Зимородок

Около тира их окликнула огромная бабка, которая вышла из своего туннеля и грелась на солнышке и занималась своим привычным делом — вязала.

— Где ваш приятель? — спросила бабка, посмотрев на ребят маленькими бесцветными глазами. — Мне он нужен.

— Появился Седой? — поинтересовался Василь.

— Никто не появлялся, — сухо сказала бабка. — А приятеля пришлите.

— Он обязательно придет, — сказала Зоя Загородько, но огромная бабка уже не слушала ее: она ушла в работу, и ребята перестали для нее существовать, словно их не было вовсе.

В тире, за ее широкой спиной, треснуло несколько выстрелов.

— Может быть, нашелся Зимородок? — предположила Зоя Загородько, когда ребята свернули за угол.

— Как же он нашелся, если его расстреляли? — резонно заметил Василь. — Она имя его знает, а нам не хочет говорить. Каменная баба!

Через несколько шагов Зоя Загородько спросила Василя:

— Василь, у меня красивые губы?

— Не знаю.

— Посмотри внимательно.

— Смотрю.

— Что ты видишь?

— Губы.

А еще через несколько шагов она сказала:

— Знаешь, на кого похож этот Зимородок?

— Не знаю, — признался Василь.

— Он похож на Марата, — доверительно сказала Зоя Загородько. — Только об этом никто не должен знать. Слышишь?

— Слышу.

К вечеру, когда тир принадлежал взрослым и выстрелы звучали медленно, с расстановкой, Марат стоял перед бабкой. Она говорила ему:

— Вспомнила… У нас в Жуковке был отряд. Там один парень умел свистеть иволгой… Имя его не помню… Есть в Жуковке братская могила. Похоронены партизаны. Имена написаны на камне… В Жуковке у меня тетка живет. Жукова Алевтина. У нас почти все Жуковы… Стрелять будешь? Не будешь, тогда отойди от огневого рубежа. Не мешайся.

— Может быть, его звали Зимородок? — спросил мальчик.

Бабка уставилась на него и мрачно сказала:

— Я у фашистов на допросах молчала. А ты меня допрашивать вздумал… Стрелять не будешь? Иди, иди.

Марат понял, что больше он не добьется от каменной бабы ни единого звука. И еще он понял, что надо немедленно ехать в Жуковку.

9

Они шли по узкой лесной тропинке, раздвигая руками ветки. Впереди, переваливаясь с боку на бок, шла тетка Алевтина, такая же огромная и грузная, как ее племянница из стрелкового тира. Темные босые ноги не чувствовали колючек и сучков, которые попадались на тропинке.

За теткой Алевтиной шел Марат. Он был поглощен своими мыслями, и ему казалось, что тетка Алевтина идет слишком медленно. За ним шла Зоя Загородько. Она не спускала глаз с Марата. Она смотрела ему в затылок с тихим восторгом, потому что все, что было связано с Зимородком, переносилось в ее сознании на Марата.

Василь шел последним. По его лицу струился пот, а губа, поднятая домиком, пересохла.

Они шли довольно долго, пока внезапно не вышли на поле. Над полем возвышался холмик с белым обелиском. У подножия холмика тетка Алевтина остановилась и, опустив руки, сказала:

— Вот могилка-то. Все тут. И мой Ванятка здесь похоронен…

Ребята приблизились к обелиску и стали быстро читать имена погребенных. И вдруг Зоя Загородько воскликнула:

— Здесь!

Ей стало неловко от своего выкрика, и она тихо сказала:

— Зимородок.

Действительно, на каменной доске, в столбике фамилий было написано — вернее, высечено на камне — «Зимородок».

— Все-таки он погиб, — сказал тихо Марат.

— Марат, — Зоя Загородько положила руку на плечо друга. — Ты веришь, что он погиб?

Марат молчал. А Василь сказал:

— Тут дело ясное.

Тетка Алевтина стояла за ребятами. Она ушла в свои мысли и как бы окаменела. Может быть, она думала о своем Ванятке?

И вдруг что-то нахлынуло изнутри и пробило каменную бабу, и старая женщина заговорила:

— Девять телег стояло здесь на поляне. Девять гробов. И много народу сошлось в этот день в Жуковку. Стоял август. Я помню число — 25 августа. В этот день каждый год собираются партизаны. С каждым годом их все меньше остается… Словно отряд где-то ведет бой. И не все возвращаются. Так вот в тот день у разрытой могилы речь говорил Петр Ильич…

Ее память воскресила тот тяжелый военный день. И зазвучал голос партизанского командира.

— Товарищи! Братья! Не судите нас строго, что мы провожаем вас в последний путь без оркестра, в неоструганных гробах. Человек ко всему привыкает. Но привыкнуть к утрате друзей он никогда не сможет. Нам без вас будет труднее в бою, а если пуля пощадит нас и мы доживем до победы, нам будет не хватать вас всю жизнь. Мы никогда не забудем вас. Мы накажем своим детям помнить вас. Потому что во всем, что будет потом: в новых городах, в новых кораблях, в новых дорогах, — будет частица ваших усилий, частица ваших страданий… Прощайте, товарищи, ваша жизнь оборвалась на полпути, вы не дожили до седых бород. Вы останетесь в нашей памяти навечно молодыми. Но молодых будущее поколение поймет легче, чем стариков. Вы будете учить наших детей, как надо любить Родину. Пусть будет вам земля пухом… Огонь!

И все, кто стоял над свежевырытой могилой, подняли свое оружие и выстрелили. И гул этого салюта грозной волной покатился по лесам и полям.

— Почему девять? — спросил Василь. — Здесь десять фамилий. Ошибка?

— Кто его знает. Только хоронили девятерых. Я-то помню, девять телег прогромыхало по дороге. А дед Аким сколачивал девять гробов. Ему теса не хватило, он ходил по дворам…

— Кого же там нет? — спросил Марат, показывая рукой на могилу.

— Этого я не знаю, — призналась старая женщина. — Это знает только Петр Ильич Лучин, партизанский командир.

— Где же он?

— Петр Ильич? Живет в Одессе, на пенсии. Болеет. Жена его — партизанская учителка — тоже с ним. А я никого не знаю. Я только Ванятку знала…

Она замолчала. Стала каменной.

— Вот видишь, — сказала Зоя Загородько. — Надо верить.

— Для чего же написали? — все не мог разрешить своих сомнений Василь.

Но ему никто не ответил. Ребята стали медленно спускаться с холма. Они попрощались с теткой Алевтиной. Но та не заметила их, все стояла, неподвижная и углубленная в свое давнее горе.

Каждый раз на пути к Зимородку жизнь создавала новые и новые препятствия, словно хотела испытать выдержку красных следопытов. Отчаяние приходило к Марату и его друзьям. Они вешали головы. И вместе с тем в их поиске было что-то живучее, идущее наперекор всему. Сквозь мутные туманы безвестности светил далекий огонек надежды. Они спешили навстречу Зимородку, словно хотели вернуть ему все, что отняла у него война: имя, жизнь.

На лесной полянке, с которой когда-то взлетел маленький трескучий кукурузник с пареньком, не знавшим даже, как обращаться с парашютом, на холме с белым обелиском они узнали о его смерти и захотели вернуть ему жизнь. Как скалолазы, которым каждый неприметный выступ помогает сделать еще один шаг к вершине, они ухватились за слова, оброненные теткой Алевтиной: «хоронили девятерых».