Журнал «Вокруг Света» №12 за 1973 год
Шрифт:
Наконец мы достигли перевала и остановились, пораженные. В глаза брызнула сочная зелень лесов, полей, лугов. Сквозь клочья белого тумана проглядывал пейзаж Западного Кавказа или Карпат. После безводной пустыни, верблюжьей колючки — прозрачная роса на густой траве, аромат цветов и деревьев. Ручеек со стеклянным звоном пробивался из скалы и пропадал в небольшом болотце.
И это тоже Аравия?!
Побережье Дофара — стена голых скал, мрачных и унылых, как и весь Аравийский полуостров. Удивительный климат гор объясняется тем, что летние юго-западные муссоны несут отяжелевшие от влаги облака вдоль африканского побережья к Аравии. Но на пути к Южному Йемену они проплывают над «Африканским рогом» — Сомали, земле которого и отдают большую часть воды; единственный участок
Горы Кара на западе начинаются у моря, в районе Салалы они отступают от побережья километров на пятнадцать, а еще дальше, всего лишь километров через двадцать, переходят в бесплодную и безводную пустыню Руб-эль-Хали.
Население Дофара неоднородно. На побережье в основном живут арабы, правда со значительным числом африканцев и мулатов. Жители гор — смешанной расы, хотя там немало и чистокровных арабов. Себя они называют кара. Это едва ли не самое отсталое население на всем Ближнем Востоке. Возможно, что они — потомки уцелевших абиссинских христиан, которые вторгались в Юго-Западную Аравию накануне появления ислама. Как сотни лет назад, кара обитают в низеньких хижинах, сделанных из сучьев, обмазанных грязью, или в пещерах. Они невысоки ростом и очень выносливы. Мужчина кара безбороды, а свои смазанные жиром волосы заплетают в длинные косички, схваченные кожаным ремешком, и обёртывают несколько раз вокруг головы. Любимый цвет их одежды — индиго. Но мужская одежда обычно — лишь короткая черная юбка, что делает кара немного похожими на шотландцев.
Мы — не рабы
Несколько дней мы шли по скользким тропам, увязая по щиколотку в грязи или прыгая по мокрым скалам. Густой туман покрывал горы и плато. В десяти метрах ничего нельзя было различить. Тем неожиданнее и любопытнее оказывались мимолетные встречи, когда из молочной белизны вдруг возникали караваны верблюдов или босые путники с подоткнутыми подолами юбок, с блестящими телами и каплями влаги на густых волосах, вооруженные винтовками или просто крепкими палками. На тропах встречались пастухи со стадами коров и коз, солдаты, коробейники с нехитрым набором товаров и крестьяне, идущие за керосином или медикаментами в Хауф. Они троекратно целовались с нами и бойцами, и начинался традиционный обмен вопросами. Такие встречи в горах — и телефонная связь, и переписка, и газета.
С нами шли четыре дофарца. Двое из них — Абдо и Сальман — читателю уже знакомы. Третий был молодой мулат, а четвертый — бедуин Сайд. Небольшого роста, сухой, лет под сорок, он казался тщедушным, однако в выносливости не уступал своим молодым товарищам. При всех обстоятельствах его бородка и усы воинственно топорщились.
Как-то раз, на второй или третий день перехода, когда порывы ветра неожиданно разогнали облака, мы увидели в отдалении пару довольно крупных голубей. Саид припал на колено, мгновенно прицелился и выстрелил. Один голубь улетел, другой камнем упал на землю. Саид подбежал, нашел в траве голубя и преподнес нам — «на жаркое».
Поражает удивительная щедрость дофарцев. Бедуин Саид — отличный тому пример. У него были великолепные швейцарские часы, которыми он очень гордился и дорожил. Но на одном из переходов взял и подарил их приглянувшемуся ему человеку. А однажды мы купили козу, зарезали ее и стали варить. В нашем отряде было шесть человек. Откуда ни возьмись, собрались люди: три пастуха, бродячий торговец, больной старик с мальчиком, две женщины с маленькими детьми, шесть подростков из соседнего селения. Гости спокойно ждали, пока на костре варилось мясо. Каждому досталась его доля.
Наутро мы позавтракали чаем без хлеба и совершили на пустой желудок тяжелейший переход по горам. Чем объяснить такую, казалось бы, непростительную беспечность? Широтой души? Да. Чувством
коллективизма? Да. Главное же в том, что это была вовсе не беспечность. Для арабов щедрость, гостеприимство — прежде всего и главным образом закон самосохранения, закон пустыни. Кочевник, да и оседлый, отдаст последнее, но не позволит гостям уйти голодными.На очередную ночевку мы остановились в огромной двухэтажной пещере. Ее потолок, закопченный кострами, горевшими здесь, быть может, еще до нашей эры, поднимался метров на десять. На полу между камнями в углублении метра три на три, где были постелены коровьи шкуры, расположился весь наш отряд. Этажом выше, за ширмами из мешковины или коровьих шкур, в каменных выемках были устроены семейные пещерки. Стадо маленьких белых козочек укрылось от непогоды вместе с нами.
Обитатели пещеры были бедны донельзя, даже по дофарским стандартам. Но перед сном хозяин, пожилой африканец с серебряными курчавыми волосами, принес блюдо наперченного риса, немного отваренной сушеной рыбы и чашу молока. Еще раз мы убедились, что законы гостеприимства здесь священны.
В пещере ночью спать было холодно. Костер погас, одеял не хватало. Под головой вместо подушки камень. Нещадно кусали комары. Верблюды, расположившиеся рядом, изредка издавали рев, похожий на рыканье льва. Мы встали спозаранку, позавтракали чаем с молоком и двинулись в путь.
Обедали уже на плато под моросящим дождем. В «меню» был лишь вареный рис да чай. Перед обедом открыли банку сока манго. Абдо ставил на крышку патрон с пулей и бил прикладом, делая дырочки. Затем сварили чай. Сначала я удивлялся местному обычаю пить чай перед обедом, потом понял: после похода самое быстрое — вскипятить воду и заварить чай. Сладкий, крепкий, он утоляет жажду, бодрит. Рис — потом.
В долину спустились уже затемно. Стоит ли ночевать здесь или идти наверх, в деревню, которая, как обычно, расположилась чуть выше, на отроге горы? У нас не было ни котла, ни чайника, ни палаток, ни одеял. Абдо и Сальман не хотели лезть по горам ночью, но мы спешили и настояли на том, чтобы идти.
Мы медленно пробирались по тропинке, круто уходившей вверх, по скалам, сквозь колючую чащобу кустарника. Минут через пять стало темно, хоть глаз коли. Погас наш единственный фонарик — сели батарейки. Моросил дождь. Шли на ощупь, опасаясь поскользнуться, спустить камень на голову идущего следом товарища, покатиться куда-нибудь вниз. Потом тропа стала настолько крутой, что приходилось ползти почти на четвереньках. Пот смешивался с каплями дождя и заливал глаза, мучила жажда. Каким чутьем наши спутники угадывали тропу в кромешной тьме среди нагромождения скал, деревьев, кустарников? Мы были уже на пределе. Дойдем ли мы когда-нибудь и куда-нибудь?
Вдруг небо посветлело. Лес кончился. Кончился и крутой подъем. Теперь мы двигались по пологому склону. Один из бойцов направился вперед: предупредить жителей селения о нашем приходе, а мы постояли, обернувшись к темному ущелью, восстанавливая дыхание. Ущелье было еле заметным при свете луны, пробивавшейся сквозь туман мутным бесцветным пятном. Наверху мелькнул оранжевый свет керосиновой лампы — нам навстречу из селения выслали человека. Мы тащились еще с полчаса, пока не увидели смутно различимые хижины, похожие на стога сена.
Дымок костра! Вода! Наконец-то можно было промочить пересохшее горло. Всю дорогу мы сдерживали себя, не говорили о воде. Потом устали так, что даже забыли о жажде. Теперь можно пить.
В хижине, куда нас привели, было тепло и сухо. Пол покрывали коровьи шкуры. На очаге, наполнявшем помещение едким дымом, кипел чайник. В темноте было слышно дыхание нескольких десятков людей, набившихся в хижину, чтобы встретить гостей, поговорить, послушать. Принесли керосиновую лампу, и я смог рассмотреть жилище. Из больших грубых камней посередине выложен круг метров пять диаметром, в центре поставлен столб, сверху в виде шатра набросаны сучья; между камнями на полу сделан очаг. Вся утварь состояла из котлов, чайника, помятых алюминиевых чашек да ржавого железного сундука. Сверху на веревке свисал мешок с кукурузой, сохраняемой от крыс. Больше ничего.