Зимнее серебро

В церкви он так и простоял все время с кривой ухмылкой на лице. Василисса была счастлива: по случаю ей перепало золотое платье Мирьем — такое роскошное, что в нем она куда больше смахивала на царицу, чем я. К тому же она выходила за красавца, который в первую брачную ночь, надо думать, проявит хоть толику деликатности. Отец заметил, что Ильяс смотрит волком, и, пока слуги суетились вокруг Василиссиного облачения, отвел его на балкон и все разъяснил. Если Ильяс и дальше будет артачиться, сказал ему отец, то замену ему подыщут быстро. Если же он сумеет взять себя в руки и, как разумный мужчина, принять с радостью наследницу блестящего рода, то наконец перестанет быть мамочкиной шавкой, а сделается князем и правителем после смерти Ульриха. Когда они вернулись с балкона, Ильяс поцеловал руку Василиссе и предпринял честную попытку рассыпаться в комплиментах. Пылкие страсти, как выяснилось, не так уж трудно обуздать.

Весь нерастраченный гнев Василиссы передался Ульриху: князь багровел от злости за двоих. Но полютовать вдоволь ему не дали: из покоев его утащили прямо в церковь, не позволив даже дух перевести, и Мирнатиус затребовал право самому вывести невесту. А я тем временем подхватила князя под локоток и поболтала с ним. Может, ему и не терпелось вырвать дочку из царских рук и ринуться в бой во главе своего войска, но ведь на голове-то у меня по-прежнему сверкала корона. Он смотрел на меня, и гнев его таял. По городу уже ползли слухи, и его люди наверняка что-то прознали. О том, что зиму прогнало колдовство.

Пир выдался на славу. Одна свежая зелень чего стоила: зеленый салат уже долгие месяцы не появлялся даже на эрцгерцогских застольях. А у нас на столе высились целые горы поспешно собранной земляники — отец всех, кого смог, отправил в окрестные леса по ягоды. Земляничинки были еще маленькие, но такие яркие, так и взрывались во рту сочной сладостью. Мирнатиус приказал слуге принести ему целую миску и со вкусом смаковал ягодку за ягодкой, исподлобья поглядывая по сторонам. Со мной он не заговаривал, и я с ним тоже. Оборачиваясь к нему, я могла думать только о его надломленном голосе — там, в подземелье.

Моя мать была для меня чем-то ненастоящим. Я не помнила ее прикосновений или звука ее голоса. Все это я получила от Магреты. Но я дважды обязана своей матери жизнью. В первый раз — за то, что она выносила меня под сердцем до моего первого вдоха. Во второй — за то, что передала мне в наследство последние крупицы своего волшебного дара. Того самого дара, что уже почти иссяк в нашей крови, но все же проложил мне дорогу через зеркало в зиму. Я взяла от нее эти дары и долго принимала их как должное, не помышляя о благодарности. И еще меньше благодарности рождал во мне мой грубоватый честолюбивый отец, который без раздумий отдал бы меня в жены тупой скотине или колдуну. Его стремление возвыситься за мой счет не знает границ — так я всегда считала. Но, вспомнив, как Чернобог потрескивал на каминной решетке, я вдруг осознала, что мой отец, который сказал, что гордится мною, не стал бы продавать мою душу демону за корону.

Не такая уж это великая доброта. Недополучив тепла, всю свою жизнь я оставалась холодной внутри. Но у Мирнатиуса не было даже такой малости. Теперь я не стала бы винить его за равнодушие ко всему. Забота и сострадание не живут у него в сердце — им нечем там питаться. «Он единственный не чурался ведьминого выродка…» — обмолвился Мирнатиус, и это был тот редкий случай, когда он отозвался о ком-то по-доброму. О том, кто когда-то был добр к нему.

При обычном раскладе сына казненной царицы упрятали бы в монастырь пороскошнее, чтобы не плодились непрошеные дети — раз уж его брат сел на престол и запасной наследник больше не нужен. Я-то воображала, что Мирнатиус всеми силами стремился избежать подобной судьбы, вот и пошел на сделку с демоном. Для человека тщеславного участь отшельника — сущая пытка. А на самом деле все не так. Тот, кто отлил себе золоченую клетку в колдовском горниле и предпочитал рисовальные альбомы податным спискам, с легкой душой покорился бы этой участи. Мирнатиус день за днем просиживал бы с пером, тушью и позолотой: он творил бы красоту и был бы счастлив. А вместо этого демон убил его любимого брата и нахлобучил ему на голову нежеланную корону.

И тут еще я. Я тащила его за собой подобно бездумному карапузу, который волочит за собой сломанную куклу, стукая ею обо что ни попадя. Я заключаю сделку с демоном, что сидит у него в животе, во имя царства, до которого ему нет дела, словно он тут и ни при чем. Словно он ничего не решает — ведь он привык ничего не решать. Неудивительно, что он меня возненавидел.

Но я больше не жалею о содеянном. Я уже свое отжалела. Мирьем нашла слова для того зла, что мы сотворили в подземелье под башней, когда заковали в цепи жертву огненного демона-иссушителя. Я и без Мирьем знала, что мы вершим зло. Но сожалеть об этом я могу только на манер своего отца. Мне жаль детей Зимояров, и, будь у меня способ прервать зиму как-то иначе, я бы им воспользовалась. Я бы лучше освободила Мирнатиуса, чем утяжелять его оковы и усиливать гнет. Но я жила не в том мире, в каком хотела бы. И если уж я не могу исправить все одним махом, то не стоит и начинать.

Я даже прощения попросить не могу. Он мне все равно не поверит, да и не обязан. На теле Литваса есть еще одна опасная рана: демон пока еще на троне. Я счастлива, что прогнала зиму, чего бы мне это ни стоило, но я не настолько наивна, чтобы полагаться на дружбу Чернобога. Прошлой ночью я стояла перед выбором: помочь Чернобогу или позволить королю Зимояров заковать нас в лед. Я выбрала зло — нет, не меньшее зло, а то зло, которое можно оттянуть. Чернобог иссушит до дна всех Зимояров, и его жажда обратится на нас. А я не собираюсь оставлять Литвас без защиты.

А значит, завтра, когда прибудет Казимир, еще более взбешенный, чем Ульрих, мой отец шепотом вовлечет его в измену. И когда наконец король Зимояров там, в подземелье, иссякнет, отец, Казимир и Ульрих втроем отправятся к старым священникам, которые двадцать лет назад принесли священную цепь из собора и сковали ею приговоренную ведьму. В тот же самый день на рассвете, когда демон скроется от солнечных лучей, моего супруга отведут к месту казни и сожгут на костре, как прежде сожгли его мать. И мы освободимся от власти демона.

Быть по сему, и я не стану что-то менять даже сейчас, когда мне известно, что Мирнатиус невиновен. Я не стану спасать его полужизнь и обрекать Литвас на гибель в пекле вместо него. И равно не стану я спасать детей Зимояров, заключая договор под залог жизни моего народа. Мне достанет холода сделать то, что я намерена сделать. И я спасу Литвас.

Но после этого я останусь холодной внутри. Я покосилась на молодых: Ильяс наклонился к Василиссе и что-то ей нашептывал, а она заливалась румянцем. Что ж, ее чаяния сбылись: я ей завидовала. Как бы я ни относилась к супружеству, теперь-то уж наверняка придется забыть о согретом брачном ложе. И это то немногое, что я в силах сделать для Мирнатиуса. Притворяться добренькой я не буду. Не буду ждать от него благодарности, прощения или учтивости. Не буду требовать чего-то для себя, точно еще один голодный волк, который облизывается над уже обглоданной кровавой костью.

Я просидела молча весь ужин, лишь иногда вступала в беседу с Ульрихом, сидевшим рядом, — всячески старалась подольститься и заговорить ему зубы. Когда день стал клониться к вечеру, а солнце за окнами покатилось вниз, Мирнатиус поднялся, и мы дружной процессией проводили счастливую пару в ее опочивальню — через зал от наших покоев. Ульрих отвел мужчин из семейства Мирнатиуса в другое крыло. Василисса сверкала улыбкой на Ильяса, который продел ее руку в свою и покрывал поцелуями кончики ее пальцев; оба они раскраснелись от вина и восторга. Ульрих сжал зубы, но все же принял приглашение моего отца пропустить у него в кабинете по стаканчику доброго бренди за будущих внуков. Выходит, князь сдался, хотя, возможно, и не смирился.

— А вот тебе, дражайшая моя супруга, в отличие от наших голубков, увы, придется коротать ночь в холодной постели, — издевательски произнес Мирнатиус, когда мы с ним остались одни. Он сорвал с головы диадему и рассыпал кольца по туалетному столику. Солнечные лучи падали в покои через балконную дверь. — Разве что ты пригласишь того бойкого удальца из стражи. Если так, то у вас пара часов на всяческие радости. Ходить туда и сюда утомительно, поэтому мой друг уж постарается посидеть за ужином подольше.