Зимородок
Шрифт:
— Вы знали Зимородка? — в упор спросил мальчик.
— Какого Зимородка?
— Который взорвал мост.
Следователь ответил не сразу.
— Разговор долгий, а мне сейчас выезжать на аварию. — Он задумался и вдруг сказал: — Поедем со мной?
— Поедем.
Следователь открыл ящик стола и извлек оттуда булку и колбасу. То и другое он разделил на две части.
— Давай подкрепимся, дорога дальняя.
Марат хотел отказаться, но Павлов скомандовал:
— Ешь без разговоров!
И они оба решительно вышли из комнаты, жуя на ходу булку с колбасой.
Потом они мчались на мотоцикле. Марат
— Когда я был мальчишкой, — говорил следователь своему пассажиру, — из-за этого моста чуть на тот свет не попал.
— Вы тоже взрывали?
Мотоцикл тарахтел, встречный ветер свистел в ушах, и чтобы слышать друг друга, спутникам приходилось кричать.
— Ничего я не взрывал. Дело было иначе.
После внезапного взрыва Нового моста фашисты согнали все население станции Река на вокзальную площадь.
Был жаркий июльский день. Люди стояли в этой бесконечной шеренге. Дети плакали. Женщины лихорадочно смотрели по сторонам, словно ждали откуда-то помощи. Старики казались равнодушными, но на самом деле они так же хотели жить, как и молодые.
— Если вы не выдадите человека, взорвавшего мост, мы расстреляем каждого второго, — сказал немецкий офицер.
Люди молчали. Нет, не все они были твердыми и неотступными, они не знали, кто этот смельчак, который дождливой ночью взорвал мост через реку.
Так они стояли долго. Под палящим солнцем. Какое-то тупое безразличие овладевало ими. Они ждали избавления. Любого избавления от неподвижного, изнурительного стояния под солнцем.
Офицер уходил и возвращался. Наконец он разделил людей на две шеренги.
Люди молчали. У кого-то в руках плакал ребенок. Кто-то надолго закашлялся. Офицер наклонился и сорвал с газона ромашку. Он повернулся к шеренге, стоящей лицом к солнцу, и стал гадать: он отрывал лепестки и приговаривал: «Любит — не любит».
Глаза людей были прикованы к этой ромашке, которая должна была решить их судьбу. Любит — не любит. Лепестков оставалось все меньше. Он отрывал их, как крылышки у небольшого белого мотылька. Наконец он оторвал последний лепесток.
— Не любит. Слышите — не любит вас, а любит их, — он кивнул на правую шеренгу. — Они пойдут домой, а вы отправитесь на тот свет. В последний раз спрашиваю: кто взорвал мост?.. Можете не плакать! Мне не нужны ваши слезы. Мне нужен человек, который взорвал мост… Приготовить два пулемета. Последняя минута на размышление…
Все сжались, втянули головы в плечи. Стиснули руки в кулаки. И на площади установилась напряженная глухая тишина. Казалось, люди затаили дыхание, чтобы ничем не потревожить эту тишину, которой суждено было оборваться вместе с их жизнью.
Но страшную тишину разорвал не выстрел, а голос. Такой негромкий, глуховатый голос:
— Я взорвал мост!
Люди вздрогнули и испуганно обернулись на голос, как в темноте оборачиваются на внезапно вспыхнувший свет. Они увидели невысокого щуплого парня в помятом пиджаке. Он шел по площади, опираясь на палку. Левая нога как бы проваливалась в землю, но правая — здоровая — ступала твердо.
Офицер, удивленный не меньше остальных таким
поворотом событий, все еще держал в протянутой руке белое крылышко «не любит». А парень шел к нему между шеренгами, и десятки глаз — усталых, заплаканных, печальных, темных, непонимающих, прищуренных, широко открытых — провожали его, дарили ему благодарность и прощальный привет.— Как тебя зовут? — спросил кто-то из стоящих в шеренге.
Парень на мгновение задержал шаг и тихо сказал:
— Зимородок.
И его имя — непонятное, птичье имя — полетело от одного к другому по шеренге, становясь таким же дорогим, как слово «жизнь».
— Всем по домам! — приказал офицер. — Его допросить и расстрелять! Быстро! Быстро!
Офицер опустил руку, и белое крылышко, кружась по ветру, опустилось на землю и больше уже не взлетало.
Белые плоские облака плыли над полем, а тени от них темными пятнами двигались по траве и по набирающим силу хлебам. Мотоцикл мчался вперед, и пыль оседала на сморщенные ладошки подорожников.
— И его расстреляли? — спросил Марат.
Следователь ответил не сразу:
— Этого я не видел. Нас разогнали по домам… Какие-то выстрелы я слышал. Фашисты могли расстрелять за кусок хлеба, а тут мост… Разве может быть сомнение?
И все-таки представить себе Зимородка мертвым, лежащим на земле Марат не мог. Удивительный боец в помятом пиджаке на двух пуговицах жил в мыслях мальчика. И эту его жизнь никто не властен был оборвать.
Поезд тихо постукивал на стыках. Марат стоял у окна и смотрел, как рельсы скрещивались и расходились. Одни — неслись вперед, теряясь в хитросплетениях станционных путей; другие — обрывались в тупиках. Когда же стемнело, у стрелок зажглись низкие фонари, похожие на маленькие сухопутные маячки. Как выбрать себе нужный маячок, который откроет широкий простор, а не заведет в тупик?
Когда поезд с глухим, медленным гулом начал втягиваться в фермы Нового моста, за плечами Марата встал Зимородок. Усталый, с бессонными глазами, смотрящими как бы из глубины.
«Человек очень живучее существо, — сказал Зимородок. — В него стреляют, а он поднимается снова, а если не может подняться сам, то вместо него встает такой же как он, только помоложе и посильнее».
«Как это помоложе и посильней?» — спросил Марат.
«А очень просто: я упаду, ты встанешь на мое место. И опять живет человек, работает, борется. Важно, чтобы ты был похожим на меня. Ты вообще-то веришь в чудеса?»
«Не знаю».
«Я в чудеса не верю. Я верю в надежду. Надежда — большая сила. Ты думаешь, человек идет когда-нибудь на верную смерть? Нет! Даже герой. Человек идет в бой с надеждой, что пуля пролетит мимо. Даже когда стреляют в упор, человек надеется. И чем больше у человека надежды, тем более бесстрашия. Мне всегда помогала надежда. Мне с ней легко жилось и воевалось. Понял?»
«Понял», — прошептал Марат.
Он так и не повернул головы. Он чувствовал, что Зимородок стоит за его плечами, слышал его дыхание, но не повернул головы, а неотрывно смотрел за маячками, которые всплывали из темноты и исчезали за спиной. И звезды в небе тоже казались маячками — негаснущими маячками надежды.