Зимние солдаты

Норма и я оказались в атмосфере пасхальных отпусков, когда ежегодно на наш пляж Бильбао приезжало много отдыхающих. И среди них мы проводили это чудесное время, просто созданное для радостных развлечений молодых любящих людей: дни на пляже, а ночи на танцевальных площадках. На пустынных пляжах у нас случались моменты глубочайшей близости, усиливающейся чувством, что в Европе уже идет война. Невинные и наивные, мы учились сексуальности друг от друга. И только твердость Нормы удержала нас от того, что называлось в то время выражением «идти до конца». Над нами была не крыша дома, а безбрежное небо. Позднее я заметил, что именно так, когда небо над головой, я острее всего чувствую близость женщины…

Японцы бомбят Пирл-Харбор…

Однажды, выходя из пресвитерианской церкви, я услышал, что японцы бомбили Пирл-Харбор. Через полчаса, когда я пришел домой, по всем каналам радио передавалась только эта новость. Война началась и для Америки. Уже говорили о том, что японские самолеты летают над западным побережьем США. И в небе Лос-Анжелеса можно было видеть перекрещивающиеся световые столбы прожекторов противовоздушной обороны. А японские подводные лодки всплывали на поверхность над нефтяными и устричными отмелями нашего берега. Занавеси светомаскировки появились в каждом окне, а фары машин были замазаны черным или закрыты экранами с узкими щелями. Бензин и сахар начали выдавать с ограничениями. Вместе с соседями на участках, занятых раньше цветами, мы посадили овощи – «огород Победы». Норме разрешили не ходить в школу, чтобы помогать во время уборки помидоров. Я водил трактор и начал работать в мастерской по переборке двигателей для военных джипов. Ведь я был совсем взрослым. Мне было уже восемнадцать. А Игорю, когда его страна подверглась нападению Германии, было чуть больше пятнадцати.

Каким-то образом я все-таки получил диплом об окончании школы и сразу, еще не вполне уверенный в правильности этого шага, поступил в Колледж Риверсайда – в основном потому, что обучение в нем было бесплатным. А товарищи чуть постарше один за другим уходили на войну…

Мои отметки становились все хуже. Я вступил в братство «Каппа-Эпсилон». Еще год назад быть принятым в столь престижный студенческий клуб считалось недосягаемой мечтой, но сейчас я не был уверен, что поступил правильно. Чтобы помочь военным, мы, члены клуба, начали собирать металлолом, и на площадке перед клубом скоро выросла его целая гора. Кто-то из нас узнал, что в холмах недалеко от города, в одной из заброшенных шахт, много никому не нужных машин. Горя желанием помочь нашей воюющеей стране, мы их разбили и вытащили на поверхность кучу металла. Вскоре власти обнаружили пропажу этих, как оказалось, важных машин и узнали, что виновата наша группа. Несколько наших ребят в связи с этим срочно записались добровольцами на военную службу – дети шли на войну.

Вообще-то, призыв в армию все равно приближался. Но была возможность добровольно вступить во флот или подать заявление в военную школу до того, как тебя призовут. Так возникала иллюзия, что ты по-прежнему сам распоряжаешься своей судьбой.

Однажды, сидя с Нормой на песке пляжа Лонг-Бич и следя за тем, как отрабатывала приемы бомбового удара эскадрилья пикирующих бомбардировщиков, базирующихся на видневшемся вдали авианосце, я повернулся к своей девушке:

– Хочу быть пилотом Нэви – они лучше всех!

Еще раньше я уже был завербован плакатом, приглашающим рекрутов на службу. Главный эффект агитации заключался в очень романтической форме. На постере совсем юный офицер флота с «золотыми крылышками» пилота на груди белоснежной формы энсина – первое офицерское звание в американском военно-морском флоте – стоял, холодно глядя вдаль и прислонившись к пропеллеру истребителя «Корсар». Я знал, что это за самолет, по открыткам в пачках жевательной резинки. О, это была самая современная машина ведения воздушной войны. И я проглотил наживку.

Дорога через войну у «русского мальчика»

Под пулеметом пришельца с других планет. Открытие Великой Страны. В деревне Марьино. «…Висеть тебе на веревке…» Учусь жизни. Пришли на отдых солдаты. Стал трактористом. Ремонт трактора и травма глаза. В госпитале у профессора Филатова. Муся Лирцман. Снова в своем селе. Горжусь младшим братом. Весной сорок третьего. В Московский авиационный институт. Встреча на площади у Белорусского вокзала. Куда приложена сила тяги? Альпинисты. «Путь в космос». От ракет к Антарктиде. Антарктические экспедиции и встреча с Бобом Дейлом

Под пулеметом пришельца с других планет

Все в Москве изменилось с тех пор, как я покинул ее месяц назад. Сейчас это уже был город военного времени. Окруженные насыпями песка и земли батареи зенитных орудий в скверах; огромные аэростаты воздушного заграждения; перекрашенные, покрытые неуклюжими пятнами камуфляжных сеток дома и не выключающиеся черные раструбы громкоговорителей, внезапно появившихся на каждом углу и передающих все время известия, распоряжения, бравурные марши и патриотические песни. Моя шестьсот седьмая школа перестала существовать. В ее здании помещалось теперь какое-то военное учреждение, занимавшееся набивкой патронов из ящиков в пулеметные ленты. Все товарищи по школе куда-то разъехались.

Те, по-видимому немецкие, самолеты, которые я видел ночью в пионерском лагере, не прорвались тогда к Москве. Их первые налеты на город начались лишь через месяц. А пока фронт быстро и неумолимо приближался к столице. Мой дядя Коля сменил свой автобус на грузовик и занимался доставкой военных грузов из Москвы на фронт, который был уже так близко от Москвы, что доехать туда было легко. Когда он возвращался назад, для меня – усталый герой, папа и дядя садились рядом в углу комнаты и шептались, наблюдая за мной, чтобы не подслушивал. Но кое-что я слышал. Такие слова, как предательство, измена. Даже я знал, что это опасные слова. Я был горд тем, что у меня такой дядя. Его грузовик теперь всегда украшали свежесрезанные ветви деревьев с еще не увядшими листьями. Эти ветви должны были маскировать машину там, рядом с такой близкой от нас линией фронта. И люди на улицах воспринимали зелень на машинах как принадлежность водителей к тем, кто связан с реальной войной, как знак отличия.

Первые немецкие бомбардировки с воздуха были восприняты нами, ребятами, как удовольствие. Весь этот ужасный грохот, бум-бум-бум автоматических зенитных пушек, скоро перестал пугать нас. Бомбы почему-то падали всегда очень далеко, чтобы посмотреть разрушения, надо было долго ехать на трамвае. Правда, однажды, когда в полдень я вышел на пустынный еще после отбоя воздушной тревоги булыжник нашего переулка, я услышал вдруг в тишине звук низко летящего самолета. Оглянувшись, увидел пересекающий наш переулок, почти касаясь домов, огромный, странно окрашенный самолет. Он пролетал так близко, что я видел ясно не только незнакомые черные кресты на крыльях, но и одетые в темные шлемы головы летчиков на тоненьких шейках. Большие, выпуклые, сверкающие очки вместо глаз придавали носителям шлемов какой-то неземной, марсианский вид. Я стоял посредине своей улицы, открыв рот и вытаращив глаза, и следил за поворачивающейся в мою сторону головой одного из странных пришельцев с других планет. А потом увидел не яркий на солнце, быстро вспыхивающий желтый огонь рядом с этой головой и услышал какие-то резкие звуки. Я оглянулся – от бревенчатой стены моего дома отлетают желтые щепки, оторванные от бревен какой-то мощной силой.

Через секунду все было кончено. Самолет улетел. На улице снова стало очень тихо. Лишь через минуту черные динамики опять объявили воздушную тревогу и залаяли заградительным огнем зенитки, а потом опять отбой и опять тишина. Вот тогда только я подошел к стене дома и до конца разглядел, что ближайшие ко мне бревна были все измочалены, иссечены чем-то, вклинившимся внутрь. Я понял, что эта марсианская голова стреляла в меня. Долго и довольно метко.

Я знал, что весь шум последней тревоги наделал «мой» самолет. До сих пор я его иногда вспоминаю и думаю о том, как сложилась судьба «моего» летчика.

Очень скоро мы начали уставать от ежедневных бомбежек, которые происходили в самое неудобное время: ночью, а потом еще и под утро. И детям, и родителям приходилось не раз вскакивать среди ночи и бежать прятаться в холодные и мокрые траншеи, которые выкопали родители около дома. В результате все вставали по утрам невыспавшиеся, и с каждым днем накапливалась усталость и раздражительность от недостатка сна.

И вдруг однажды папа приехал с работы в середине дня, обрадовался, что вся семья дома, и сказал, что музей получил приказ, чтобы все семьи его сотрудников были эвакуированы куда-то на восток страны и что эвакуация эта произойдет сегодня ночью. Вечером, в семь, за нами заедет грузовик и отвезет вместе с другими семьями на условное место за Павелецким вокзалом, где мы встретимся с другими отъезжающими из музея женщинами и детьми. За оставшееся время мы должны приготовить с собой вещи, сколько сможем унести, еду на несколько дней, и, наверное, надо взять с собой все теплые вещи. Может случиться, что мы не вернемся до зимы. Сам папа остается в Москве, так как музей еще не эвакуируется.