Зимний Мальчик

— А потом голос поломался, — выдал я привычную версию.

— С мальчиками это бывает, — согласилась Стельбова. — Но, похоже, он починился, твой голос. Поступление подействовало? И да, что за ария? Откуда?

— Слышал когда-то. А ты почему дома, а не в Карловых Варах?

— Мне недели хватило. Дома лучше, — и она оборвала разговор.

Зачем звонила? И знает, что я поступил? Хотя зачисления не было, результаты сообщат послезавтра.

Я вернулся к борщу. Не успел съесть и половину кастрюли — ещё звонок.

— Вас слушают.

— Это Антон. Антон Кудряшов!

— Привет!

— Ты, говорят, поступил?

— Должен поступить. Ну, я так думаю.

— Значит, свободен, и настроение хорошее?

— Можно и так сказать.

— Слушай, у нас завтра турнир начинается. Люди позарез нужны — подтвердить разряд, балл набрать. Лето, народ разбежался, каникулы, экзамены, отпуска, каждый человек на счету. Придешь?

— Да я не знаю…

— Тебе, кстати, тоже подтверждать разряд пора.

— Ну, я не планировал.

— А что ты планировал? Что-то важное?

— Ладно, приду. Во сколько начало?

— В половину шестого. И сразу первый тур.

— В половину шестого. Принято.

Теперь первым трубку повесил я. И опять вернулся к борщу. Он уже и остыл почти.

Антон Кудряшов из нашей школы, только старше на четыре года. Фанатик шахмат. Одно время мы играли вместе за школу, я в шестом классе, он в десятом. Потом он поступал в МГУ, на физмат, срезался, отслужил в армии, а сейчас учится уже в местном пединституте, будет учителем иностранных языков. Такое удивительное превращение. Но шахматам по прежнему предан, более того, подрабатывает в шахматном клубе, ведет занятия и вообще… Видно, в клубе горит план по турнирам, вот и обзванивает знакомцев.

Антон — шахматист не чета мне. Крепкий кандидат в мастера. С большими шансами на мастера.

Антон мне нравится, ведь в школе четыре года разницы — пропасть, а он со мной всегда на равных, пару раз крепко помог. Ну, крепко — по школьным меркам. Не могу я отказать Антону. Да ведь мне и в самом деле делать совершенно нечего. Отчего б и не поиграть? Сумею подтвердить разряд — хорошо, нет — поставлю точку. С плеч долой — душе покой!

Душа моя и так покойна. Почти.

Я все-таки пообедал, и даже вымыл посуду, когда телефон зазвонил в третий раз.

— Чижик? Это Бочарова.

— Добрый вечер, Надя.

— Добрый. Хотела спасибо сказать за предупреждение.

— Какое предупреждение?

— Про углекислый газ. Откуда ты угадал, что меня спросят?

— Совпало. Передо мной паренек сдавал, из сельских, его этим вопросом подрезали. Дополнительным.

— Вот и меня хотели.

— Но не сумели.

— Не смогли. Так что ещё раз спасибо.

— Всегда пожалуйста.

Она помедлила, но всё-таки отключилась.

Сегодня я популярен.

Прибрал за собой. Дача большая, уборщик я один, разведу свинство — не расхлебаю, хрюкай, не хрюкай. Да и дедушка приучил к порядку. Сам человек искусства, дедушка любил армейскую дисциплину — как она ему виделась. Всякая вещь должна быть на своём месте, один из законов быта.

Прошёл в библиотеку. Ну да, большая дача, большая. У Стельбовых не меньше, но наша уютнее, раз, и личная, два. А у Стельбовых казённая. В том, конечно, и плюсы — дармовая прислуга, дармовый ремонт и вообще. Но есть и минусы.

Как удалось дедушке построить такую дачу? Деньги у него были, и немалые. Портреты не дешёвые, а ещё авторские копии, отчисления за репродукции и прочая… Но деньги не главное, важнее было то, что дедушку с семидесятилетием поздравил Иосиф Виссарионыч, а с восьмидесятилетием — Никита Сергеевич. Вот Леонид Ильич с девяностолетием не поздравил. Потому как не видел картины «Отвага». К нему, к Леониду Ильичу, пробиться труднее, чем к Сталину. Московские художники грудью стоят, не подпускают. Так бы они в войну стояли, ан нет, разбежались, кто в Ташкент, кто в Свердловск. А он, дедушка, всю войну в Москве провел. А в Черноземск переехал в сорок шестом: в Москве климат стал портиться.

Ничего, ходы кривые роет подземный умный крот. Увидит картину Леонид Ильич! Не сегодня, так завтра!

Я взял с полки книжку Ботвинника, «Алгоритм игры в шахматы». С автографом чемпиона: «Тезке с наилучшими пожеланиями». Нет, сам я с Михаилом Моисеевичем не встречался, это дедушка попросил. Он писал портрет чемпиона, теперь тот портрет висит в Центральном Шахматном Клубе. И авторская копия в клубах Ленинграда, Одессы, Киева и Черноземска. А репродукции в клубах поменьше, шахматных секциях, кружках…

С книжкой я и пошёл спать. Не в дедушкину спальню, та для меня слишком велика, да и не хочется. В ней папенька спит, когда приезжает отдохнуть. А я сплю в гостевой комнате, на тахте. Она, тахта, мне в самый раз.

Включил «Спидолу», настроил на Люксембург, тут, за городом, приём отличный, убрал звук до пианиссимо. Есть такая у меня привычка — если я в квартире один, спать под музыку. С младенчества, когда родители жили тесно, но вместе, и до глубокой ночи то пели, то играли, то слушали. Никогда не засыпаю, если не услышу я… Засыпаю, конечно, но с музыкой лучше.

Стал читать книгу. Ботвинник пишет не о шахматах, а о том, что будут скоро шахматные машины, электронно-вычислительные. Небольшие, с комнату. Или большие, с дом. Или огромные, с целый квартал. Они будут думать, как человек. И играть, как человек. Даже как мастер. И не только играть, а сочинять стихи или музыку, решать этические проблемы и, может быть, помогать в управлении государством. Но это потом. А сейчас Ботвинник создает машину попроще, только шахматную.

Я уснул, так и не дождавшись звонка.

Ни от папеньки, ни от маменьки.

Глава 2 ПЕРВЫЕ ШАГИ

21–22 июля 1972 года, пятница-суббота

Партия первого тура началась ровно в восемнадцать. То есть в шесть вечера.

В пять минут седьмого я понял, что схожу с ума.

Соперником был старый знакомый, пенсионер Розенбаум. Вечный перворазрядник, мое отражение в будущем. Я с ним в турнирах встречался и прежде, три раза выиграл, два проиграл и две ничьи. Не самый трудный противник, но и не легкий. К тому же за год он немного сдал. Возраст. Ему, если не ошибаюсь, шестьдесят три.