Зимняя жена

Ребенок в животе толкнулся, словно высказывая свое мнение на этот счет, и я охнула от неожиданности. Лита тут же подлетела ко мне, испуганно заглядывая в глаза.

— Ты в порядке, мамочка?

Я потрепала ее по голове.

— Да, милая. Твой братик решил заявить о себе. Хочешь потрогать его?

Лита положила маленькую ладошку на мой живот. Миг — и лицо девочки

расцветила широкая улыбка.

— Я что-то чувствую, мамочка, чувствую, — восхищенно воскликнула она. — Как хорошо, что он остался с нами. То, что говорил дядюшка, когда тебе стало плохо… я очень испугалась.

— Все уже позади, милая, — я обняла малышку. Лита благодарно прижалась к моему боку, продолжая чуть поглаживать живот. Я не мешала ей. Знала, что вопросы не закончились

— Мам, — наконец, решилась она. — А папа вернется?

— Папе нужно немного побыть одному, — сказала я, опасаясь пока строить предположения. Мне хотелось верить, что да. Очень хотелось.

— Я буду его ждать. А пока папы нет, мы с Таром будем заботиться о тебе и братике, мама.

— Спасибо, радость моя.

Лита вывернулась из-под моей руки, и мы побрели к дому Хранительницы, где уже призывно горел свет, а тонкий дым, тянущийся вверх из печной трубы, обещал тепло и сытный ужин. Старая женщина ждала нас около гостеприимно открытой двери, и девочка с волком наперегонки побежали к ней. У подножья холма раскинулось мирно спящее селенье Нерок, а далекое море сверкало белыми бликами восходящей луны.

Прекрасная ночь.

— Пусть и тебе достанет мудрости сделать верный выбор, Курх, — тихо прошептала я, глядя в бескрайнее звездное небо.

*

На этот раз мне не пришлось ждать родов для того, чтобы дух-Ворон набрался мужества встретиться со мной. Лита прошмыгнула в дом, поднырнула под мою руку с вышивкой, оказываясь в кольце рук.

— Папа пришел, — тихо проговорила она. — Мы поговорили.

— Правда? — я удивленно посмотрела на дочь. Сказать по правде, я не ожидала, что Курх появится так скоро и, главное, что решит сначала пообщаться с Литой. Но, вероятно, это был хороший знак. — И что он сказал?

— Сказал, что он ощипанный баклан, — хихикнула девочка. — Сказал, что он любит меня, и ему очень жаль. Попросил позвать тебя в амбар.

Амбар. Ну конечно. Я усмехнулась.

— И что ты думаешь, радость моя?

Лита скорчила серьезную гримасу.

— Зря папа сказал, что братик нам не нужен, — она погладила меня по животу, словно извиняясь перед нерожденным малышом за злые слова, в запале брошенные Курхом. — Но он сказал, что сожалеет. Сказал, что был неправ, когда кричал на тебя.

Я погладила девочку по растрепанным темным — с едва заметным отблеском синевы и зелени — волосам.

— Думаешь, надо его простить? — спросила я с наигранным сомнением.

Лита хитро выглянула из-под моей руки.

— Ну что ж, в амбар так в амбар, — согласилась я.

Курх сгорбился на одном из стогов, закутавшись в свой вороний плащ — пятно черноты, непроницаемой для солнечных лучей, сливающееся с косыми тенями балок. Дверь амбара скрипнула, пропуская меня внутрь. Курх даже не повернул головы. Но, думаю, он сразу узнал, что пришла именно я — по ритму шагов, дыханию и всем тем мельчайшим черточкам, что отпечатались у него в памяти за наши долгие луны вместе.

Я молча села рядом.

— Ты, наверное, ненавидишь меня, да? — глухо проговорил Курх, не поднимая головы.

— Это не так.

— Я глупец. Все, что я наговорил тогда, в саду… я не должен был так поступать с тобой. Ты совершила невозможное. Одержала победу там, где я никогда бы не смог справиться. Ты спасла нашего сына. А я повел себя как последний дурак.

Медленно, осторожно я дотронулась до его предплечья, и он тут же сжал мою ладонь, прижал к груди. А затем и вовсе, не выпуская моей руки, одним движением опустился передо мной на колени, глядя снизу вверх.

— Я много размышлял о том, что ты сказала мне, Сирим. И… — он замялся, почти бессознательно поглаживая мои пальцы, — ты во всем права. В последние Зимы я, кажется, стал забывать, кем являюсь. Думал, что мой долг — поддерживать равновесие Долгими Зимами, скорбя по ушедшей жене и ожидая новую избранную невесту, да исполнять волю богов, проливая семя в лоно той, что назначена мне в супруги. Впускать ее в свое сердце, а потом горевать, вновь и вновь теряя ту, которая за короткий срок успевала стать для меня дороже бессмертия. Но всякий раз я забывал, что не я один отдаю часть себя другому существу. Что рядом со мной женщина, которая разделяет мои чувства и точно так же дарит себя мне, согревая, оберегая, давая смысл моему существованию. Ведь жизнью серединный мир наполняет вовсе не акт соития, наделенный особенной силой по причудливой прихоти богов, а счастье и любовь, большие, чем способны вместить два сердца. Я слишком долго позволял себе не замечать этого. Слишком долго был для серединного мира кем угодно, только не Зимним духом.

Я смотрела на него во все глаза, одновременно пораженная и взволнованная его словами.

— Инари, — начал он и осекся, отводя взгляд. Я ждала, что он не решится рассказать о Лисице, но Курх, видно, собравшись с мыслями, продолжил. — Инари была другой. Она отличалась от Зимних жен до нее, равно как и от всех, кто был после. Хотя, — он горько усмехнулся, — я не давал себе особого труда хорошо узнать их. Инари вела себя так, будто я был всем ее миром. Она отдавалась мне без остатка, не замечая, казалось, ничего и никого вокруг нас. И я купился. Поверил, что таковой и должна быть настоящая любовь. И сгорел, охваченный этим пламенем, а после остался лишь пепел. Но ты вернула меня к жизни, Сирим. Мне кажется, что лишь с тобой я вновь обретаю себя настоящего. Чувствую радость отцовства. Узнаю и словно заново влюбляюсь в мир, который должен защищать и оберегать. В тебе я вижу то, чего не видел уже очень, очень давно. Мудрость. Силу. И любовь, огромную любовь ко всему живому. К Весне и Лету, к нашим детям и их старшим братьям и сестрам. Даже к волкам и этому серому прохвосту, который опять сумел оградить тебя от опасности, когда ты рискнула собой ради сына.

Курх вздохнул и посмотрел мне в глаза. Несмело, просительно.

— Прости меня, Сирим, девочка моя, моя любимая Зимняя девочка. Я знаю, что не заслуживаю прощения. Я бы не смог простить себя за то, что сказал и сделал. Но, может быть, в твоем сердце все еще есть место для одного глупого Ворона, который любит тебя всей своей вечной душой?

Он коснулся губами моих пальцев, и было в этом жесте столько тихой, щемящей нежности, что я, не удержавшись, наклонилась и заключила его лицо в ладони, притягивая к себе. Он был близко, невообразимо близко. Не отрываясь, глядел на меня, все так же немного снизу, и в глазах его, темных, притягивающих, я читала все то, что осталось невысказанным, но не требовало слов.

— Я люблю тебя, Курх-Ворон, — сказала я тихо. — И никогда не переставала любить.

Он удивленно поднял брови, словно не до конца веря услышанному. Чуть улыбнулся — и поцеловал меня.

В этом поцелуе не было страсти, не было желания, но крылось нечто несоизмеримо большее. Радость прощения, счастье, что мы все еще вместе, обещание перемен. И я целовала его в ответ, снова и снова повторяя про себя «все будет хорошо, теперь — по-настоящему, окончательно».

— Ох, Сирим, — он с неохотой оторвался от моих губ. — Девочка моя.

— Пока еще не бабушка, — подтвердила я, улыбнувшись. — И, думается мне, это произойдет нескоро.

Курх фыркнул, вспоминая нашу давнюю шутку.

— Ты разрешишь? — спросил он, глядя на мой живот.

Я кивнула.

— Конечно.

Дух осторожно прикоснулся ко мне и замер, прислушиваясь. Малыш, верно почувствовав его теплую руку, ощутимо пихнулся. Курх радостно посмотрел на меня.

— Он пинается, Сирим! — воскликнул он. — В первый раз…

Курх не договорил. Ладонь на моем животе ощутимо вздрогнула, а сам он будто сжался, болезненно сморщился.