Жюстина

– Да, мадам, это кузен господина де Жернанда, он держит постоялый двор единственно для распутства и для того, чтобы грабить и убивать тех, кто у него останавливается на ночлег.

– Ах, какой ужас! И вот этим злодеям мой муж хочет бросить меня на потеху! А кто эта женщина с ними?

– Супруга хозяина гостиницы, такая же злодейка, такая же развратная, как они. О мадемуазель, значит, случается, что представительницы нашего пола забывают о нежности и благородстве и предаются мужским извращениям?

– Да будет вам известно, мадам, – ответила Жюстина, – что женщина, отказавшаяся от целомудрия и от чуткости, которые присущи нашему полу, скорее, чем мужчины, привыкают к пороку и невоздержанности и глубже ввязают в них.

– И вы полагаете, что господин де Жернанд допустит, чтобы я стала жертвой чудовищных наклонностей этого жуткого создания?

– Увы, я в этом не сомневаюсь, мадам. Не успела Жюстина произнести эти слова, как внизу послышался шум: пьяный хохот, площадная брань и богохульные ругательства предшествовали появлению веселой компании, и несколько слезинок оросили ресницы мадам де Жернанд, которая поняла, что пытки неизбежны. Шумный кортеж состоял из мужа, четы д'Эстервалей, Брессака, шестерых самых красивых ганимедов, двух старых служанок и нашей несчастной Жюстины, которая, потрясенная предстоящими ужасами, дрожащая от страха самой сделаться жертвой, уверенная в том, что ничем не сможет помочь своей госпоже, желала только одного – оказаться как можно дальше от этого дома. Все церемонии, о которых мы расскажем подробно, соблюдались неукоснительно при каждом визите жестокосердного хозяина, менялись лишь детали в зависимости от количества гостей, присутствующих на оргиях. Графиня в накинутой на плечи прозрачной греческой тунике опустилась на колени, увидев супруга, и наши распутники с удовольствием рассматривали её в таком униженном положении.

– М-да, дядюшка, – произнес Брессак, пошатываясь, – а у вас очаровательная жена… – Потом заплетающимся языком продолжал: – Вы позволите, дорогая тетушка, смиренно приветствовать вас? Я искренне сочувствую вашей столь незавидной участи, должно быть, мой досточтимый дядя имеет веские причины обращаться с вами таким образом, так как он – самый справедливый человек на свете. Тут заговорила мадам д'Эстерваль, справившись с внезапным приступом икоты:

– Я уверена, что госпожа графиня жестоко оскорбила своего уважаемого супруга, иначе просто невозможно, чтобы такой гуманный человек, такой любезный, такой мягкий, потребовал от дамы таких вещей.

– А вот я понял, в чем здесь дело, – сказал д'Эстерваль, – это свидетельство обожания со стороны нашей хозяйки: она демонстрирует супругу свое высшее почтение.

– Друзья, – торжественно заявил Жернанд, – надеюсь, вы не возражаете, если она окажет почтение вашим ягодицам, и прошу вас представить ей названное божество, чтобы графиня могла воскурить ему фимиам.

– Дядя драв, черт меня побери! – обрадовался Брессак и незамедлительно спустил панталоны, являя окружающим ту часть своего тела, которую обнажал с особенным удовольствием. – Да, да, я вижу, что моя дорогая тетушка желает облобызать мой зад, и я с радостью предоставлю ей эту возможность.

– Давайте, давайте, доставайте свои задницы! – подбадривал Жернанд. И вот мгновение спустя названные предметы почетных гостей, Жюстины, юношей-педерастов и даже служанок так тесно окружили бедную графиню, что она оказалась в плотном кольце из ягодиц, которые едва не упирались ей в лицо.

– Надо немного упорядочить это, дядюшка, – озабоченно сказал Брессак, – а то мы задушим даму. Пусть каждый подставит свою задницу для поцелуя, который распалит его желание, а я подам пример. При этом он выдавил из себя немного экскрементов, и это обстоятельство вызвало такой восторг, что все, исключая Жюстину, повторили шутку маркиза.

– Итак, мадам, – спросил наконец Жернанд, – вы готовы?

– Ко всему, сударь, – покорно и отрешенно ответила графиня, – вы же знаете, что я ваша жертва. Тогда Жернанд дал Жюстине команду раздеть свою жену, и несмотря на внутреннее сопротивление она вынуждена была смириться: несчастная подчинялась только тогда, когда не могла поступить иначе, но по доброй воле

– никогда. И она сняла с плеч хозяйки прозрачную сутану, и похотливые взгляды уставились на голое тело.

– Клянусь честью, великолепная женщина! – выдохнул д'Эстерваль, необыкновенно возбужденный этим зрелищем.

– Ну ладно, – сказал Жернанд, – возьми её друг мой, раз ты находишь её красивой, я вручаю её в твои руки. Прости, племянник, что я не отдал предпочтение тебе, но я знаю твои вкусы и оставил для тебя зад, если он тебя вдохновляет, кстати, вы можете положить даму между вами.

– Кровное родство заставит меня сотворить чудо: хотя женский зад меня соблазняет не больше, чем передняя часть, если д'Эстерваль не против, я ступлю, заодно с ним, на тропинку, противоположную той, которой пойдет он; будьте добры вести нас, дядюшка.

– Охотно, – согласился Жернанд, – ничто так меня не радует, как возможность поспособствовать собственному бесчестью. С этими словами он взял в обе руки орган д'Эстерваля и втолкнул его во влагалище своей жены, затем перевернул их так, чтобы она оказалась сверху. Таким образом во власти Брессака оказались прекраснейшие на свете ягодицы, и тот, снова при помощи графа, с ходу преодолел препятствие. Старый развратник развалился в кресле лицом к участникам этой сцены, его окружили все шестеро педерастов: двоим он массировал член руками, двое примостились под самым его носом так, чтобы он мог сосать их по очереди, ещё двое трудились над его поникшим инструментом – делали с ним то же самое, что он делал с членами, торчавшими перед его лицом.

– Сократируйте моего племянника, – приказал он старухам, – мужчины нашей породы любят, когда им ласкают задницу, пока они сношаются.

– Да, да! – воскликнул Брессак, набрасываясь на свою тетку и вонзая в неё член по самую мошонку. – Это абсолютно необходимо, и мой дядя, как всегда прав, но я бы хотел приласкать таким же образом Жюстину.

– Нет ничего проще, – откликнулся Жернанд, – только пусть она разденется сначала. Наша героиня покорно подставила ягодицы, и похотливые пальцы Брессака, собравшись в хищную пятерню, начали безжалостно терзать зад бедной девушки. Одна Доротея оставалась не у дел: блудница мастурбировала, наблюдая за остальными.

– Мадам, – предложил ей Жернанд, – забирайтесь под мою жену, она вас будет ласкать, я могу уступить вам одного юношу, который облобызает ваш несравненный зад, пока моя жена занимается вашим клитором, ну а анус вам приласкает Жюстина. Вперед, друзья! По-моему, все готовы, теперь постараемся все вместе… Кстати, почему никто ничего не скажет о моей супруге, господа: я вам её уступаю, а вы словно её не замечаете…

– Гляди, друг мой, – прервал его д'Эстерваль, бурно извергаясь в вагину хозяйки, – вот моя высшая похвала в её адрес, между прочим женщина должна не на шутку возбудить меня, чтобы я мог излить сперму без жестоких эпизодов. Ах, разрази меня гром, какое удовольствие она мне доставила! Член Брессака разворотил ей задницу, и от этого её влагалище стало ещё уже… О, какое это блаженство!

– Клянусь божеством содомитов, я тоже кончаю… я больше не могу ждать,

– простонала Доротея. – Но вы, кажется, собирались пустить кровь нашей госпоже? Мои соки струились бы ещё обильнее, если бы я увидела, как течет её кровь.

– Вы совершенно правы, – проворчал Брессак, выбираясь из зада несчастной женщины, – я поберегу сперму до кровопускания, ведь я привередливее вас и не нашел в анусе тетушки то, на что рассчитывал: просто беда с этими родственничками. Итак, дорогой Жернанд, приступайте к своей сладостной операции, прошу вас, я жду её с нетерпением. И Брессак не смог удержаться от того, чтобы не продемонстрировать все свое отвращение, испытанное во время акта, который противоречил его принципам, ибо настоящий содомит дорожит ими больше, чем собственной жизнью: он гневно оглядел зад, который только что содомировал, и, прижавшись к одному из педерастов, будто желая очиститься, снова заворчал: