Зима тревоги нашей. Путешествие с Чарли в поисках Америки (сборник)

На фоне плавающих красных пятен я снова прокрутил эпизоды с Марджи, пытаясь не додумывать лишнего. Долгое время, года два точно, жила-была миссис Янг-Хант – подруга моей жены, предмет разговоров, которые я пропускал мимо ушей. Потом возникла Марджи Янг-Хант, за ней просто Марджи. Она наверняка заходила в магазин и до Великой Пятницы, только я не помню. В тот день она словно возвестила о себе. Вполне возможно, что раньше она не замечала меня, как я не замечал ее. Однако теперь она неизменно присутствует и выступает инициатором действий. Чего она хочет? Может, ей просто нечем заняться, кроме как вредить людям? Или у нее свои цели? Я подозреваю, она показала товар лицом, чтобы я заметил ее и думал о ней. Похоже, она затеяла игру со вторым предсказанием из лучших побуждений, желая покрасоваться перед нами и развлечь. Потом что-то случилось, и все пошло не так. Ни Мэри, ни я не сказали ничего, чтобы вызвать ее напряженность. Видела ли она змею на самом деле? Это объяснение – наиболее простое и вероятное. Может, она действительно обладает интуицией и способна угадывать чужие мысли. Я в это верю, потому что ей удалось застать меня в процессе метаморфозы, однако не исключено и совпадение. Тогда почему она сбежала в Монток, хотя вовсе не собиралась, снова сошлась с торговым агентом, выболтала все Марулло? Мне не верилось, что она способна брякнуть, не подумав. Где-то на чердаке среди книг была история жизни… Беринга? Нет, Баранова, Александра Баранова, русского губернатора начала девятнадцатого века. Вдруг там найдется упоминание об использовании Аляски в качестве тюрьмы для колдунов? Вряд ли такую историю можно выдумать. Надо как-нибудь проскользнуть наверх, пока Мэри спит.

Послышался скрип старых дубовых ступеней, потом еще и еще, и я понял, что это вовсе не усадка дома из-за перемены температуры. Эллен опять ходит во сне.

Разумеется, я люблю свою дочь, но иногда она меня пугает: порой мне кажется, что она родилась хитрой, завистливой и в то же время любящей. Она завидует своему брату и часто ревнует его ко мне. Еще мне кажется, что ее озабоченность вопросами пола пришла слишком рано. Наверное, отцы это всегда чувствуют. В раннем детстве ее интерес к мужским гениталиям изрядно нас смущал. Потом она вступила в пору тайных перемен. И никакой это был не невинный ангелочек, чей образ навеян модными журналами. Воздух в доме кипел от нервного напряжения, стены вибрировали от смутной тревоги. Я читал, что в Средние века девочек-подростков считали особо расположенными к колдовству, и меня это не удивляет. На какое-то время в нашем доме поселилось то, что мы в шутку окрестили барабашкой. Картины срывались со стен и падали, посуда разбивалась сама по себе. На чердаке гремели тяжелые шаги, в подвале – глухие удары. Не знаю, что их вызывало, но я счел за лучшее приглядывать за Эллен, следил за ее непонятными перемещениями по дому. Она вела себя как ночная кошка. Я уверял себя, что она не виновата в падениях картин, поломках и шуме, однако скоро выяснил, что без нее в доме ничего не происходит. Во время визитов барабашки она могла просто сидеть и смотреть в никуда, и все же ее присутствие было обязательно.

В детстве я слышал, что в старинном доме Хоули обитает дух нашего предка пуританина-пирата, однако, судя по утверждениям очевидцев, он был вполне приличным призраком, который лишь бродил и стонал, как ему и полагается. Под его незримым весом скрипели ступени, в преддверии смерти кого-нибудь из домашних он стучал в стены – все было пристойно. Барабашка был совершенно иной – злобный, подлый, бедовый, мстительный. Ни разу не сломал ничего, что не имело бы ценности. Потом он исчез. По-настоящему я в него не верил. Он был семейной шуткой, однако он действительно являлся, срывал со стен картины и разбивал фарфор.

Когда он исчез, Эллен начала ходить во сне, как сейчас. На лестнице раздавались ее медленные, уверенные шаги. Моя Мэри глубоко вздохнула и пробормотала что-то во сне. Поднялся ветерок и поворошил тени покрывающихся листвой ветвей на потолке.

Я тихонько выскользнул из постели и набросил халат; как и все, я верил, что будить лунатиков нельзя.

Может показаться, что я не люблю свою дочь, но это не так. Я люблю ее, хотя отчасти и побаиваюсь, потому что я ее не понимаю.

Если спускаться по лестнице ближе к стене, то ступени не скрипят. Я обнаружил это, шляясь по ночам в юности и пробираясь домой с заднего входа. Когда мне не хочется тревожить Мэри, я вспоминаю старые навыки. Ведя пальцами по стене, чтобы не оступиться, я тихо спустился вниз. От уличного фонаря шел тусклый узорчатый свет, угасая до полутьмы вдали от окна. И все же Эллен я разглядел. От нее будто исходило свечение, возможно, благодаря белой ночной рубашке. Лицо было в тени, руки и пальцы отражали свет. Она стояла перед сервантом, где хранились семейные сокровища, которым грош цена: вырезанные из кости нарвала спермацетовые киты и кораблики с оснасткой, пушками и командой, с гарпунщиком на носу, клыки и загнутые бивни моржей, маленькая модель «Красавицы Адэйр», покрытая сверкающим лаком, скрученные паруса и снасти побурели и запылились. Разные китайские штучки, которые капитаны привозили с Востока после того, как лишили воды Китая спермацетовых китов, всякая всячина вроде безделушек из слоновой кости и черного дерева, смеющиеся и хмурые божки, безмятежные и непристойные фигурки, цветы, вырезанные из розового кварца, мыльного камня и нефрита – да, даже из нефрита! – и прелестные полупрозрачные чашечки из тончайшего фарфора. Кое-что может оказаться ценным, вроде лошадок, полных жизни, несмотря на кажущуюся бесформенность, но это случайность чистой воды. Разве способны были мореходы, убийцы китов, отличать хорошее от плохого? Или все-таки способны?

Сервант всегда был для меня чем-то вроде святилища – как маски предков для римлян или лары и пенаты, а еще раньше – камни, упавшие с луны. У нас даже имелся корень мандрагоры – выросший из семени висельника и здорово смахивающий на человечка, и еще настоящая русалка, уже изрядно ветхая, искусно сшитая из верхней половины обезьянки и нижней половины рыбы. С годами она усохла, обнажились швы, но ее зубки по-прежнему скалились в звериной улыбке.

Полагаю, у каждой семьи есть волшебная реликвия, передающаяся из поколения в поколение. У нас это был – как бы сказать поточнее? – кусок полупрозрачного камня, то ли кварц, то ли жадеит, то ли мыльный камень. Круглый, четыре дюйма в диаметре и полтора в толщину. На поверхности вырезана бесконечная переплетающаяся фигура, которая одновременно движется и не движется. Она живая, хотя у нее нет ни головы, ни хвоста, ни конца, ни начала. Обработанный камень вовсе не скользкий, он на ощупь чуть липкий и всегда теплый. Его привез из Китая кто-то из моих предков-мореходов. Он волшебный – его приятно рассматривать, трогать, проводить им по щеке или поглаживать пальцами. Этот странный камень живет в серванте. Мальчиком, юношей и мужчиной мне дозволялось его трогать, держать в руках, только уносить было нельзя. По мере изменения моих потребностей менялся и камень – цвет, рисунок, фактура. Однажды я вообразил, что это женская грудь, потом он трансформировался в йони, распаленное и жаждущее. Вероятно, позже он обратился в мозг или даже в тайну, безначальное, бесконечное, вечно движущееся нечто – вопрос в себе, не нуждающийся ни в ответе, который его уничтожит, ни в начале, ни в конце, которые положат ему предел.

На серванте с колониальных времен сохранился латунный замок, в котором всегда торчал квадратный ключик.

Моя спящая дочь держала волшебный камень в руках, поглаживала его пальцами, ласкала, будто он был живой. Она прижала его к своей едва наметившейся груди, потом к щеке, потыкалась в него носом, как щенок, напевая низким голосом песню, похожую на страстный и тоскливый стон. В ней чувствовалась разрушительная сила. Сначала я испугался, вдруг она захочет разбить камень вдребезги или спрятать, потом понял, что в ее руках это мать, возлюбленный, дитя.

Я задумался, как разбудить ее, не напугав. И все же зачем лунатиков будят? Из опасения, что они могут причинить себе вред? Ни разу не слышал ни о каком вреде, если только их не растормошили. Есть ли у меня право вмешиваться? Ведь это не кошмарный сон, полный боли или страха, она вполне довольна и испытывает то, о чем бодрствующий человек понятия не имеет. Чего ради мне все портить? Я медленно отошел, сел в большое кресло и стал ждать.

В полутемной комнате роились частички искрящегося света, закручиваясь в облачка, как мошкара. По всей видимости, ничего такого не происходило, просто от усталости у меня рябило в глазах, но выглядело это довольно убедительно. И моя дочь Эллен действительно лучилась светом – не только белая ночная рубашка, еще и кожа. Я ясно различал ее лицо. Она больше не выглядела маленькой девочкой; ее лицо полностью сформировалось и принадлежало взрослой женщине. Губы были плотно сжаты, что обычно им не свойственно.

Немного погодя Эллен твердой рукой положила талисман точно на место, закрыла дверцы серванта и повернула в замке ключ. Она прошла мимо моего кресла и поднялась вверх по лестнице. Мне привиделись две вещи: во-первых, она шла походкой не девочки, а счастливой женщины, во-вторых, пока она шла, свечение вокруг нее медленно гасло. Может, эти впечатления были детищами моего разума, но третье-то мне точно не почудилось. Во время ее подъема по лестнице не скрипнула ни одна ступенька! Похоже, она шла вдоль стены, где ступени не стонут.

Я последовал за дочерью и обнаружил ее в постели крепко уснувшей и накрытой одеялом как следует. Она дышала ртом, и лицо ее было лицом спящего ребенка.

Повинуясь внезапному импульсу, я вновь спустился по лестнице, открыл сервант и взял камень в руки. Он еще хранил тепло Эллен. Как в детстве, я провел пальцем по бесконечной струящейся фигуре и успокоился. Благодаря камню я стал ближе к Эллен.

Интересно, сделал ли камень ее ближе ко мне и к Хоули?..

Глава 9

В понедельник вероломная весна вильнула обратно к зиме: полил холодный дождь, задул промозглый порывистый ветер, срывая нежные листочки чересчур доверчивых деревьев. Лихих любвеобильных воробьев, настроившихся на блудни, швыряло по газонам, будто ветошь, мимо курса и мимо цели, и они гневно чирикали, возмущаясь непостоянством погоды.

Я поприветствовал Рыжего Бейкера на его обзорной экскурсии, пушистый хвост стелился по ветру, словно боевой стяг. Мой старый знакомый щурился от дождя.

– Начиная с сегодняшнего дня, – обратился я к нему, – мы с тобой остаемся друзьями только для виду, однако я считаю своим долгом заявить, что за нашими улыбками скрывается зверская конкуренция, так сказать конфликт интересов. – Мне было что прибавить, но он спешил поскорее закончить свои дела и укрыться от непогоды.

Морф появился вовремя. Скорее всего, он меня поджидал.

– Ну и денек! – заметил он; его клеенчатый плащ хлопал на ветру и вился вокруг ног. – Слышал, вы нанесли светский визит моему боссу.