Журнал «Вокруг Света» №12 за 1989 год

Затем, к полному нашему изумлению, малышка снова высвободилась из рук Джона и вернулась к Так и Эффи. На этот раз я не пыталась остановить ее. Видно, Бон-Анэ твердо решила стать вольной гориллой. Все началось сначала: Так и Эффи возобновили истязания, а Бон-Анэ снова принялась орать. Мне было мучительно видеть жестокость самок и невыносимо слышать крики малышки. Шум заставил Бетховена примчаться к дереву с угрожающим рыком, Эффи и Так пустились наутек. Доверчивая Бон-Анэ направилась прямо к старому самцу, который с интересом обнюхал ее, но не раскрыл объятий. В это время снова полил дождь, и Бетховен повернулся спиной к малышке, стараясь укрыться от дождя в зарослях. Насквозь промокшая и дрожащая от холода маленькая Бон-Анэ прижалась к его массивной серебристой спине.

Когда дождь приутих, остальные члены группы опять стали подходить к маленькой незнакомке и обнюхивать ее. Присутствие детенышей, видимо, приободрило Бон-Анэ. Она забралась в самую середину, присела и стала невозмутимо есть. Мы почти потеряли ее из вида, когда гориллы окружили ее, стали важно похаживать вокруг и бить себя в грудь, как бы пытаясь вызвать у нее ответную реакцию. Вдруг среди животных появился Икар со сжатыми губами и разогнал малышню угрожающим жестом. Он направился прямо к Бон-Анэ и потащил ее за руку через заросли. Эффи и Так мгновенно оказались рядом, и все вместе стали издеваться над малышкой, сбивая ее с ног каждый раз, когда она пыталась встать. Крик малышки заставил Бетховена и остальных горилл кинуться к Икару, который тут же скрылся.

Моя благодарность Бетховену за его вмешательство скоро улетучилась. Не прошло и минуты, как старый вожак ушел вниз и стал кормиться сам по себе. Конечно же, возраст не позволял ему гоняться за Икаром. С уходом Бетховена Икар вернулся и вместе с Так снова принялся терзать Бон-Анэ. Нам с Джоном показалось, что они хотели как можно дольше растянуть мучения малышки ради собственного удовольствия. Наконец, Бон-Анэ бросила слабые попытки сопротивляться. Она легла на землю, перестала двигаться и издавать какие-либо звуки. Она признала полное поражение. Икар в последний раз схватил ее, потащил вниз и бросил на землю, завершив свое выступление короткой пробежкой и еще одной серией ударов в грудь.

Каким-то чудом Бон-Анэ удалось доползти до нашего дерева, но ей не хватало сил вскарабкаться на него.

Пораженная небывалой жестокостью горилл, я не сразу спустилась ей на помощь. Тем не менее мне удалось взять ее на руки и передать Джону до того, как Икар и Так вернулись к дереву и стали угрожающе смотреть на нас. Джон спрятал Бон-Анэ под куртку. Оставалось надеяться, что малышка звуками не выдаст своего присутствия. У меня не было никаких сомнений, что, услышь Икар ее голос, он залез бы на дерево и силой отнял ее у нас.

Целый час Икар и Так дежурили у дерева, издавая лающие или хрюкающие звуки при малейшем нашем движении. Шерсть на макушке самца стояла дыбом, и от него исходил резкий запах. Обе гориллы неоднократно позевывали, обнажая при этом все зубы и быстро раскачивая головами из стороны в сторону. У меня создалось впечатление, что они хотели напасть на нас, но не решались забраться на дерево, где сидело два человека. Я не припомню, чтобы когда-либо еще чувствовала себя столь беспомощной.

Вернувшись в лагерь, мы насухо вытерли Бон-Анэ и поместили ее обратно в клетку для сна, а рядом поставили коробку с фруктами. Раны ее оказались легкими, и она была рада снова попасть в привычную среду.

Через двадцать дней Бон-Анэ пришла в себя, и ее благополучно внедрили в группу четыре. Мы считаем, что только отсутствие в ней прочных родственных связей позволило малышке прижиться. Не прошло и часа, как Бон-Анэ встретилась с приемной семьей, а уже резвилась с Титом. Ему тогда было пять с половиной лет. Бон-Анэ наконец стала вольной гориллой.

Целый год Бон-Анэ жила в группе четыре, и ее защищали и ласкали все взрослые гориллы. К сожалению, жизнь среди людей в тепле, пусть и непродолжительная, ослабила защитные силы организма. Во время длительного периода ливней с градом малышка подхватила пневмонию, и спасти ее не удалось.

После смерти Бон-Анэ я часто спрашивала себя, стоило ли ее вообще выпускать на волю, и мой ответ на этот вопрос всегда был утвердительным. Можно было бы возразить, что на воле осталось всего лишь около двухсот сорока горных горилл — не лучше ли было отправить ее в зоопарк, где пленницу хорошо содержали, да и люди увидели бы это редкое животное. Но в зоопарках мира нет ни одной горной гориллы, выжившей в неволе, поэтому, если бы даже Бон-Анэ свыклась с такой жизнью, у нее не было ни малейшей возможности продолжить род. На воле такой шанс у нее был. Кроме того, Бон-Анэ умерла свободной.

Дайан Фосси

Перевели с английского А. Григорьев и В. Вопян

Меня всегда согревал холод Эстонии

Окончание. Начало см. в № 11/89.

Вчера я предложил Салеву сходить со мной на северную окраину острова, на мыс Короля. Хотел тем самым как бы возобновить наши с ним прежние прогулки по острову, которые для себя я называл в свое время «уроками Салева». Бывало, покажет Салев в лесу черемуху и скажет, что она единственная на острове, ее принесла сюда птица: пролетала над островом, уронила из клюва косточку, и вскоре она дала росток. Или скажет, что пришла на остров баржа за скотом, а ее островитяне называют паромом, потому как в понятие «паром» они вкладывают связь с Большой землей...

Была осень, и солнечные лучи проникали сквозь кроны ровных, как спички, сосен, дрожащими бликами ложились на заросшую травой колею. Иногда от дороги уходила в сторону другая дорога и терялась в зарослях леса. Салев останавливался, оглядывался вокруг и снова заговаривал, думал вслух об урагане, после которого начал расти смешанный лес: много рябин, берез, а раньше, объяснял он, в лесу было темно, письмо или газету не прочитаешь... Он показывал на дороги, проложенные бульдозерами, когда очищали лес от сломанных деревьев, и называл эти дороги «лишними». Помню, мы с Салевом прошлись с севера острова на юг по побережью и, когда свернули на старую гужевую дорогу, ведущую в деревню, он начал вспоминать, каким молодым человеком он добирался с Сааремаа на Рухну, как вышел на пирсе и шел по этой дороге к родственникам, к одним из тех самых крестьян, которые то ли сами осели здесь, после ухода шведов, то ли их шведы оставили присматривать за хозяйством до своего возвращения.

Рядом с Салевом идти было легко. Ничто не утомляло. Говорил он короткими фразами, тщательно подбирая русские слова, а если спросишь о чем, долго думал и отвечал просто, так просто, что не оставлял надобности переспрашивать.

И вот прошло десять лет с той самой осени, а я опять сижу у Салевэ Кальюлаида дома. Так же как и тогда, в большой белой печи потрескивают дрова, и запах березовой коры из открытой дверцы вплетается в запах кофе. Я пытаюсь отвлечь Салева от ровного, привычного течения жизни, от забот о хозяйстве, настроить его на что-то праздное, разглагольствую о том, что приходит время и надо остановиться, оглянуться вокруг, пройтись по старым местам, посмотреть, что стало с ними, так же как однажды оставить дела, чтобы побыть с близким человеком, подумать, не стало ли слишком безветренно в твоем доме, не заволокла ли грусть глаза рядом живущего с тобой человека...

Сельма в тихой полуулыбке смотрела на мужа, а он, как человек, пытающийся понять, о чем это с ним говорят, искал в говорящих глазах жены смысл моих слов. Я же, видя недоумение хозяев, не мог остановиться.

— Салев, а ты знаешь, почему эта песчаная коса названа мысом Короля?

— Может быть...

В дверях промелькнул Сулев. Мать окликнула его, о чем-то спросила. Он вернулся, встал на пороге — рослый, крепкий, с торчащими во все стороны белесыми волосами.

— Здравствуйте,— сказал он мне, прежде чем ответить матери.