Жуть ночная
Шрифт:
Ночь с двадцать третьего на двадцать четвёртое февраля - тяжёлая ночь. Об этом мне твердили все мои коллеги. И вот я всё увидела своими глазами. Нормальные компании рассосались где-то к двум часам ночи, а вот десяток задержавшихся уродов вымотали нервы всем. Мне-то ещё ничего. Подумаешь, одна свиноподобная тварь влезла ко мне в посудомоечную. Типа дверью ошиблась. Горсть соли в лицо и пожелание: "Отправляйся в ад!" - мигом прояснили мозги законченному монстру и выгнали обратно в зал. В Ад, пусть и "всего-то на триста лет", он возвращаться не спешил. Хуже
До дома я добралась в пятом часу, измотанная почти до истерики, шум в соседкиной комнате стал последней каплей...
С пачкой соли наперевес я переступила порог и остолбенела. Огромный сумрачно-призрачный зал со столами, массивными скамьями и даже горящим камином просто переполняли столь же призрачные посетители. Люди? Духи? Да какая разница! Я черпанула горстью соль из пачки:
– Да провалитесь вы все....
– Соседушка! Спасительница ты наша дорогая...
– С пьяной суетливостью, соседка бежала мне навстречу, сквозь окруживший нас морок.
– Да сколько можно, - я всё ещё пыталась возмущаться, но растерянность брала верх. Эти столы, уставленные бутылками, полупрозрачные гуляки, далеко не благого вида. Откуда это всё?
– Спасительница! Благодетельница!
– Разливалась соседка хмельным соловьём, - Ты уж прости нас сирых и убогих. Праздник у нас: душу неприкаянную в последний путь провожаем.
"Неприкаянная душа" уже толклась рядом: опустившегося вида хлипкий мужичонка, блеклый и полупрозрачный, как и полагается бестелесной душе. Но самым большим потрясением для меня стала пузатая, литровая бутыль карамельно-кофейного цвета у него в руках. Хитро подмигнув мне, как соучастнице он приложился "к горлу":
– Спиритус есть дух, а дух есть спиритус!
– Это что?
– я не успела толком оформить вопрос. Неожиданная вспышка поглотила "душу", а бутыль тут же перекочевала в руки моей собеседницы:
– Упокоился страдалец!
– провозгласила она счастливым голосом под восторженные рукоплескания полупрозрачных зрителей.
– Да простятся за его мучения все его грехи.
– Какие мучения?
– опять не поняла я.
– Бестелесные, спасительница, бестелесные. Не дай бог кому-то познать каково это: бестелесно в материальном мире существовать.
– Почему бестелесно...
– Так ведь вурдулачина проклятая тело его сожрала, прежде срока. И не только его...
Уже другими глазами я оглядела столпившиеся вокруг меня души: старики, старушки, мужчины, женщины и даже дети. Идиллического впечатления они не производили, но...
– Это что? Они здесь жили?
– Да, милая, жили и были сожраны. Вурдулак ведь как действует: изгонит душу из тела, переселится в новую оболочку, а старую ест неспеша. Ты, спасительница, подвигом своим из моего тела эту тварь изгнала и в Ад отправила. Потому я теперь телесная. А остальные маяться до смерти будут.
Изгнать душу, переселится... Дрожь пробрала меня от головы до пяток: так
вот что собиралась сделать тварь с моими родителями: занять их тела!– Да, да, милая, - подтвердила мои мысли соседка, словно читала их.
– Она всех вас сожрать хотела, а квартира бы опять в продажу пошла. Кто чужой будет человека искать, если родные его не ищут? Видела, как быстро те хитники нечистые тогда прискакали? Сразу почуяли твари что без хозяина остались. И доверенность та...
– Да поняла я, поняла, что с вашей доверенностью, без вас можно было комнату продать. Потом отец бы типа умер... Господи, как же получилось, что её остановить удалось?
– Жертвой.
– Жертвой? Какой жертвой?
– Бутылка из-под "бейлиса" прямо-таки лезла мне в глаза, но почему-то всё во мне протестовало против такого ответа.
– Да что же ты так мало себя и своих друзей ценишь?
– огорчилась бабуся.
– Они же тебе от всей души эту бутылочку преподнесли.
– Наверно потому что спать хочу, - попыталась я увернуться от обвинения в неблагодарности.
– Так ляжешь сейчас, - не отставала соседка.
– Может мы потому и шумели, что по душам поговорить нам с тобой хотелось, а самим такой разговор начинать не с руки. Ты-то конечно, святая твоя душа, всем готова в этом материальном мире, ради близких своих пожертвовать. Но нельзя же никого больше не замечать?
– Если вы о бывшем...
– Хочешь, он больше к двери этой квартиры не подойдёт? Духи-то мы здесь бесплотные, но порезвиться можем о-го-го как.
– Не надо, - отмахнулась я, чувствуя нарастающее доверие и успокоение.
– Не надо так не надо, - легко согласилась соседка.
– Ты его простила, а зла он тебе больше причинить не может. Будет мешать - прогонишь. Ты лучше скажи: как дальше жить собираешься? Сама понимаешь: без тебя нам в этой квартире не удержаться.
– А я причём? Живите, как живёте...
– Живём, живём, - закивала соседка.
– Я вот пить бросила, комнату в порядок привожу и с родителями твоими к весне помириться хочу. Вместе гулять веселей. А ты-то? Совсем веру в людей теряешь. А ведь друзья-то твои...
– Хорошие друзья, - согласилась я.
– И только?
– Ну, знаете...
– Знаю, знаю, - засуетилась бабуся.
– Знаю, как такую тайну, такой дар в себе носить. Ни одному человеку оно не по силам. Та тварь на это и рассчитывала. Так есть кто-то?
– Как сказать, - пробормотала я, чувствуя заливающую лицо краску.
– А ты не говори, просто пригласи человека в гости. Чего ты боишься? Ошибиться? Так ты же людей насквозь видишь, а мы, если что, поможем. Глядишь, какой-нибудь из грехов и закроем добрым делом. Нам это ох как надо...
Дар? Проклятий? Не знаю, как я очутилась на кухне. Сон куда-то ушёл. Экая беда! У меня ещё день и ночь впереди. Мы пили с соседкой чай и говорили, говорили, говорили. Ну да, один в поле не воин, но зачем же одному-то быть?
12.10.15./ 10.02.2016.