Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси

— Правда?

— Что ты хочешь этим сказать? Надеюсь, ты не осмелишься сомневаться во мне?

Вошла горничная со свежим бельем. Подруги переглянулись, произнеся еле слышное «т-с-с!», и Мариза ушла. Разойдясь по комнатам, задумавшись каждая о своем, они занялись туалетом и часом позже спустились в гостиную, обнаружив там Петера фон Эля, который, опустив голову, мерил шагами комнату.

— Петер, да что с вами? Какое мрачное выражение лица! — вскричала г-жа Валь-Дидье.

— Слишком много виски, слишком много всего…

Мариза фамильярно взяла его под руку, потом, поднявшись на цыпочки, прошептала что-то на ухо. Хотела о чем-то напомнить? Или подбодрить, или продемонстрировать Катерине полученные, по ее мнению, права на него? Неизвестно, но все заставляет думать, что ее нескромные и фамильярные манеры явно не пришлись по вкусу Петеру фон Элю. Он избегал ее взгляда, высвободился, провел рукой по лбу и сказал: «Какая жара!»

Равнодушный вид, отсутствие планов являются выражением как крайней усталости, так и невыносимой печали. Г-жа Валь-Дидье испытывала невыносимую печаль, и вид у нее был расстроенный и усталый:

— Да уж, жара, — сказала она. — Что будем делать? Останемся дома? Выйдем прогуляться? Хотите пройтись?

Петер кивнул, и, едва они успели выйти, как г-жа Лежан снова взяла его под руку. Он не осмелился оттолкнуть ее. Катерина сделала вид, что ничего не замечает, и они направились в город, где, пройдясь по магазинам и накупив газет, уселись на террасе приморского кафе. Мариза рассеянно заглянула в газету, прочла дату и подскочила:

— Вот это да! Еще немного, и я забыла бы про день рождения сестры. Нужно послать ей поздравительную телеграмму, — произнесла она, вставая и, поскольку Петер тоже поднялся с места, протянула к нему руки, уперлась ладонями в его грудь и сказала: — Нет, нет, сидите, прошу вас, не оставляйте Катерину в одиночестве ждать нас.

— В одиночестве, ждать? Но мне совершенно все равно. Не беспокойтесь обо мне, Петер, ступайте с Маризой.

— Нет, останьтесь, — повторила г-жа Лежан.

Катерина молчала, Петер не двигался, но Мариза, будто он продолжал настаивать на том, чтобы сопровождать ее, все не отнимала рук от его груди, повторяя снова и снова: «Нет, нет, останьтесь, останьтесь, умоляю вас». Он остался, она ушла, потом развернулась, подошла к ним и добавила: «Не говорите обо мне плохо».

Как только она ушла, г-жа Валь-Дидье и Петер фон Эль переглянулись.

— Бессонные ночи никак не сказываются на вас, — заметила она.

— Ага! — ответил он, — вижу Мариза поделилась с вами.

— Женщины, тем более подруги, часто все друг другу рассказывают.

— Даже тогда, когда нечего рассказать?

— Как нечего?

— Так, нечего. Позвольте, поговорим о чем-нибудь другом.

— Но о чем же?

— Давайте решим, когда встретимся вновь.

— Встретимся вновь?

— Да. Катерина, я решил сегодня же уехать.

— Как? Так скоро? О! Понимаю, вы уезжаете вдвоем!.. Как я только что ошиблась, утверждая, что подруги обо всем рассказывают друг другу. Мариза не говорила мне о ваших планах… на медовый месяц.

— Медовый месяц? Не думаю. Нет, я уезжаю один. Искушение, которому я поддался, — это призыв к порядку. Собираюсь вернуться в Нормандию.

— Петер, вы бежите от любви, вы боитесь любви?

— Нет.

— Но вы же любите Маризу. Вы влюблены в нее и, что бы там ни было, после проведенной ночи…

— Это была самая черная ночь в моей жизни.

— О…

— Катерина, я — не любитель любовных похождений.

— Бегут от того, чего боятся. Если вы любите Маризу, тогда понятно, почему вы уезжаете, но если нет, тогда почему?

— Некоторые поступки лишены завтрашнего дня. Завтрашнего дня и чувства вины. Женщине, которая без колебаний соглашается стать игрушкой мужских домогательств, приходится, когда наступает день, исчезнуть вместе с ночью. Я очень хорошо отношусь к Маризе и не хотел бы ни разочаровывать ее, ни доставлять неприятности, но ее поведение сегодня утром свидетельствует о том, что, боюсь, она заблуждается.

Зная, как легко, с какой свободой суждений Мариза относится к любви, находя удовольствие даже в разрыве отношений, г-жа Валь-Дидье ответила: «Женщины страшно боятся быть покинутыми, но, что касается Маризы, у вас не должно возникать угрызений совести. Будьте самим собой, объяснитесь с ней, она поймет.

— Неловкость останется. Мое присутствие станет источником дискомфорта, я совершенно уверен, поэтому и решил уехать.

Г-жа Валь-Дидье прижала платочек к губам.

— Это слишком грустно, ведь я ни в чем не виновата, а вы находите естественным, что я буду страдать от последствий вашего поступка, или, вернее, проступка Маризы.

— Каких последствий?

— Да ваш отъезд.

— Катерина, меня глубоко трогают ваши переживания. Мне тоже жаль. Поверьте, мне не хочется покидать вас.

— О, как я на нее сердита! Она все уничтожила, все испортила…

— Катерина, вы заблуждаетесь: я уезжаю не из-за нее, а из-за себя. Не будем больше об этом, а теперь позвольте поблагодарить вас.

— Поблагодарить меня? Ну уж нет, от этого я вас избавлю, — снова прижав платочек к губам, прошептала: — Ничего не понимаю. Все кажется справедливым и в то же время несправедливым и таким ужасным… Теперь не знаю, что и думать, не понимаю, чего хочу.

Тут как раз появилась г-жа Лежан, издали весело приветствуя их. Они так вяло отреагировали, что еще не приблизившись, она почувствовала, что в ее отсутствие произошло что-то серьезное, что-то неотвратимое, и жертвой станет она. Она села, по очереди посмотрела на Катерину, на Петера, потом, прервав молчание, сказала:

— Вы и не притронулись к мороженому, оно почти растаяло.

— А знаешь, полет ласточек и мелькание прохожих завораживают меня почти так же, как звезды, как огонь камина. Я могу смотреть и смотреть, забыв о том, кто я, где нахожусь, — ответила г-жа Валь-Дидье.

— Мы вас ждали, — добавил Петер фон Эль.

— Правда?

— Ну конечно, Мариза.

Они взяли ложечки и медленно, улыбаясь в пустоту, принялись помешивать мороженое, пока оно окончательно не растаяло.

У г-жи Лежан застрял в горле комок, она не знала, что делать со своим радостным настроением, ощутила, что веселье ее не к месту, и ей захотелось заплакать.

— Возьмем фиакр, — решила внезапно г-жа Валь-Дидье. — Который час? Пора возвращаться.

Они ехали домой по раскаленной зноем дороге, не проронив ни слова. Сразу по возвращении Петер прямиком отправился к себе, и дамы остались вдвоем.

— О чем вы говорили? Что он тебе сказал? Он сожалеет? Его мучит совесть? Он обвиняет себя? — спрашивала Мариза у г-жи Валь-Дидье.

— Откуда мне знать, что он думает? Все, что я могу сказать, это что он уезжает.

— Он?

— Да, сейчас он пошел собрать вещи. Вот так, дорогая моя.