На 1-й странице обложки рисунок Александры Дудки «Тупик»

Поэзия

Ната Косякина

Родилась в 1994 году в Воронеже. Училась на факультете журналистики Воронежского государственного университета, переехала в Москву и окончила магистратуру на филфаке МГУ. Лауреат областных конкурсов «Стихоборье» и «Культпоход». Участник «Мандельштам-феста», Платоновского фестиваля искусств, призер регионального этапа Слэма с Андреем Родионовым. Постоянный гость новогоднего выпуска программы «Один» с Дмитрием Быковым на «Эхе Москвы».

«Пропащее мое детство…»

Пропащее мое детствоБез любви, в холоде.Некуда было деться.Жили в одной комнате.Спали, держась за сердце.Слушали треск на проводе.Черти тонули в омуте.Будто в стеклянном шаре,Снег летел переменчивый —Домик наш. РазрешалиВыйти мне поздно вечером.Тихо под облаками!Туз выпивал там меченый:Всех прогонял – нечего! —Голыми всех руками!Грустное мое детство!Синяя старая лавочка.Мир из сырого теста.Даже ты, моя мамочка,Будто ненастоящая,И у плиты стоящая,Спрятала что-то в ящике —Что-то вроде булавочки —Мы не увидели, что это.Мы притворялись незрячими.Пропавшее мое детствоНайдено было в озере.Тот, кто ему отец был, —Он нас побил козырем.Нас с тобой, двух семерок.И маму стер карандашную.Он снова придет в семь сорок,И снова ты все отдашь ему,Ведь ты моя не бандитка —Ты сестра моя младшая.Ты ходишь в моих ботинкахИ ни о чем не спрашиваешь.Мне кажется, это дико.В нашем лесу так дико.Не зря унесла нас льдинкаВ мир до конца пропавших.

«Я старик. А старику плохо спится…»

«Я старик. А старику плохо спится», —Говорит профессор. Рядом сидит девица.Душа девицы никуда не годится,Хотя пока еще она звенит.Про них уже можно сказать заранее:В конце один останется раненый,Другой будет правым и с виду правильным.Но пока девица достает «Зенит»И говорит: «А давайте, папочка,Сделаем с вами на память карточку».И старик, подбирая тапочки,Мнется и хохлится, как молодой.С этого места осталась музыка,Разлетевшись под крышку пузырька,В щели стен, в душу деду и в мусорку(карточку позже залили водой).А старику до сих пор плохо спится.Жизнь из его пузырьков клубится,Но он не плачет по ней и не злится —Он улыбается и что-то ждет.И, видя его во сне, я думаю:Будь умным – не будешь обижен дурой.Будь добрым – и будешь спасен культурой.А с прочим – не знаю. Как бог пошлет.

«Она не выживет без него…»

Она не выживет без него —это было понятно сразу.Когда она прижимала розык груди, когда, хороня его,как рысь голодная, озиралась.Когда ей в чашке казался сад,но сад вишневый, а может, руки,и вместо вишен глядят глаза?Когда сказала, что к ней стучали,когда петуньи ведром накрыла.Когда на улице, во дворе,она смотрела так безучастнона пса их, спящего в конуре,и думала, что это есть рисунок,споткнулся ветер, лег на бугре.Она не выживет без него —это было понятно раньше,когда спускались они вдвоеммимо цветов своих к магазинам,когда ругались, и улыбались,и мясо жарили, и когдаони и в 70 танцевали.Они танцоры – настолько, чтородить сумели одних танцоров.В их школу танцев меня ввели,когда мне 6 только что пробило.Мне было все равно, и тогдая их увидела, и впервые:«Она не выживет без него», —подумала.За эту женскую полусмерть,за это высохшее «не выжить»я зацепилась, пока я шла,я рукавом задержалась, дернулась:и я не выживу без тебя.Когда мы даже не сговорились,я знала точно, что будешь ты,а заберут – и тогда не выжить.Мне эта мысль отравляет жизнь.Я никому ее не открою.

«Не будем мы больше включать «Наутилус»…»

Не будем мы больше включать «Наутилус»И ночью с соседкой спускаться к реке.Прости нас, уборщик, что не получилосьСтать тем, кем болтали, забылось уж, кем.Усталость, усталость, тупая усталость.Кусалось и вот откусило кусок:Прощай, моя радость! Что молодость – малость!Я хмурюсь, как небо, на время в глазок.Да просто не выйдет. Я девочка с чувством,А что там за чувство – та сладкая боль.Оно забродило, и больше не вкусно,А больно и больно. Не буду, уволь!Как раньше уборщика дядю из школы —Меня – из живущих, а боль – из меня.Ошиблась, король обязательно голый.Так много читала, так мало поняв!Я в мире иду с чемоданчиком злостиИ парой слегка ошарашенных глаз.Без ритма, с потерянным голосом, в гостиНикто не зовет – и спасибо как раз.

«Я часто вижу страшный сон…»

Я часто вижу страшный сон —Кошмар из обозримой дали,Где мы с тобой никем не стали.Ни ты не стал,Ни я не стала —А вместе мы с тобой не стали —С прекрасной силою двойной.А если б только я одна?Такого не было вопроса.Все верное до боли просто.Так надо было: на местаМы встали, чтоб никем не стать.Чтоб стать – никем.Так все же – стали?Там дальше – затирает светТемно-зеленый цвет детали.Вот я лежу здесь – как влитая.И ты лежишь здесь – как влитой.И мы с тобой как под плитой.У юности полет летальный:Что началось с красивой тайны,То обернулось пустотой.

Алексей Черников

Поэт. Родился в 2003 году в Архангельске. Публиковаться начал в 2021 году на порталах «Прочтение» и «Полутона», готовится публикация в журнале «Урал».

Не имеет даже школьного образования.

«В мясе большой воды не утаить прожилки…»

Посвящается Виктории Шабановой

В мясе большой воды не утаить прожилки,Кто это тонет – ты ли, немой Господь?Рыбы идут на дно – розовые опилки,В черных кругах превозмогая плоть.Топотом черных волн вдоль новгородских сказок,Хвойных проказ, вылинявших лампад,Господи! – ты красив. Пасынок и припасокЗапечатлел тебя. Воинство, водопад,Синий, на букву «в», вышедший на разлукуС мерой цветов – да в подпол иной воды,Господи! – разреши музыку или муку,Милый мой! – разреши сбыться такому звуку,Чтобы и Китеж твой помнил мои следы.

«Тает белая ткань, не сказать трава…»

Тает белая ткань, не сказать трава, —Это детство в моей руке.Это я, переехавший со двораВ самом белом грузовике.Переезд под самый Страстной Пяток.Письма брошены под кровать.Белый грузчик заплакал, и стол промок.Новый дом умеет летать.И в его окно голубой рукойСнеговая стучит пыльца —Русской вербой, одиннадцатой строкойВоскрешающего столбца.

«Истончается черное кружево…»

Истончается черное кружево,Извлекается ввысь по игле,И пластинка, как будто простужена,Все хрипит у меня на столе.Вот и ангелы, будто простывшие,Рот откроют – а слышится скрип, —Не понявшие и не простившиеВ водах памяти каменных рыб.Будто сами разлуку не помните:Воду ткать, стало быть, ремесло.Распускается песня по комнате,Отделяется тенью в стекло.Помни, дева, две тени последние,Слушай музыку, что на двоих, —Это грустное кружево, тление,Колебанье пустот ледяных.Дюны памяти зыбки, но пройдены,Без теней истончается дом.…Жить без тайны, проститься без РодиныИ молчать – без дорог, босиком.

«На фонарной желтоглазой стуже…»

На фонарной желтоглазой стужедевочка плясала – как по нитке —по струе подсолнечного света,по лучистым палубам январскимНоги-шпаги резали канатыэлектрического озаренья.По снеговью плавала девчонка,словно обезьянка цирковая,словно заводная тень, почти чтоЭвридика, – девочка плясалаЭвридика – головокруженье —приходи плясать на мой кораблик,я тебе его давно готовлю:смерти нет, а очи видят парус —день рожденья безымянных истин,день рожденья пушкинского снега.

«Прячет ночь за рукавом, как честный шулер…»

Прячет ночь за рукавом, как честный шулер,Нашу речь: «Еще ты, кажется, не умер…» —И в растворе немоты ее протухЗачарованный осоловевший зуммер,Безымянный телефонный полуслух.А в ночи – черноречивой и несладкой,Неуютной, как осенний рыбий жир, —Жабьим жаром над младенческой кроваткойНабухает коммунальный наш ампир.Этой ночью не встречаются трамваи,Но в дыхательной системе красных строкВырастают, как надежды бугорок,Как большие голубые Гималаи —Цифры ангела, последний номерок.Погляди, мол, покрути пластинку диска,Может, музыка завертится сама…Нас помилует советская прописка.Жди, мой ангел, телефонного письма.И язык, забыв грамматику, заплачет,Оплывет, как по апрелю полынья:– Спи спокойно, Бог с тобой, мой красный мальчик,Абрикосовая девочка моя!..