Журнал «Вокруг Света» №2 за 1994 год
Шрифт:
Наступило утро, и пришло время подсчитать количество убитых. Этот момент в докладе Корреара – Савиньи звучит несколько патетично. Они утверждают, что многие из них стали жертвами «лихорадки мозга», сопровождавшейся у одних галлюцинациями, у других – тягой к самоубийству, а в общем, крайней психической возбужденностью и полной потерей памяти. С наступлением утра разум их стал приходить в норму, и тогда они увидели, что натворили. Они не помнили, как это случилось, и ужас объял их перед лицом страшной картины, представшей их взору. Шестьдесят пять погибших – таков итог этой кровавой ночи: из них со стороны «знатной» части экипажа – всего лишь два человека, да и те не офицеры.
«Для поддержания нашего жалкого существования требовались крайние меры, – так начинают свое повествование об этих событиях
Менее красноречив кандидат в офицеры Куден: «Среди тех, кто уцелел, некоторые были столь голодны, что накинулись на останки одного из своих товарищей по несчастью, расчленили труп и начали ужасную трапезу. В первый момент многие из нас не притронулись к этой пище. Но через некоторое время к этой крайности вынуждены были прибегнуть и все остальные».
Хронология описываемых событий неточна, поскольку основывается на очень сбивчивых, неточных и путаных воспоминаниях оставшихся в живых пассажиров плота. Тем не менее, по всей видимости, случаи людоедства начались на четвертый день после высадки на плот.
Корреар и Савиньи отмечают, что, конечно же, офицеры оказались самыми стойкими. Было ли тому причиной более тонкое, чем у солдат, воспитание? Или беспримерное мужество? Или удивительная сила духа? Или их положение избранных на липкой от крови посудине? Во всяком случае, в своем докладе министру Военно-морского флота Савиньи признал тот факт, что по его совету «кровавые куски человечьего мяса стали сушить, дабы улучшить их вкус». Это означает, что он попробовал это мясо, прежде чем решил, что его вкус надо улучшить. И в данном случае совсем неважно, насколько долго офицеры воздерживались от употребления в пищу человечины. Главное – моральное падение этих людей.
Этот возврат к животным инстинктам означал, что главное кораблекрушение произошло не на море, а в их душах.
В ночь с 8 на 9 июля умерло около двенадцати человек. Корреар и Савиньи утверждают, что скончались они от слабости, но нельзя быть уверенным в том, что им в этом не помогли.
Днем 9-го числа на палубу обрушилась стая летучих рыб. Пассажиры плота поймали около двухсот рыб. Сперва их пытались поджарить на зажженном при помощи пороха костре, но чуть не случился пожар, и пришлось есть их сырыми. Вместе с рыбой в пищу продолжали употребляться человеческие останки. В этот день, по словам Корреара – Савиньи, офицеры впервые притронулись к человечьему мясу.
Статистика этих нескольких кровавых дней, прошедших после высадки на плот, такова: в живых осталось около тридцати человек; остальные сто двадцать погибли от истощения, покончили с собой в последнюю ночь или просто были смыты за борт. С этого момента высокопоставленные пассажиры плота стали полными хозяевами положения, что избавляет Корреара и Савиньи от необходимости кривить душой при описании дальнейших событий.
В памяти рассказчиков не сохранилась точная хронология событий, происшедших между «вторым бунтом» и появлением на горизонте «Аргуса», но даже неупорядоченные факты поражают воображение. Кожа на ногах людей была разъедена морской солью, что усугубило их страдания от полученных контузий и ран. Большинство людей уже не держались на ногах. Запас летучих рыб подходил к концу. Вина оставалось всего на четыре дня.
Двоих военных застали за тем, что, спрятавшись за единственным бочонком, они украдкой пили из него вино через соломинку. Нарушителей в наказание сбросили за борт. Стало двумя едоками меньше.
В тот же день на руках у Кудена скончался юнга Леон. Бедный двенадцатилетний мальчик сошел с ума от всего пережитого. Пока в нем еще оставались какие-то силы, он метался по плоту и звал маму, жалуясь на голод и жажду. Корреар и Савиньи даже отвлекаются от основного повествования, чтобы посвятить несколько строк его памяти: «Он угас, как угасает без масла светильник. Все: его ангельское лицо, мелодичный голос, любознательность, свойственная его возрасту, незаурядная отвага, проявленная им, и добросовестная служба еще с прошлого года во время Индийской кампании, – вызывало щемящую жалость к этой невинной жертве».
Но наивно было бы полагать, что смерть мальчика пробудила благородные чувства в остальных. В рассказе
«братьев по перу» до последних строк искусно сохраняется напряженность. После трогательного посвящения малышу Леону они переходят к сути дела: «Нас оставалось более двадцати семи человек. Из этого числа лишь пятнадцать человек имели какие-то шансы прожить еще несколько дней: остальные практически сошли с ума от ран и истощения. Тем не менее они имели право на свою долю в распределении провизии и перед смертью должны были выпить по рациону еще тридцать-сорок бутылок вина, которые могли пригодиться тем, в ком еще оставались жизненные силы. Мы рассуждали так: перевести больных на половинный рацион значило бы обречь их на медленную смерть. Посоветовавшись, мы приняли решение, продиктованное глубоким отчаянием: бросить их в море».Свидетель Том в своем рассказе кандидату в офицеры Рану добавляет некоторые подробности о мольбах жертв о пощаде и неумолимости палачей; Корреар и Савиньи умалчивают об этом.
Выполнив эту черную работу, оставшиеся выбросили оружие. Оно им было уже ни к чему, оставили лишь одну саблю, чтобы при случае рубить дерево или тросы. Запасов оставалось на пять-шесть дней.
И вот на парус опустилась белая бабочка.
Пятнадцать оставшихся в живых смотрели на это крошечное создание как на посланца неба. А потом они увидели чайку. Теперь уже никто не сомневался, что вскоре появится африканское побережье, все только и мечтали о шторме, который подгонит плот к берегу.
Чтобы скоротать время, они обустраивали свое пристанище: сделали центральную часть повыше, чтобы наконец ходить посуху. Соорудили настоящие борта. Обменивались воспоминаниями и даже вели политические беседы, избегая лишь касаться крушения империи: тяжелое положение Франции после поражения при Ватерлоо угнетало их еще больше, чем сознание неотвратимости собственного конца.
К счастью, Корреар и Савиньи правдивы в описании мучившей их жажды, тем более что теперь они не должны были постоянно ступать по воде. А жажда была настолько нестерпима, что им приходилось пить мочу, которую они охлаждали в жестяной посуде. Сразу после питья им снова хотелось мочиться. Посуду с мочой прятали друг от друга. Савиньи, как истинный ученый, отмечал, что моча одних была более приятна на вкус, чем у других. А один из пассажиров мог спокойно выпить десять-двенадцать стаканов соленой морской воды. Эту его особенность Савиньи тоже отметил.
Палуба была усеяна остатками провизии. На дне одного из мешков нашли несколько головок чеснока, что вызвало ссору из-за дележа; пузырек с освежающим полосканием, несколько капель которого вызывали неуловимое ощущение прохлады в пересохших ртах; лимон, кусочки олова, которые клали в рот, чтобы вызвать слюноотделение. Кое-кто пил свою порцию вина через перышко. Приходилось отбиваться саблей от нападений акул. Чернокожий солдат Шарло и еще несколько простых солдат пытались покончить с собой, но общими усилиями им помешали. 16 июля был построен маленький плот, уменьшенная копия первого, с мачтой и парусом, но с большим количеством весел, сделанных из досок от винной бочки. Один из матросов согласился испытать его. Под его весом утлое суденышко перевернулось.
Теперь надежда была лишь на помощь извне. В возвращение шлюпок, спущенных с «Медузы», уже никто не верил, но некоторые надеялись, что на поиски плота был послан «Аргус». Один из пассажиров даже сочинил каламбур с использованием названия брига: «Господи, сделай так, чтоба глаза „Аргуса“ обратились на нас».
Утром 17-го числа капитан Дюпон заметил на горизонте корабль. Но он продолжал свой путь, так и не заметив плота. Ужас обуял измученных людей. Они выстроили сооружение из ободов от бочек, натянули на него оставшееся цветное белье, а один из матросов взобрался наверх и размахивал этим цветным тряпьем. Прошел час, и корабль исчез из вида. И тогда ими овладела апатия. Они натянули в виде навеса парус, легли под ним и стали ждать смерти. Один из них предложил нацарапать на доске краткую историю их злоключений. Так прошло два часа, когда один из солдат, канонир Куртад, выйдя из-под навеса, вскоре вернулся с криком: «Спасены! Бриг приплыл!» Пятнадцать уцелевших чудом людей сгрудились на носу плота, многие опустились на колени, сжимали друг друга в объятиях, кто-то размахивал тряпьем, подавая сигналы приближающемуся бригу. Вскоре стало ясным, что приближающийся бриг не что иное, как «Аргус».