Зима вороньих масок

– Да… – проговорил аптекарь. – Да, конечно, я буду думать о живых… прежде всего, – дал он обещание, скорее, себе, чем наставнику. – И о том, как помочь… живым.

– Вот и отлично. А здесь нам делать нечего, – сказал Винтеркафф и по-дружески направил аптекаря к двери. – Пойдёмте скорей.

На пороге следующего дома, скромного, старого и ничем не примечательного, врачам не пришлось ждать долго. Хозяева, верно, услышали, кто и с какой целью посещал их соседей, поэтому, как только Дженнаро постучал, дверь сразу отворили.

Паскаля встретил взгляд, который нельзя было спутать ни с каким другим. Пред ним стояло дитя скорби, бедная душа, которой Бог обетовал место в раю с первого дня её мирского пути. Господь не сберёг раба своего от нагрянувшей беды, – страдалец этот был заражён поветрием, плоское лицо его побледнело от болезни, а слабый рассудок трепетал от одолевавших его страхов. Обильная испарина покрывала высокий дегенеративный лоб, нависший над плоским носом и узко посаженными глазами монголоида. Внутри жилища, где горела тусклая свеча, на кровати, скудно устланной соломой, лежала женщина, – как предположил аптекарь, – мать скорбного создания, отворившего врачам двери. Один только вид её в полной мере описывал состояние, в котором она пребывала, и описание это Паскалю совершенно не нравилось.

– Это не она, матушка, – нечленораздельным голосом пролепетал сын. Он был силён телом и непомерно широк в плечах; в уголках его пухлых губ, потрескавшихся от заед, пенилась слюна. – Это не Дева, матушка. – Только когда мать прошептала слабое “Пускай заходят, если и вправду пришли помочь”, здоровяк неуклюже отступил в сторону, недобро глядя из-под бровей на ужасающие маски.

Дюпо вошёл в дом первым, опережая англичанина. Он жаждал видеть живых – его желание исполнилось, и долгом его отныне было не отдать их смерти.

– Мне нужно два ведра горячей воды и раскалённые угли, – обратился Винтеркафф к Дженнаро, переступив порог. – Принесите всё необходимое. Постарайтесь, чтобы угли не остыли по дороге. Как вернётесь – постучите дважды. Месье Дюпо вам откроет. Кто-то из вас пускай останется за дверью на случай, если мне понадобится что-нибудь ещё. Сами ступайте дальше, найдите тех, кто не нуждается в нашем участии. Ими займутся братья-мортусы. – Гарольд принял у гвардейца фонарь и запер за собою дверь.

Изменчивый жёлтый свет разбросал по дому бесформенные тени. Винтеркафф взял в руку перо и склонился над журналом.

– Имя? – произнёс он.

Женщина не сразу поняла, кому был задан вопрос.

– Полет моё имя.

– Фамилия или занятие?

– Милорд выделил мне землю за рекой… – простонала она. – Летом… летом выращиваю капусту… свёклу… осенью торгую… на выручку… покупаю шерсть… зимою шью… весной… – тут боль хлестнула её бичом. – Боже, помоги! – вскрикнула она, выгнув шею.

Чернила на морозе остыли и стали тягучими, как смола, потому записи отняли у Гарольда порядком времени.

– Мне нечем платить, – глотая слезы, прошептала Полет. – Торговля… была плохой в этом году… почти ничего не купили… шерсти мало… – как могла, объяснила она.

– Твой господин платит, – холодно ответил Винтеркафф.

– Храни его Господь… Но… молю вас… помогите сыну… моему сыну…

– Непременно, – пообещал Гарольд.

– Нет! Сначала ему… прошу…

– Сколько ты не встаёшь? Третий день? – осведомился англичанин.

– Второго дня, с обеда…

– Твой сын заболел сегодня утром, раз так твёрдо стоит на ногах, – дал заключение Винтеркафф, не глядя на страдалицу. – Верно я говорю?

– Так и есть… – со вздохом подтвердил женщина.

Винтеркафф оставался непреклонен.

– Значит, не сложно рассудить, чьё время на исходе. Сначала я помогу тебе, потом – ему.

Мать хотела спорить, как спорила бы всякая мать. Приподнявшись на локте, она вознамерилась заявить о своей воле, но тут глаза её узрели бледную личину того, кто обещал ей спасение. Взгляд её померк при виде чудовища, словно бы нарочно принявшего подобие человека.

– Матушка! – давясь собственным языком, проскулил блаженный, но к матери подойти не осмелился – вид вороньих масок, непостижимый для его скудного разума, действовал на него сковывающе.

– Тем лучше, тем лучше, – проговорил с одобрением Винтеркафф, заметив, что женщина лишилась сознания. – Подготовьте её, месье Дюпо.

С величайшей аккуратностью, дабы не разбудить больную, Паскаль расстегнул её испачканное платье, оголил вздувшиеся бубоны, собрал на темени слипшиеся волосы, чтобы те не мешали работе.

– Что вы делаете, Дюпо? – спросил англичанин со всей строгостью наставника. – Сохранить эти одежды – всё равно что перечеркнуть все наши усилия. Разорвите их ко всем чертям и выбросьте подальше. У них единственный путь – на костёр.

Винтеркафф отстегнул от ремня набедренную сумку, скроенную из грубой сыромятной кожи, достал необходимые для хирургии инструменты и разложил их на полотне льняной ткани: острые, как порыв ветра, ланцеты шести различных форм и размеров, щипцы трёх разных величин, отсосы с камерами из бычьего пузыря, цилиндрические клистиры и к ним – множество медных игл, чьё количество Дюпо считать не взялся. Кроме того, из многочисленных вкладок костюма Гарольд извлёк около десятка флаконов с препаратами и прочие средства, которые могли понадобиться при врачевании. Все эти инструменты и препараты Паскаль уже видел в дороге, когда англичанин проверял их состояние, однако Дюпо и подумать не мог, что гастингский доктор вступит в своё первое сражение во всеоружии.

В дверь постучались дважды; Гарольд отрядил Паскаля открыть. Аптекарь принял у гвардейцев воду и угли, предусмотрительно помещённые в металлический ящик с двойным дном, и оповестил солдат, что через четверть часа то же самое потребуется вновь. Следуя руководствам наставника, Дюпо омыл тело женщины, уделяя наибольшее внимание местам, поражённым миазмами.

Далее начался кошмар, но не для Паскаля Дюпо, хотя, отчасти, аптекарь тоже являлся тому причиной, а для бедняги-блаженного. Как рыдал дурак, когда раскалённое на углях лезвие рассекало язвы на теле его матери! Слыша его рёв, по-звериному дикий, первобытный, полный сочувствия, истинного, изначального, такого, какое способно испытывать лишь безгранично преданное, но бессильное при этом, существо, Паскаль сам с трудом сдерживал слёзы. И пускай женщина, милостью Божьей, находилась без сознания, крики её отпрыска с переизбытком передавали ту боль, что причинили бы ей иглы и ножи, будь она при памяти.

Винтеркафф превосходно знал своё дело – в том Паскаль скоро убедился, глядя, как ловко англичанин управляется с ланцетом. Когда в дверь опять постучались, Гарольд уже накладывал примочки к наиболее пострадавшим от порезов участкам тела. Дюпо передал гвардейцу вёдра с грязной водой, велев, по наущению Гарольда, обдать их кипятком перед тем, как наполнить снова, и обменял ящик с остывшими углями на другой, с углями раскалёнными. Англичанин ополоснул инструменты в растворе с содой и разложил их в том порядке, в каком они находились до начала работы, открыл врачебную книгу и опустил в каламарь кончик пера.