Зима вороньих масок

– Я понял вас, – ответил Лероа. – Мне… идти одному?

– Зачем же, зачем же? Думаю, брат Роберто, столь рьяно желающий поскорей найти город, составит тебе компанию.

Илберт посмотрел на испанца. Флагеллант, закатив рукав на правой руке, обнажил уродливую культю и занес ее над огнем, чтобы каждый смог разглядеть его несчастье.

– Не с этим ли мне вести мула, отче? – ядовито спросил он священника.

Сидевший среди испанцев брат, чьего имени Гарольд не знал, поднялся на ноги и расправил плечи. Это был настоящий гигант с длинной спутанной бородой, горбатым носом, перебитым в двух местах, и мутными глазами болотного цвета, смотревшими, как казалось часто, в одну точку. Винтеркафф решил, что монах этот дал обет молчания, так как за всю дорогу он не проронил ни слова, но речь ему и не требовалась, чтобы объясняться с братом Роберто.

– Брат Маркос пойдёт вместо меня.

Маркос кивнул и, не расточая времени понапрасну, отправился готовить мула.

– Что ж, я рад, что общими усилиями мы нашли решение, – заключил отец Фома. Поманив к себе Лероа, он дал ему прощальные наставления: – Полтора часа, не больше. У нас в запасе ещё целый день.

– Я понял вас, святой отец, будет вам переживать. Я почти уверен, что город прямо за этим холмом, – заверил Илберт пресвитера.

Отец Фома выдохнул облако белого пара:

– Дай-то Бог, – проговорил он с надеждой, после чего осенил Лероа крестным знамением. – Храни тебя Господь.

Получив благословление, Илберт и брат Маркос отправились в путь, и когда фигуры их исчезли за возвышающимся над лагерем холмом, братья вернулись к своим занятиям. Первым дежурить у костра вызвался брат Роберто.

Ночь обещала быть тихой и звёздной. Тяжёлые снеговые тучи ушли на закате и больше не вернулись; их туманные обрывки, похожие на дым костра, только тёмно-сизые, лишённые всякого тепла, омыли тонкий небесный серп, а после, совершив сей незамысловатый, но чуждый для человека, ритуал, отправились дальше на юг. Ясная погода предсказывала холод, наступление которого уже ощущалось. Гарольд обратил свой взор к небесам, где застывшими кристаллами блистали звезды. Отягощённый, как и все, мыслями о том, что дорога завела их не Бог весть в какой край, он стремился найти утешение среди далёких странников, которым с высоты их ведомы все пути, известны все ответы. Сколько раз мастер Горэйд рассказывал молодому ещё Гарольду о пользе созерцания чистого ночного неба? Сейчас и не упомнить. Бывало, господин О’Кейн проводил на крыше от заката и до самого утра, уставившись в усеянный звёздами купол. Оторванный от мира, будто в плену сладких чар, записывал он движения сверкающих осколков, называл каждый по имени, пророча, что там, куда не достигает взор людской, ждут покорно прозрений человеческих тысячи и тысячи новых, удивительно чистых, как слова исповеди, открытий. Говорил, что в вышине, в мерцающей недостижимой дали, таятся разгадки для всего того, что волновало в прошлом, что беспокоит нынче и что случится в дни грядущие. Так звездочеты и предсказатели, искушённые в чтении небес, находят там ответы, и нет в искусстве этом ни толики зла, нет ничего от дьявола.

Винтеркафф вдруг осознал, что уже видел эту картину неба. Видел её в одном из бесчисленных атласов учителя во времена, когда был юношей. Картина эта запала ему в память, и вот тот самый образ, что несли на себе страницы атласа, вновь всплыл пред его очами, восстал холодным фантомом. Гарольд вспомнил мозаику звёзд, обернувшуюся из чернильной в более чем реальную, вспомнил бледно-жёлтый образ всадника; первого всадника, мчащегося, опережая трех других, над поникшим безлюдным городом, над древним замком, пылающим вдали; гордого всадника, некогда почитаемого древними римлянами в образе бога земледелия, но сверженного с небес богом новым и единым; разгневанного всадника, сеявшего нынче, если верить астрономам, лишь горе и болезни, не поддающиеся исцелению. И время утратило своё течение, – почудилось Гарольду, – и кто-то знакомый, но до омерзения чудовищный, коснулся его щеки мертвыми губами, оставив на лице его чёрную ороговевшую печать…

Он очнулся, чувствуя, как горят его лёгкие, подобно тому, как если бы ему было позволено дышать не чаще раза в минуту. Трещал костер, согревая дремлющих путников. С холма спустился ледяной ветер, хлестнул Гарольда по щеке, возвратил ему трезвость мыслей.

– Давно она там, Винтеркафф, как думаете? – тихо, почти шёпотом, выдохнул себе в кулак Паскаль Дюпо, крупный мужчина лет сорока с печальным морщинистым лицом и широким носом.

Гарольд не заметил, когда тот подсел. Мысли, овладевшие сознанием, заняли времени многим больше, чем англичанину представлялось, – тонкий полумесяц успел пересечь около пятой части небосвода, воздух стал звенеть хрусталём.

– Месье Винтеркафф? – обеспокоенно переспросил Паскаль.

Гарольд протёр усталые глаза.

– Простите, – извинился он, напрасно пытаясь понять суть вопроса. – Кто?

Дюпо поднял взгляд в небо, будто не желая слышать того, что сам готовился произнести.

– Pestilencia, – дрожащим голосом проговорил аптекарь. Скорая встреча лицом к лицу с мором, очевидно, волновала его сильнее, чем потерянная дорога к месту назначения. Гарольд не мог сказать наверняка, что выбрал бы его спутник, представься ему сейчас выбор – замёрзнуть в снегах или вступить в неравную схватку с врагом, совершенного оружия против которого не было изобретено за все века. С первой их встречи в Реймсе месье Паскаль растерял былую отвагу и готовность бороться – те качества, которые и сподвигли Гарольда нанять его. Дорога и предшествующие ей несчастья угнетали Паскаля с каждым днем всё сильнее, и этого было не скрыть.

– Лорд Кампо, по всей видимости, сталкивался прежде с поветрием, – ответил Гарольд. – Он точно описал симптомы, и письмо приказал доставить в самые короткие сроки – благо, тогда ещё не навалило снега. Поэтому, думаю, немногим больше недели.

– А вы? – настороженно спросил Дюпо.

– Я… что, простите?

– Вы… сталкивались прежде? С поветрием.

– Не приходилось, – признался Винтеркафф. – Но знаний, необходимых для борьбы с ним, у меня достаточно, не сомневайтесь. – Гарольд попытался сказать так, чтобы это звучало как можно убедительней. Неплохо бы и самому иметь такую уверенность.

– Мне вот приходилось, – раздался сдобренный неопределённым акцентом голос, принадлежащий, вне всяких сомнений, фламандцу Отто Локхорсту. Выбравшись из палатки, он убедился, что не оставил холоду возможностей проникнуть внутрь, и, запахнувшись плотно в плащ, сгорбившись, двинулся к костру. Снег недовольно заскрипел под его сапогами. – Во времена бесполезной войны я лечил детей герра Йохана, кузена барона Мейера, – поведал он. – Своей заслугой считаю то, что таки отобрал одного у чёрной стервы. Младшего сына, Йохана… – Подойдя к компании, Отто призадумался. – Да, так и есть. Йохан, как и отец. Прелестное дитя. Жаль, нервная горячка пришла за ним, когда фон Мейер отозвал меня назад в поместье… – Фламандец ободряюще похлопал Паскаля по плечу. – Уверяю вас, герр Дюпо, нам с вами не о чем беспокоиться. Герр Винтеркафф предоставил портному отличные чертежи, автор которых достоин наивысших похвал. Костюмы защитят нас подобающим образом.

Отыскав чурбан, Локхорст придвинул его к огню и уселся сверху.

– А их? – Дюпо указал на дремавшего по ту сторону пламени брата Роберто.

– Господь, хочется думать, – прокряхтел фламандец, ловя морщинистыми руками рыжее тепло. Строгая заостренная борода его вмиг покрылась инеем на морозе; тонкий ровный нос и лицо, прежде старательно выбритое, а ныне поросшее неровной щетиной, молодецки порозовели. Глаза этого человека, минуту назад видевшие беспокойные сны, имели цвет неба и, хоть краски их потускнели с годами, горели жизнью не слабее того же костра. – И, натурально, этиловый спирт.

Локхорст извлек из-под плаща флягу, выполненную на восточный манер из цельного куска бычьей шкуры, отпил и передал Паскалю.

– Вот, выпейте. Помогает не хуже доброй молитвы, – сказал фламандец. – Пейте.

Паскаль охотно принял угощение, после чего Локхорст поделился и с Гарольдом. Внутри фляги оказалась крепкая настойка на диком меду, горьких полевых травах и северных ягодах.

– Сон не идёт, – пожаловался старик Отто. – Лероа не вернулся?

Дюпо покачал головой:

– Нет.

– Пора бы, – заметил Локхорст.

– Как отец Фома?

– Спит, надо думать, – Отто потянул носом, сделал повторный глоток и довольно крякнул.

– Нам бы его… беспечность. Чем бы она там ни была, – позавидовал Паскаль и поспешил вернуться к прежней теме: – Немногим больше недели, значит. Вы считаете, тамошним жителям всё ещё требуется наша помощь?

– Болезнь может протекать… очень разными темпами. На ход её, помимо формы, влияет целая масса факторов, которые сложно предугадать, не будучи на месте.