Журнал «Юность» №09/2020

Утром, ничего никому не говоря, он умылся, оделся и решительно вышел из дома, не замечая луж и обеспокоенного взгляда няни, провожающей его с балкона.

Впервые за долгое время он не стал останавливаться на дорожке, а прошел дальше. Выйдя из парка, он перешел дорогу и оказался напротив высоких дверей, за которыми был вход в институт.

Его сердце билось часто, он почувствовал небольшое колебание, замешкался, но вдохнул и сделал шаг… Преодолев вестибюль и открыв еще одни двери, он оказался в огромном зале, наполненном людьми. Они сидели молча и смотрели на выступающего. Отдельно от всех сидело несколько профессоров – Алексей точно знал, как они выглядят!

Это минута его славы!

Выбрав самого солидного мужчину, с седыми усами и волосами, чуть длиннее принятого, Лешка двинулся к нему.

В аудитории шла защита кандидатской, и слушатели, как и выступающие, не сразу поняли, что происходит. Никто не стал его останавливать.

Леша остановился перед седым профессором и воскликнул: «Кошки!» Это слово очень четко и резко вырвалось из его рта. Обычно он заикался, но не сейчас.

«Кошки!» – повторил он на выдохе.

Он ждал, что после этого или начнут ему аплодировать, или замрут в восхищении. Но ничего не произошло. Сидящие люди просто перевели на него взгляд, а старый профессор вежливо обратился к нему: «Что вы хотели сказать, молодой человек?»

«К-к-кошки!» – снова воскликнул он.

«Хорошо, кошки. Что вы хотите рассказать про кошек?»

«К-к-кошки, их н-нужно кормить. Т-т-тем, кто кормит кошек, вы даете красные корочки».

Профессор видел не раз Алексея в парке, он понимал, что он особенный, умный и добрый. Он предложил выйти ему и побеседовать чуть позже, Алексей, конечно, согласился.

Они гуляли по дорожкам, кормили кошек, профессор узнал все, что хотел сказать ему Лешка.

И даже согласился с ним.

И рассказал, что загадка была связана с тем, что пару лет назад институт выделил аудиторию для защиты кандидатских с отдельным входом, с торца, куда и вела та дорожка, где обитали кошки, которых кормили студенты.

А другая, где их не было, вела в основной корпус института, куда бежали студенты с книгами и откуда выходили без красных корочек.

Вот и вся тайна.

Хотя, возможно, главная тайна была в том, почему Алексей, с разбитой губой и пришитым мамой карманом, не расстроился. Он шел домой через парк и улыбался, отчего-то довольный и гордый собой.

Михаил Бутов

Благодаря «Тавриде» я с удовольствием пообщался с талантливыми молодыми людьми со всей России, из очень разных мест. Мне было интересно узнать их поближе, понять, чем они живут. В итоге – совершенно искренне – я, к собственному удивлению, провел со своим семинаром незабываемые дни. Надеюсь, что и сам я был им полезен. А теперь желаю им в первую очередь удачи, потому что она капризна и от нас не зависит.

Геннадий Давыдов

Родился в 1989 году. После школы поступил в институт на факультет социальной психологии, из которого благополучно ушел, не окончив последний курс. Незадолго до поступления были совершены первые шаги: написаны первые рассказы, которые спрятаны подальше от посторонних глаз; были первые попытки найти себя на этом поприще. Вся творческая деятельность в те годы носила характер развлекательный, ведь во всяком молодом человеке играет энергия, жажда деятельности, и бросается он на каждое дело, как голодный. Позже после трехлетнего перерыва произошло некоторое переосмысление творческой деятельности, в результате которой возникло твердое желание реализовать себя как писателя.

Саша

– Это же детство, – говорит Саша и будто бы уже не обращает эти слова к Кате, а произносит их для себя, как бывает иногда в разговорах, когда та или иная тема затрагивает особенно чувствительные моменты прошлой жизни, и такой переход как бы ослепляет говорящего, переносит все его внимание к воспоминаниям. Саша не замечает, как мышцы его невольно расслабляются, лицо разглаживается, голова медленно склоняется набок, а взгляд опускается к своим рукам; он не замечает и улыбки на своих губах только потому, что она не стоит ему никаких физических усилий. Со стороны, наверное, может показаться, что Саша постепенно погружается в сон с каким-то прекрасным видением перед глазами и с некоторым оттенком блаженства на лице. Кажется, он не замечает, как повторяет уже произнесенную фразу: – Это же детство. В нем все так просто: бывает либо весело, либо скучно. Разве у тебя такого не было? – С последними словами взгляд широко раскрытых глаз Саши устремляется к черным глазам Кати, словно бы желая отыскать в них тот же отклик, какой эти слова находят в его сердце. В весело и скучно Саша вкладывает куда больший эмоционально-чувственный диапазон, но ведь в детстве все куда проще…

Еще до того, как Катя начинает отвечать, Саша замечает в ее лице и глазах отсутствие того желаемого отклика, и отсутствие это делает ответ предсказуемым, пустым, бесполезным, а саму Катерину – еще более чужой, более искусственной и менее человечной.

– Каждый наш разговор, который продолжается больше десяти минут, открывает тебя так, – говорит Саша, откинувшись на стуле, скрестив руки и испытывая такого рода раздражение, которое возникает при полном непонимании друг друга в пространстве незримом, чувственном, несмотря даже на то, что, может быть, у обоих имеются схожие или даже идентичные чувства, эмоции, настроения, однако и те и другие никак не могут, да и никогда не смогут найти общего канала для связи между собой, и неважно, какие слова будут сказаны, какие поступки будут совершены. Просто бывает так, что определенные люди в этом чувственном пространстве совершенно слепы по отношению друг к другу, даже более того: какая-то сила противостоит сближению их. – Будто ты – не ты, – договаривает Саша, – и я разговариваю с совершенно незнакомой женщиной.

Хотя слова Саши могут показаться комплиментом к некой многогранности и личностной глубине Кати, но на самом же деле ими он желал выразить совсем другое: ведь сколько бы они ни говорили между собой, сколько бы ни выказывали себя в рассказах и поступках, они так и останутся чужими друг для друга. Этот разговор был, наверное, последней подсознательной попыткой отыскать в душе Кати что-то родное, что-то схожее, что-то такое, что могло быть сделать ее частью Саши. И даже если это что-то и существует в Кате, то оно никогда не позволит себя отыскать в этих непроглядных черных глазах. «Наверное, и душа ее такая же черная, и сердце тоже», – думает Саша, со злостью смотря, как Катя направляется в свою комнату, как переодевается, а затем направляется к выходу. Непонятно почему, но именно в этот момент Саша испытывает неимоверную потребность в том, чтобы Катя осталась дома, чтобы в ней обнаружилась пусть совсем крошечная частичка человеческого тепла, проявление которой не потребует от нее равнодушных расчетов и всего того прочего, что так свойственно ее характеру; ведь всякие расчеты, размышления о выгодах – все это убивает душевность любого поступка одного человека по отношению к другому и привносит унизительную, мерзкую механизированность. «Наверное, водитель вкладывает больше души, когда протирает приборную панель своего автомобиля салфеткой, чем когда она… – все сильнее раздражается Саша, смотря исподлобья на обувающуюся Катерину. Руки его вытянуты по швам, кулаки крепко сжаты, а плотно сомкнутые губы вздрагивают так, будто он хочет то ли улыбнуться, то ли расплакаться. Весь его вид напоминает обиженного и озлобленного ребенка. – Когда она целует, обнимает или говорит что-либо утешительное».

Катя не прощается и даже не оборачивается. Во всех ее движениях, даже самых простых, вроде завязывания шнурков, нельзя не заметить какой-то особенной неспешности, плавности, задумчивости, какие свойственны человеку не просто одинокому, но тому, кто не замечает присутствие других людей; не видит, не слышит, как бы не догадывается о наличии в них души. И потому Саша чувствует себя словно запертым в мыльный пузырь; он чувствует бессилие, которое порождает злость и раздражение – на себя и на весь мир. Однако все это переживание в целом отдает болезненной ностальгией. С каждой секундной Саша вспоминает все то, что до сих пор не может забыть. Не может забыть потому, что не в силах простить.

В следующий момент окно в спальне распахивается, возникший сквозняк вырывает дверь из руки Катерины и захлопывает ее с такими силой и шумом, что Саша невольно зажмуривает глаза, как от внезапной боли, и вздрагивает. Вся эта ситуация, а в особенности прохлада и запах осени в сквозняке, тотчас возвращают Сашу на двадцать два года назад, в его десятый день рождения. Тогда Саша так же стоял в коридоре напротив входной двери, как стоит сейчас; он так же смотрел на уходящего отца, как мгновение назад смотрел на Катерину; и отец его в тот момент двигался и вел себя именно так, будто бы Саши не просто не было рядом, но и не существовало вовсе. И тот же грохот захлопываемой двери, и тот же холодный сквозняк с особенным запахом рыжей осени. Несмотря на свой возраст, Саша каким-то чувством знал, что все случится именно так и отец уйдет. Знал, но верил, что все это не сбудется, как не сбываются многие детские страхи. И тем ужаснее стал момент побега отца, что страх этот материализовался; а когда один из потаенных страхов в один лишь миг из мысли превращается в непреодолимое и необратимое действие, которое осязается физически, осязается душевно, именно тогда возникает тревожное ожидание того, что и все остальные страхи вскоре так же перестанут существовать только лишь в голове.

Когда отец обувался, Саша кричал как мог: и ругался, и молил того остаться, бросался к ногам, рыдал, и жаждал разорвать на себе и одежду, и кожу, чтобы только показать, насколько больно его сердцу. Но отец не реагировал. Не реагировал потому, что Саша стоял на месте, бледный, со сжатыми кулаками и злобным взглядом голубых глаз исподлобья. Все же рыдания, мольбы и крики происходили в сердце Саши, в его мыслях, которые никак не переходили в действие. Наверное, потому, что им просто не было место среди происходящего – своим равнодушием отец занял собой все пространство. И как бы Саша ни хотел, он не мог сделать даже шагу, не мог выдавить тогда и слезинки; но расплакался, закричал и, когда захлопнулась дверь, бросил первое, что попалось под руку. Бросил в то место, где минутой ранее находился отец. Саша бросил крошечную вазу в того призрака отца, который снова и снова уходил, который снова и снова захлопывал за собой дверь, раз за разом, исчезая и появляясь вновь. После вазы он бросал стакан, ручку, ключи и все то, что еще находилось на комоде. Он бросал и бросал, но призрак отца не реагировал и все так же равнодушно уходил, бросая дверь, позволяя холодному осеннему сквозняку ее захлопнуть.