Зимопись. Книга 1. Как я был девочкой

— Поди за ме… бери меня в мужья, — говорит купец. — Будешь ходить в золоте-серебре. И телочка будет жить с нами.

Василиса Премудрая подумала-подумала, да взяла купца, переехав в его хоромы. Стали они жить-поживать, и телочка с ними живет, ест-пьет с Премудрой из одной чашки, спит в одной постели.

Напрягло это Премудрую. Но она же премудрая. Думает:

«Это ж сестрица моя, хоть и телочка. Пропадет без меня совсем. Негоже ее в беде оставлять».

Однажды приходит она с работы не вовремя, а купец телочку в упряжь кожаную запряг, да скачет на ней верхом, измывается, и кнутом своим дубасит, то промеж копыт, то промеж рогов. Воет телочка, стонет, кричит криком нечеловеческим. Да не отпускает ее купец, издевается всякими способами над бедной сестрицею безответною. Не выдержала Премудрая, взяла купца, привязала на шею камень и бросила в воду. А телочка перекинулась три раза через голову… потом еще попрыгала по-всякому… в общем, допрыгалась. Ушла в дикий лес, нашла себе сначала осла, потом бобра, да смотрела как они, тоже напившись водицы мутной, друг дружке за нее морды мутузят. Видит Премудрая, не стать уж сестрице человеком. Вызвала ведьму звездопогонную, да отправила телочку на ферму, где таких холят, поят, доят да стригут. Стала она одна жить в хоромах купца, принимая то жнеца, то кузнеца, жить-поживать, да добра наживать. Тут и сказочке конец, а кто слушал — молодец.

Тома не знала, куда деть глаза. Обратилась в леопарда: красные пятна расползлись по белой коже, продолжая победное шествие по захвату новых территорий.

— На ходу сочинила? — понял дядя Люсик, меняя одну опорную ногу на другую, незатекшую.

— Ага, — призналась Тома. От жара ее щек плавился воздух.

— А где борьба добра со злом? — вцепилась внимательно слушавшая и оскорбленная в лучших чувствах Варвара.

— Разве так надо было? Я думала бобра с ослом…

— Тома, я вас умоляю, перестаньте этих детских глупостей. Не смешно и заезжено. Я считаю задание выполненным. Кто скажет, о чем сказка ангела?

Сразу несколько девчонок выкрикнули:

— О любви и предательстве.

— А в категориях добра и зла? Кто сформулирует?

Подала голос Глафира:

— Не делай добра, не получишь зла.

— В основе правильно, но абсолютно некорректно, — отбрил дядя Люсик. — Как то же самое, но по-другому, а? В другой плоскости?

— Добро наказуемо, — вкинула Аглая.

— Наказанное добро поощряемо, — добавила Феодора.

— Все к лучшему, — обобщила Карина.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — уточнила Зарина.

— Все относительно, — внес я свою лепту.

— Добро должно быть с кулаками, — не к месту вставил кто-то из мелких.

Мелкими я величаю всех, кто хоть чуточку младше меня. Как москвичи говорят «Понаехали» любому, прибывшему в столицу на минуту позже.

— Воспринимаемое добром не всегда добро, — красиво выправила первую мысль Глафира, вырулив в подсказанном направлении, — а казавшееся злом иногда благо.

— Нельзя поддаваться желаниям, вблизи кажущимся добром, которые издали есть зло, — добавила очередная едва перевалившая тринадцатилетие козявка.

— Достаточно, — прекратил прения папринций, так и не высказав собственной версии.

Его мысли были где-то далеко. Он встал.

— Вы хорошо поработали. Главное, чем мы сегодня занимались — учились думать. Кто насколько и в правильном ли направлении, покажет время. Все свободны. Двадцать минут личного времени и отбой.

Шевельнулось неприятное предчувствие. Никакой угрозы в приглашении папринция не было, но…

Вот именно. Но.

Странно оглянувшись, словно избегая слежки, дядя Люсик ввел меня в свой кабинет и плотно прикрыл дверь. Сам сел к столу, похожему на письменный. Я остался стоять, как на расстреле.

— Скажи мне одну вещь, Чапа, только честно. Ты мальчик?

Глава 10

Я поперхнулся. Вперил взгляд в пол. Голова опустилась так, что дальше только треск шейных позвонков и свободное падение.

— Не хочешь, не отвечай, — обычным ровным тоном сказал дядя Люсик. — Будем считать, что разговора не было. Забудем. Но на всякий случай: будь осторожнее. Вокруг тебя творятся непонятные вещи. Иди.

Ощущение, что намочили и как тряпку выжали путем выворачивания. Словно развинченный, один нетвердый шаг за подгибающимся другим, я приближался к шумящему развлекающемуся бассейну, не в силах собраться с мыслями. Их сдуло. Свободное место заполонили страх, отчаяние и тупая надежда на чудо. Ужасный коктейль.

Когда же взгляд обрел осмысленность…

В бассейне… пардон, купальне, расположенной под открытым небом снаружи помывочной, царило безмятежное веселье. Рядом попирали животами травку несколько учениц. Щебетали о чем-то, многоголосо смеялись. Только что вылезшие из воды, сверкали подсыхающими каплями на коже. Таяли в сладкой неге ничегонеделания мокрые тельца, не знающие купальников, которых еще не придумали. Ударило током: одной из них была Тома.

Взгляд, дернулся, заметался. Провалиться и исчезнуть я не мог, резко сменить направление или ускориться значило привлечь лишнее внимание. Но я его уже привлек. Вздрогнув, Тома застыла, обратившись античной статуей, еще не водруженной на постамент, а только откопанной и лежащей рядом. Белая кожа покрылась предательскими пупырышками. Потом последовал глубокий вздох, мокрая красивая головка отвернулась к приятельницам… и щебет продолжился.

Ладонь отерла со лба холодный пот. Я прошествовал к расположившейся отдельно одетой Феодоре, спокойно наблюдавшей за купающимися и загорающими. Или не совсем спокойно. Она разглядывала их со жгучим чувством, которое оказалось банальной завистью. Потому что, опустившись напротив, спиной к отдыхающим, услышал:

— Тоже такие дни? Понимаю. И хочется, и колется. Ух, как хочется, правда?

Лицо Феодоры перекосило одновременно ненавистью к обстоятельствам и жалостью к себе. Щупленькая, хрупкая, она сидела на траве, обхватив колени, и медленно раскачивалась взад-вперед. При практически неподвижном взгляде вдаль зрелище было завораживающим и немного пугающим.

— Но ты счастливее, — продолжила девочка, опустив глазки и снова резко бросая их на купальню. — У тебя пройдет. Мне вообще нельзя.

— Купаться? — уточнил я, как выяснилось, не зря.

— И загорать тоже. Проблемы с кожей. Моюсь одна, при всех не раздеваюсь. Обидно.

Тоже мне, проблема. Я здесь мечтаю о подобной. А вообще, мне бы твои проблемы.

— Это тебе местная врачиха… врачевательница сказала? — поддержал я готовый угаснуть разговор.

— Нет, — грустно сообщила девочка. — Еще дома. Мама строго-настрого запретила снимать одежду перед кем бы то ни было. — Ее руки машинально затянули потуже горловину рубахи, чтоб ни один взгляд не проник внутрь, когда она наклоняется. — Даже перед местными мастерами телознания. Все вопросы адресовать ей. Они так и сделали. Выяснили, что посторонним болезнь не передается, и оставили в покое.

Нога немного затекла. Вынув ее из-под себя, я подложил другую, затылок держа строго перпендикулярно к плоскости веселого бассейна. Феодору можно удалять из списка подозреваемых, если она не великая актриса. Нельзя так хорошо сыграть невозмутимость и равнодушие к моей скромной персоне.

А Феодора продолжала жаловаться на жизнь:

— Из-за этого меня сторонятся.

— Я не буду.

— Правда? — вскинулись подернутые печалью глаза. — Мне так уже говорили. Потом все равно брезгают.

— Я — не буду, — еще более веско и серьезно повторил я.

Мне такая компания — подарок судьбы. Бесцеремонных девчонок сторонится, при всех не оголяется… И никаких претензий со стороны. Если болезнь не смертельна, пусть меня как-нибудь заразит! Полная гарантия неразоблачения. Если, конечно, дядя Люсик какой-нибудь фортель не отмочит. Разговор он постелил мягко, да не станет ли жестко?

Всплыла затерявшаяся среди прочих фраза папринция: «Тома, я вас умоляю, перестаньте этих детских глупостей». Что за фокусы? Помимо «перекуров» и прочих заимствований здесь еще местечковый юморок в ходу? Допустим невероятное. Что, если…