Журнал «Вокруг Света» №12 за 1988 год
Шрифт:
По причине проживания в хате пяти кошек исчезновение одной из них прошло для хозяина незамеченным. Когда же на четвертый день он, не ведая о случившемся, отпер скрипучий замок, чтобы показать мне свои работы, в приоткрытую дверь из темного проема пулей вылетело обезумевшее животное.
Я испугался за побледневшего хозяина. Воображение рисовало груды битого разноцветного стекла, и мы не решались переступить порог, подготавливая себя к страшной правде. Наконец Сколоздра отчаянным жестом включил свет, и голая лампочка
Потерявший было дар речи художник причитал что-то, торопливо благодаря всевышнего, и трясущимися руками ощупывал свои картины, а я в изумлении смотрел на краски, вспыхнувшие от одной тусклой лампочки. Может быть, производимое впечатление объяснялось тем, что из-за недостатка места, а точнее, из-за обилия работ, картины висели на стенах сплошным ковром — от пола до потолка? Да нет, взгляд легко вырывал в этом огромном панно отдельные мазки, и те завораживали ничуть не меньше, а даже больше, чем целое.
Да, картина на стекле — это совсем не то, что холст, уложенный под стекло: цвета чистые, сочные, брызжущие. Композиция у Сколоздры свободная, смелая, даже с вызовом.
— Иван Николаевич, а как это девушки в хороводе у вас все лицом к зрителю оказались?
— А чего ж людям от меня отворачиваться? Я ж не фотографирую, я свои фантазии рисую. Так зачем мне нужно, чтоб гарны дивчины ко мне спиной стояли? Нехай светло личико кажуть. Хоровод девичий — то ж веснянки. Девушки по весне танцуют и поют, яблони цветут... Вот мне такая фантазия и пришла, чтоб все это передать разом. Намалевал як намалевал, а рассказывать не умею.
— А все-таки вспомните, пожалуйста, как первую свою картину писали...
— Обыкновенно: зробил — шо тоби тот Модильяни...
Ай да Иван Сколоздра, он себе цену знает! Голыми руками его не возьмешь: на все у него свой резон найдется, и не сразу поймешь, всерьез он это или от лукавства. С Модильяни он ловко ввернул: знай, мол, наших. Впрочем, я и сам уже в книжном шкафу корешки приметил: иных книг в библиотеке в отделе искусства не найдешь, народные мастера нынче народ любознательный.
— Это у нас в доме народного творчества самодеятельных художников учат «под Репина» да «под Сурикова», а разве ж это народное искусство?
Что тут возразишь, если и столичные искусствоведы не найдут пока четкого водораздела между «примитивом» и народной, или «портацкой», живописью, как ее тут называли.
— Детство мое,— говорит Сколоздра,— проходило в военные годы, не до искусства тогда было. А потом пробовал себя в скульптуре, да понял, что душу выразить через нее не могу. Вот и взялся рисовать под стеклом.
— По стеклу?
— Да нет же, то ж так говорится — по стеклу, а рисуешь-то под стеклом: с оборотной стороны...
Показать, как прекрасна жизнь, можно только «через стекло», считает Сколоздра. Здесь цвета чисты, и стекло, конечно, уплотняет их, делает яркими. Только писать много труднее, чем по холсту: исправить ничего невозможно. Художник на холст положил мазок, отошел, посмотрел — не понравилось — положил сверху еще мазок... А здесь так: по стеклу сделал мазок — он первый и последний, второго быть не может, ведь виден-то сквозь стекло все равно первый. Можно, конечно, бритвой подчистить, но Сколоздра до
такого не доходил.Ну а главная трудность — писать нужно в зеркальном изображении, как гравюру резать.
— Стекло бы, конечно, лучше потолще, качественное, ну да берешь то, что есть: обычное оконное,— рассказывает Сколоздра.— Краски какие? Да наилучшие! Детские, по три семьдесят — других-то у нас и не бывает. Пишу только маслом — темперу даже никогда не видел, какая она. Развожу олифой домашнего производства. Кисточку тоже сам с домашних тваринок выстригаю. Кисточки у нас не продаются, я слыхал — японские есть, но где ж их возьмешь! Ну и начинаю работать. Вперед, конечно, наводишь контуры тушью. На бумаге не рисую — ведь тогда желание открыть себя уже пройдет: оно уже бумаге отдано, а копию с нее на стекле делать для меня никакого интереса нет. Вторая картина — на стекле — всегда хуже эскиза.
— А если без эскиза, так, значит, вы картину свою сразу целиком видите — в цвете, во всех деталях? Или она вам постепенно открывается?
— Это просто: как песню какую услышу или думка какая в голове заведется, я зажмурю глаза и вижу картину полностью. Большинство картин у меня из песен, из детской жизни. Вот «Колядники», к примеру. Когда-то у нас на рождество дети ходили по хатам с шопкой — деревянным ящиком, где разыгрывалось кукольное представление о рождении Христа,— и колядовали...
— Потому все картины и радостные такие?
— Можно подумать, что я прожил веселую и хорошую жизнь, верно?
— Да, похоже. Вот и на автопортрете вы стоите с мольбертом в цветущем саду...
Оказалось, однако, что эта работа родилась под влиянием обстоятельств скорее грустных, чем радостных. Через подворье Сколоздры проложили железную дорогу, отчего теперь его дом опасно сотрясают проносящиеся мимо поезда. Хозяина же вызвали во Львов и пообещали дать квартиру в Стрые, когда закончат там новый дом. Возвращаясь из Львова, Сколоздра, как он сам говорит, «представил себя в этом железобетонном склепе» и загрустил. Тут и зародилась мысль: сделать автопортрет в родном селе, пока не всю красоту извели.
— Какие вербы у нас росли,— вздыхает Сколоздра.— Вырубили все, когда мелиорацию делали, а ныне в колхозе ни урожая, ни красоты. Из Днестра раньше воду пили, а теперь хиба ж вода — одни промышленные отходы... Ну а у меня во дворе и сейчас с весны до осени все цветет. Вот я и представил себе, как хорошо быть народным мастером — среди такой красоты, конечно.
При всей условности и аллегоричности сюжеты картин Сколоздры не оторваны от карпатской природы, от народного быта. Спрашиваю:
— Что это за ангелочки там у вас летают, Иван Николаевич?
— Та ни,— смеется он,— то ж дивчатки с дудариками маленькими. Есть у нас песня такая «Диду мий, дударику», вот и на картине Дид играет на дуде, вокруг веснянки, цветет все. А в фантазии народного майстора все летают. Если б дивоньки стояли, а не летали, они бы ухо старому дударю не ласкали своими тоненькими голосками.
— А куда это по карпатским снегам кони богоматерь везут?
— Та кто ж його знае — куда! Есть у гуцулов легенда — я ее знал на память, да забыл, помню только, что ктось там, идя на вечерню, бачив, как скачуть кони, ангел правит, а в санях — матерь з дытыною. Вот мне и захотелось показать их да прекрасные Карпаты. Писал эту зимнюю картину в самую горячую пору лета. А веснянку зимой. Почему — не знаю, наверное, коли дюже горяче, хочется холода, коли дюже холодно — то тепла. Человеку всегда хочется того, чего нету.