Журнал «Вокруг Света» №12 за 1978 год
Шрифт:
Умей делать с материалом все
...Сыплется мелкий мартовский дождик. Мы стучимся с улицы в мастерскую Берберяна, гадая, застанем мастера или нет. Отворяет женщина — то ли ученица, то ли медсестра: белый халат, белая косынка, белым платком прикрыт — по-восточному — рот. Провидение избавило меня от прямого вопроса: чуть позже я окольным путем выясняю, что это жена Берберяна, Рая — женщина, преданная мастеру и бесконечно о нем заботящаяся. Ни разу впоследствии не услышал я из ее уст обращения к мужу: «Арцрун», только почтительное «Варпет-джан», «Дорогой мастер». И у меня самого, уже когда мы познакомились,
Рая вводит нас в мастерскую. Большая комната — скорее зала, чем комната, — освещена ярким светом голых электрических лампочек. Вокруг стола сидят восемь человек, на нас не обращают никакого внимания. Все в работе.
Кто-то подкручивает ацетиленовую горелку: припаивает крохотное мельхиоровое зернышко к филигранной розетке — будущему украшению браслета. Кто-то осторожно постукивает молоточком— выправляет сканый узор. Третий скоблит штихелем гипсовую форму...
— Это ученики Варпета, — шепчет мне Генрих, — его маленькая школа. Мастер учит их всему, что умеет сам, но за собой оставляет исключительное право на самый ответственный процесс — протягивать проволоку для скани. Учеников, вообще-то, двенадцать, так что мы прозвали их «двенадцатью апостолами»...
Из-за стола медленно, не сразу, поднимается пожилой человек. Темнолицый, густоволосый, кряжистый, с большими, навыкате, голубыми глазами. В рабочих брюках, клетчатой потрепанной рубашке, на макушке — сванская шапочка. Это и есть Варпет. Облик его какой-то совсем не мастеровой; он больше похож на закаленного ветром и ненастьем крестьянина, отлученного от поля, чем на человека, жизнь которого давно уже спаяна с металлом. Берберян испытующе оглядывает нас, и на лице его не отражаются пока ни радушие, ни неодобрение — ничего, что указывало бы на отношение к неожиданным гостям. И когда мы совершаем маленькую экскурсию по мастерской, Варпет большей частью молчит, в пояснения вдается редко: зачем слова? Есть глаза, есть голова, есть, может быть, вкус — разглядывай, думай, любуйся, если нравится.
...Бронзовая статуэтка человека в длиннополой одежде, с двумя молотками в руках, в высокой тиаре, украшенной клиновидным орнаментом, — урартийское божество; то ли бог войны Тейшеба, как считает автор, то ли покровитель ремесленников — есть и такое мнение. Высокий подсвечник, где вместо ножек — длинные шеи птиц, разинувших клювы... Летящие рыбы, распластавшие в полете «крылья-плавники»... Мельхиоровые ожерелья из множества таких же летучих рыбок, только крохотных. Посейдоновы трезубцы разного рисунка и непонятного назначения. Курильница для благовоний; по ободу чаши выбиты удивительные крылатые звери — с львиным телом и человеческой головой, — похожие на сфинксов, но не они, потому что сами сфинксы — в царственных головных уборах — важно восседают на ножках подставки... Бронзовые заготовки ножек всех этих чанов, чаш и курильниц висят по стенам: змеиные головы, из пастей которых торчат козлиные ноги, тигриные, почему-то рогатые, головы на змеиных шеях; надменные буйволиные головы, посаженные на львиные лапы... Буйство фантазии, вобравшей в себя традиции давным-давно канувшего в Лету царства Урарту и смелость ванских умельцев...
Что-то изменилось в мастере. Мы молча разглядываем сокровища мастерской-музея, и наше молчание, видимо, нравится несуетному Варпету.
— Давайте... сядем к столу... тогда и... побеседуем... — Арцрун Берберян говорит с сильным акцентом, тщательно подбирает слова, и оттого речь его как бы обильно уснащена многоточиями...
А на маленьком столике в гостиной уже сами собой появились жгучая, тонко нарезанная бастурма, пряная колбаса суджук, терпкие сыры, печенье, и ненавязчивая Рая, белой тенью витающая между мастерской и кухней, расставляя напитки, неуловимыми взглядами умоляла своего Варпета-джана пощадить хоть немного желудок, воздержаться
от острого.Мы рассаживаемся, но взоры все же привлекают стены, а не стол: там, на полках, расставлена коллекция деревенской утвари, а на огромном настенном карпете распято восхитительное длинношерстное руно.
— Все сам... собирал... — Мастер с удовлетворением оглядывает коллекцию. — По деревням, по свалкам ходил. Люди выбрасывают, а мне жалко. Ту шкуру из Исландии привез, выставка там моя была. Двадцать пять этих... долларов... карманных денег выдали. Думаю, куда мне их деть? Решил: «А! Дай-ка шкуру хорошую привезу». Ну ладно... давайте поднимем тост.
— За вас, Варпет-джан, — робко вставляю я, полагая, что возражений не последует. — За ваш труд.
— Ишь... какой быстрый. Почему это за меня? Мы все человеки, живем в этом мире. А мир много умных и красивых людей родил. Куда мне до них?.. Выпьем лучше за Человечество. Это правильно будет — за Человечество... Вот так...
Отец мой учил меня: «Работай для людей. Работаешь — даешь людям, не работаешь — живешь за чужой счет». А я теперь так говорю: «Трудишься — мозг трудится, не работаешь — мозг спит».
Вот ученики у меня. За всю жизнь больше пятидесяти их было. «Рождайте вещи, — говорю я им, — там увидим...» Думаете, только они у меня учатся? Я у них тоже. Так всегда бывает между учителем и учениками. А жизни для работы, как и в юности, не хватает. Начинаю в восемь утра каждый день, заканчиваю и в двенадцать, и в час, и в два ночи.
Пять мастерских построил я в своей жизни. Эту, где мы сейчас сидим, в свое время тоже оставлю ученикам. Вот Вейно, например. Двадцать один год парню, он из Таллина, из Эстонского художественного института. Здесь на практике. Живет у меня, спит у меня, работает. Хороший ученик, года через три мастер будет. Вейно, иди сюда! О тебе разговор...
Ученики разные попадаются — кто приходит из ПТУ, кто из институтов, кто на заводе работает. Иной сделает одно кольцо, подарит девушке, потом хвастается ходит. Думает, ювелиром уже стал, думает, «красивая жизнь» впереди. Таких я не терплю, изгоняю. Вот Вейно — другой, он серьезный. Вейно, почему ты никогда не говоришь, что хочешь быть лучше меня? Ведь думаешь так, мечтаешь, а? И должен говорить! Ученик должен быть лучше учителя. Если останешься на уровне учителя — это не годится, ты расти должен. Каждый учитель желает, чтобы ученик его превзошел. Каждый! Вот и ты будешь Учителем когда-нибудь. Скажу: люби своих учеников. Если эта твоя любовь — к работе, к людям — умрет, значит, ты мертв, ты не человек, ты вылетел уже с орбиты жизни.
Павлик, а ты что не подходишь? Оторвись от работы. Сейчас можно: гости у нас. Познакомьтесь. Павлик Арабаджян, инженер, технолог. Давно уже ко мне приходит. Умные вещи делает. Садись, садись. Давайте все вместе поднимем тост... Нет, не надо, гость... За меня пить не будем. Я поднимаю этот тост за Красоту. Только так. Скажу по-армянски, Павлик переведет. Вот смысл жизни, как я понимаю: растить детей, учеников, — возвышай людей, тогда и возвысишься сам...
И мы снова ходим по мастерской, рассматриваем творения Варпета. Вейно — застенчивый юноша с тонкими нервными пальцами — вернулся к работе: он, не дыша, припаивает на браслет ажурные розетки. Теперь Павлик дает пояснения, а Варпет придирчиво его слушает.
...Настенный крест — словно связан на спицах из невесомой металлической нити.
— Немыслимо! — забыв вдруг о пояснениях, тихо изумляется Павлик. — Я сам технолог, но ничего здесь не понимаю. Сей крест был сотворен за три дня. Как?! Каким чудом?! Уму непостижимо...
Варпет слышит и, отвечая, словно бы сам удивляется:
— Секретов у меня нет. Вот три тысячи лет назад были секреты, это точно...
Уже первый час ночи. Но Берберян неутомим. Литейная мастерская довольно далеко, однако уговоры, что сейчас поздно, что можно отложить на завтра, на мастера не действуют.