Зимний путь

— Что ты там говоришь? — спросила Астролябия.

Выходит, я говорил вслух… да, верно, я же слышал голос, я по-прежнему слышу его, а слышишь ли ты, Астролябия, стук моего сердца, хочешь ли раствориться в глухом, пульсирующем во мне шуме, обвить меня всем своим телом и дать мне услышать музыку твоего храма?

Я протягиваю к тебе руку, но твоя рука так холодна, что этому нет названия; пытаюсь отогреть тебя, обнимаю руками и ногами твое сжавшееся в комочек тело, дышу на тебя своим жарким дыханием, точно стеклодув, создавая вокруг нас воздушный пузырь тепла, и вот ты уже в моих объятиях, имя которым Вечность, ибо, как ты уже, наверное, заметила, под кайфом не существует времени; минута, час и век равны по длительности; так обвей же меня своими ногами, своими руками, как я тебя, и мы станем единым человеческим шаром, эта песня называется Zigomatic 17,она звучит уже тысячелетие, сейчас я сделаю с тобой кое-что интересное, и это вернет тебе тепло, не беспокойся об Альеноре, в присутствии баобаба можно заниматься любовью, это не нарушит покой гигантской брокколи, у меня, как и у тебя, гусиная кожа, наверное, от вожделения, но также и от холода, впрочем, я привык, под кайфом всегда очень холодно, это для того, чтобы напомнить нам, в чем смысл существования, ведь в космосе царил бы лишь один закон, закон безграничного холода, если бы где-то не проскочила искра, от которой зародилась жизнь, мир построен исключительно на извечном конфликте холода и тепла, смерти и жизни, льда и пламени, и никогда не нужно забывать, что холод существовал раньше тепла, а значит, он гораздо сильнее, и однажды он восторжествует над нами, а пока приходится жить в борьбе с ним, и сейчас я растоплю снег, из которого ты создана.

Мне удается ее раздеть, и я сам себе не верю, до чего же, оказывается, легко открыть красоту, достаточно всего лишь совлечь с нее одежды; увы, почти сразу же передо мной встает другая проблема: Астролябия сделана из камня, нет, это не метафора, ты должна была меня предупредить, что ты статуя, она смотрит на себя, ощупывает себя, что это со мной творится, обычно у меня не такое тело, неужели я всюду такая, да-да, ты целиком из камня, она смеется, а я вовсе не нахожу это забавным, она меня спрашивает, случалось ли мне уже заниматься любовью под кайфом, нет, но некоторым моим друзьям это удавалось, значит, наверное, вполне возможно и для нас, она меня спрашивает, в этом ли заключается смысл слова stone, [27] я думаю, что так оно и есть, и как горько осознать в таких обстоятельствах ужасную реальность этого выражения, я ласкаю Астролябию в надежде вернуть ей податливость и тепло человеческой плоти, но она только еще больше каменеет, невозможно представить себе, что человек способен отвердеть до такой степени, она бьет себя кулаками в живот и изумленно говорит мне, что ничего не ощущает, кроме боли в кулаке, значит, я превратилась в ледяную статую, заключает она.

27

Игра слов: stone по-английски — камень, а по-французски — 1) находящийся под действием наркотика, 2) помешанный.

В отчаянии я крепко обнимаю ее, сколько же времени продлится твоя ригидность, Астролябия, вот в чем проблема, ведь под кайфом время не существует, и если ты пробыла в дурмане десять минут, это все равно что десять часов или десять месяцев, мы пленники вневременного пространства, что прекрасно, если ты очень счастлив, а вот если страдаешь, то это сущий ад, конечно, можно и не страдать, но как же не страдать, когда тебя переполняет желание, а твоя возлюбленная окаменела, да, твой план был обречен на неудачу, бедный мой Зоил.

Ее смех повергает меня в уныние, я понимаю, что она вовсе не огорчена, а, может, даже и довольна тем, что отомстила мне таким образом, и я остаюсь в одиночестве, обездоленный и поверженный, ведь если она меня любит, то это любовь ледяной статуи, и я созерцаю ее неприступную красоту, а если смерть завладеет нами, если мы ей сдадимся, то лишь потому, что она так прекрасна, но с ней невозможно заниматься любовью.

Zigmatic 17стихает. Следовательно, моя нелепая трагедия длилась всего восемь минут. Музыка служит песочными часами кайфа. В эти восемь минут, которые показались мне долгими, как год, я потерял все.

Астролябия натягивает на себя одежду и советует мне последовать ее примеру. Я облекаюсь в свой шагреневый [28] панцирь. Она говорит: ничего страшного, не переживай, между нами все-таки есть кое-что другое. Бывают попытки утешения, которые только обостряют боль потери. Я молчу.

По правде сказать, время «кое-чего другого» уже прошло. Свернувшись калачиком на диване, Астролябия погружается в созерцание скомканного целлофанового пакета — он явно производит на нее впечатление шедевра. Альенора, которая так и не шевельнулась, пребывает, должно быть, в тесном общении с Великим Духом.

28

Игра слов: французское слово «le chagrin» имеет два значения — шагрень и печаль.

Я гляжу на всех нас. Вот троица цивилизованных людей, каждый кайфует на свой манер. И не суждено соединиться с другим тому, кто этого хочет.

Только что, лежа на полу, мы с Астролябией любовались храмом Артемиды Эфесской, застывшим под ледяной коркой. И наши видения совпадали до малейших деталей, кроме одной: моя возлюбленная различила подо льдом женщину. Этой женщиной была она сама.

Вслед за тем нахлынули мысли, отличавшиеся потрясающей ясностью. Я достаточно часто испытывал bad tripsи не опасался этого состояния. Жаль, что мы превратились в племя лицемеров и кривляк, иначе нам всем захотелось бы пережить это путешествие на край ада. И почему такое странствие по геенне и обратно считается злом? Ведь простое сознание, что это вояж в оба конца, должно было бы умерить наш страх. А потом, уверяю вас, этот инфернальный опыт вполне стоит того, чтобы потратить на него время.

То, что называется bad trip,состоит в необыкновенной ясности видения. Мой первый bad tripслучился со мной в метро. Внезапно мне открылось все безобразие окружающего. Но это не было моим заблуждением, уродство действительно имело место, существовало всегда. Просто раньше я защищался от него расхожей формулой «плевать мне на всё». И назвать это галлюцинацией тоже было нельзя: например, вон тот галстук вполне мог испугать своим видом все человечество в целом, если бы оно соблаговолило уделить ему внимание. Ясно помню, с каким трудом я удержался от того, чтобы не приказать парню сорвать его с шеи и выбросить из окна поезда. «Поверьте мне, это необходимо для вашего же блага!» — сказал бы я ему. Да и для моего тоже. Мерзкий узорчик этого галстука подавлял, мучил меня, заставлял страстно желать Апокалипсиса, лишь бы он унес в небытие этот клочок ткани.

И разве я был неправ? Как мы смогли ослепнуть до такой степени, чтобы находить уродство приемлемым? «Но, позвольте, у каждого свой вкус! A что, если этому человеку нравится его галстук?!» Вот как думают люди, которым не довелось попробовать моих грибочков. Зато под кайфом они яростно отвергают подобную терпимость. Носить такой галстук — это наглый вызов обществу, покушение на его устои, знак презрения к окружающим, такое поведение говорит о ненависти ко мне, да-да, этот тип меня просто ненавидит, он ненавидит весь род людской!

Bad tripи есть этот всплеск ясновидения, которое открывает нам ад, таящийся в галстуке обыкновенного пассажира метро. Сколько уж времени нам твердили, что ад находится на земле, что ад — это другие! [29] И наконец-то этому нашлось убедительное подтверждение. Впрочем, ад — это даже не другой целиком, хватит и одного его галстука.

На самом деле, между tripи bad tripнет никакой разницы: в обоих случаях достаточно ясно видеть. Плакать от счастья, созерцая думку цвета «голубой Наттье», так же логично и естественно, как переживать муки ада, глядя на чей-то кошмарный галстук.

29

«Ад — это другие» — изречение французского писателя и философа Жан-Поля Сартра (1905–1980).

И если мою душу до такой степени истерзал этот мерзкий мужской аксессуар, то легко вообразить мою беспредельную боль от сексуального краха с Астролябией.

Я злился на весь свет — на себя, на Альенору, на гватемальские псилоцибы, на недостаток гватемальских псилоцибов, на EDF, на окаменевшее тело моей возлюбленной, на ее смех, last but not least. [30] «Твой план был обречен на неудачу, бедный мой Зоил!» Даже если Астролябия и не была виновата, она смертельно оскорбила меня. Да, я составил план, обреченный на неудачу. И разве у меня не было повода проклинать судьбу?! А она — она смеялась.

30

Здесь: пусть и последний, но важный момент (англ.).

И вот именно в эту минуту мысли мои приняли другой оборот: если Астролябия — самое совершенное создание в мире и если даже эта лучшая в мире женщина обошлась со мной так жестоко, значит, нужно разрушить мир. A поскольку я не располагаю средствами, чтобы взорвать и испепелить всю планету, следует выбрать отдельный, но великий объект, несоразмерный с моим отвращением к жизни.

Начиная с 11 сентября 2001 года никто уже не сомневается насчет самого эффективного способа навредить человечеству. Ну скажите, разве людям так уж необходимо каждодневно перелетать из города в город? Может, этим-то они и провоцируют кровожадного безумца, таящегося в душе каждого человека? Вы только прикиньте, сколько самолетов беспрерывно курсирует у нас над головой, не давая покоя, — так как же не возмечтать о том, чтобы направить их в небоскреб, чье падение приведет нас в экстаз?!