Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

На другой стене, обитой скверными обоями, он обнаружил оловянное блюдо. Меблировку комнаты составляли три кресла с поблекшей позолотой и диван.

«Обстановка — как у людей небогатых, но с претензиями», — подумал Бальдер, кладя плащ и шляпу на диван. Тут он понял, что взгляд его снова стал насмешливым, и поспешил принять серьезный, задумчивый вид — вдруг за ним подсматривают? Повернув голову, опять увидел портрет подполковника и сказал себе: «Должно быть, энергичный был человек».

Кто-то завозился за дверью в соседнюю комнату, выскочила задвижка, с грохотом упав на пол, дверь резко распахнулась, и вошла дама лет пятидесяти, закутанная в фиолетовую шаль. Видимо, она была взволнована: лицо у нее раскраснелось, однако держалась она спокойно; седые волосы, коротко подстриженные сзади, гармонировали с решимостью и энергией, сверкавшими в ее глазах. Старческое увядание уже слегка коснулось нижней губы и немного выдвинутого подбородка, и это впечатление усиливалось двумя длинными морщинами, спускавшимися от висков к уголкам губ и ниже, к подбородку. Ее жесткий взгляд тотчас отыскал глаза Бальдера, но тот, прежде чем хозяйка дома успела сказать хоть слово, воскликнул:

— Вот так штука! Тут у вас все запоры сломаны!

Дама остановилась в двух шагах от молодого человека с видом оскорбленной примадонны, и Зулема, вошедшая вслед за ней, представила их друг другу:

— Инженер Бальдер, сеньора Сусана Лоайса.

Увидев, что хозяйка дома ограничилась поклоном, Бальдер спрятал руки в карманы и подумал: «Началась комедия».

Госпожа Лоайса устрашающе вопросила:

— Чему я обязана честью видеть вас, кабальеро?

Бальдер прежде всего подумал, что он не кабальеро и вовсе не претендует быть им. А еще его так и подмывало сообщить собеседнице, что слово «кабальеро» пробуждает в его памяти образ чистильщика ботинок, зазывающего прохожих с порога своей грязной будки; наконец он тряхнул головой, как бы преодолевая робость и готовясь встретить неумолимую судьбу лицом к лицу:

— Вам известно, сеньора, что я пришел просить вас разрешить мне поддерживать знакомство с вашей дочерью Ирене.

Сеньора даже вся вскинулась и прижала руки к груди:

— Но это ужасно! Просто ужасно! Как я могу разрешить моей дочери поддерживать знакомство с женатым человеком? Ведь вы женаты. Мне известно, что вы женаты.

Бальдер ответил простодушно:

— Сеньора… Согласитесь, что знакомство с женатым человеком — не самое страшное, что может случиться с молодой девушкой, — и перевел взгляд на свою приятельницу Зулему, как бы говоря: «Ну, вы довольны тем, как спокойно я держусь, по вашему совету?»

— Но это ужасно… ужасно…

Бальдер невозмутимо продолжал:

— Не вижу тут ничего ужасного. Впрочем, может, это и ужасно, но лишь до тех пор, пока не привыкнешь к этой мысли, а потом она такой ужасной и не кажется. Не говоря о том, что женатый человек может развестись. Разве не так?

Голос его звучал сладко и до невозможности вкрадчиво.

— Чтобы дочь подполковника Лоайсы вышла замуж за разведенного? Никогда… никогда… Мне легче видеть ее в гробу, — решительно и твердо заявила хозяйка дома, еще больше раскрасневшаяся.

И опять Бальдеру захотелось взять да и объяснить ей, что он пришел сюда не вести переговоры о своей вторичной женитьбе, а просить разрешения продолжать самое простое, невинное знакомство и что она подменяет один вопрос другим. В этот момент особа, которую госпожа Лоайса предпочитала «увидеть в гробу», но не замужем за разведенным, тихо вошла в комнату и, став у пианино, послала Бальдеру нежную улыбку.

Девушке было восемнадцать лет. В полутьме ее широкое лицо, резко очерченное тенями, походило на трагическую маску. Бальдер посмотрел на округлость ее бледных щек, которые он столько раз целовал, и почувствовал, как его насмешливость испаряется под горячими лучами карих, с зеленым оттенком глаз, придававших лицу ее сосредоточенное, кошачье выражение. Платье в коричневый горошек плотно обтягивало вполне развившуюся грудь, и донья Сусана, обернувшись к дочери, воскликнула:

— Вот она — негодница, которая обманывает свою мать!

На лбу у девушки пролегли три морщинки, словно три струны контрабаса, а ее мать взывала теперь к подруге дочери:

— Ах, Зулема… Зулема… Был бы жив подполковник Лоайса, он сумел бы навести порядок в этом доме! — И повторила: — Лучше мне увидеть ее в гробу, чем замужем за разведенным. Кстати… вы начали хлопотать о разводе?

— Нет еще, но собираюсь скоро начать, — и Бальдер умолк, восхищенно глядя на девушку, которая, облокотившись на крышку пианино, устремила на него проникновенный взгляд, взгляд женщины, знающей, каких радостей ждет от нее мужчина и чем он должен за них расплачиваться.

Как видно, хозяйка дома только и ждала от гостя этих слов, чтобы иметь повод вскричать:

— Нет, нет, нет! Моя дочь не выйдет замуж за разведенного. Это же курам на смех!

— Почему, сеньора? — спросила Зулема, которая присела на краешек дивана. — Не вы ли горячо одобряли сеньору Хуарес, когда она развелась?

— Это совсем другое дело, — ответила вдова подполковника. — Муж Лии Хуарес — грубый мужлан… Она правильно сделала, что выставила его. К тому же, мне-то беспокоиться нечего… Если Ирене не послушается меня, свое слово скажет военный министр.

Бальдер вытаращил глаза:

— А при чем тут военный министр?..

— Как это при чем? Он опекун девочки…

— Опекун?

— Конечно. Разве вам не известно, что военный министр — опекун всех несовершеннолетних сирот, детей офицеров?

Бальдер закусил губу, чтобы не расхохотаться, и подумал: «Если бы военный министр стал разбираться в бабьих плутнях, ни на что другое у него не осталось бы времени».

— Вопреки вашим словам, — заметил он с некоторой иронией, — я все-таки думаю, что, если бы вы не имели намерения разрешить мне продолжать знакомство с Ирене, вы не согласились бы меня принять. Какой смысл тогда имела бы наша встреча?

— Кабальеро, я приняла вас, чтобы просить вас забыть об этой обманщице, которая скрывает такие вещи от своей матери, а ваш любовный пыл обратить на законную жену.

— Я расстался с женой. К тому же, вы, очевидно, понимаете, что любовь я могу испытывать лишь к той особе, которая ее во мне пробуждает. Ваша дочь и я… — как бы это вам сказать — связаны самой судьбой, и с этим ничего не поделаешь. Вы, скорей всего, нас не понимаете… Но это не может существенно повлиять на наши отношения: разрешите вы или нет, я останусь с Ирене.

После такого заявления хозяйке дома оставалось лишь указать гостю на дверь или же прикрыть свое отступление ничего не значащими словами. Вдова подполковника избрала второй путь:

— Нет-нет, я никогда не разрешу моей дочери выйти замуж за разведенного.

Все молчали.

Бальдер подумал: «У старухи характер скрытный и крутой. Она не из щепетильных. Ведь кроме всего прочего, я же пришел сюда но о женитьбе говорить, а просить разрешения поддерживать знакомство с Ирене, это совсем не одно и то же». И он снова с любопытством принялся разглядывать лицо собеседницы: при скудном освещении впалые щеки, изрезанные глубокими морщинами, делали его похожим на глиняный барельеф.

— Но ваша позиция абсурдна, сеньора, — сказал он, лишь бы нарушить молчание.

А сам в это время думал: «Почтенная сеньора явно противоречит себе. Заявляет, что ей лучше увидеть дочь в гробу, чем замужем за мной, и в то же время ей до смерти хочется узнать, начал я хлопотать о разводе или нет. Даю голову на отсечение — эта почтенная вдова способна любого, кто ухаживает за ее дочерью, стащить за шиворот в отдел регистрации браков!»

Однако в присутствии Ирене вся его развязность и вся насмешливость словно испарились. Она стояла в полутьме, скрестив руки, и один вид ее возвращал Бальдера к мгновениям того странного блаженства, когда само наслаждение по странному противоречию превращалось в голубоватую атмосферу снежной страны, где все перспективы равно вероятны и одинаково блистательны. Зато старуха пробуждала в нем неоправданное раздражение.