Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

И вот настал день, когда он не приехал ждать ее, сказав себе, как потом вспомнил: «И лучше, что так кончилось, потому что эта девушка усложнила бы мне жизнь».

Эти слова отчеканились в его сознании. Всякий раз как ему вспоминалась Ирене, достаточно было повторить эту сентенцию, чтобы тут же утешиться. Меж тем время шло и шло — по всем календарям в мире.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Серая жизнь

аже будучи горячим сторонником материалистической концепции бытия, порой нельзя не подивиться обилию противоречий, порождаемых в человеческой психике серой монотонностью городской жизни. Порой мысль человека достигает такой изощренности, что начинаешь сомневаться: а не существует ли помимо материи неуловимый дух, возвещающий нашим чувствам о предстоящих событиях?

Бальдер после встречи с Ирене пережил три душевных состояния: непомерное, божественное опьянение, внезапное охлаждение любовного пыла а, наконец, отречение от всего, спасительная сентенция: «И лучше, что так кончилось, потому что эта девушка усложнила бы мне жизнь».

Если просеять эти душевные состояния сквозь сито материалистической логики, они означают просто-напросто несостоятельность и слабость духа.

Как могла усложнить жизнь Бальдеру девушка, к которой во время трех последних встреч он был настолько равнодушен, что в письмах прибегал к плагиату, нагромождая одну нелепость на другую?

Но если она была ему безразлична, зачем он избегал ее?

Бальдер весьма доверительно делился со мной подробностями своей жизненной драмы. Его признания отражают довольно странные и неприглядные стороны его личности, но, раз уж я решил беспристрастно размотать перед читателем весь клубок разрывавших его душу противоречий, я не стану делать попытки обелить своего героя. Безудержность человеческих страстей для нас всегда захватывающее зрелище, если мы можем составить о ней ясное представление по собственным высказываниям героя.

Через четыре месяца после событий, описанных в первой главе, наступили дни Карнавала. Бальдер ждал его с особым интересом — он был уверен, что Ирене обязательно выйдет посмотреть на карнавальное шествие в Тигре.

Он воображал себе, каким счастьем будет их встреча. Он идет по улице под гирляндами разноцветных лампочек, разрывая ленты серпантина. И вдруг останавливается как вкопанный. В золотистом свете иллюминации на него смотрят ее широко открытые глаза.

Наступил Карнавал. Бальдер устроился на тротуаре за столиком кафе. Сонным взглядом смотрел на процессию каторжников с засученными рукавами и обнаженной волосатой грудью, которые шли гуськом и не упускали случая ущипнуть за толстый зад какую-нибудь расфуфыренную служанку. Перед глазами мелькали перевитые красными и синими лентами колеса повозок. Под гирляндами красных и зеленых лампочек суетилась праздничная толпа, над которой взлетали, разворачиваясь, ленты серпантина, и Бальдер представлял себе, как Ирене наблюдает за шествием в Тигре, облокотившись на барьер импровизированной ложи. Она, должно быть, наряжена Голландочкой, Испанкой или Райской Птицей. Так он провел первый вечер.

Недовольный собой, он поклялся, что завтра обязательно поедет в Тигре. Это обещание, как и многие другие его поступки, служило единственной дели — успокоить его собственную совесть.

Наступил второй день Карнавала. Вечером Бальдер с состраданием глядел то на каменщика, то на прачку с полусонным ребенком на руках, которого принесли «посмотреть на шествие». В некоторых ложах женихи с букетами цветов и невесты, склонившись над зеленым барьером, разговаривали друг с другом, позабыв о праздничной суете. Лопался шар, и разноцветный дождь конфетти, кружась в свете фонарей, падал на влюбленных, возвращая их к действительности. Бальдер думал, что и он прекрасно мог бы сидеть у барьера в какой-нибудь ложе там, в Тигре, а Ирене склонялась бы к нему из второго ряда.

В одиннадцать часов он сказал себе, что глупо ехать полчаса на поезде лишь для того, чтобы прибыть в Тигре к концу праздничного шествия. Впрочем, не стоит огорчаться, в его распоряжении еще два дня.

«Ну конечно, непременно поеду». И он еще раз поклялся себе самому, что «нынешний Карнавал не пропустит».

Но и в тот вечер он не поехал. Решил, что поедет «завтра», но наступило завтра, а он сидел под шатром из красного шелка и золотистого перкаля и вяло улыбался горничным и коломбинам, которые ехали на повозке, увешанной рекламными плакатами.

Некоторые из них бросали ему помятые цветы, побывавшие не в одних руках; Бальдер вместе со всеми с удовольствием глазел на традиционную фигуру зверя, одетого в дерюгу, в маске в виде носатой медвежьей головы, которого вел на цепи вожатый, пробираясь сквозь толпу.

Бальдера оглушали бубенцы на лошадях, везущих тележки зеленщиков, пронзительный визг школьниц, которые теснились в открытой машине, хрустальный перезвон колокольчиков на частных экипажах; в воздухе переплетались красные, зеленые и желтые бумажные ленты, цветным снегопадом кружились конфетти.

Проходили часы. Улицы окутывало сияющее марево; на усталых лицах растекались белила и румяна; лошади конной полиции, мотая головами, прокладывали себе путь среди повозок, словно раздвигая крупами толпу. Но вот темноту, пронизанную бесчисленными стрелами света, всколыхнул порыв свежего ветра, и повозки, выехав на простор площади, покатились быстрей.

И в этот вечор он но поехал в Тигре.

Бальдером овладело прежнее разочарование. Непобедимая лень, которую, впрочем, могла бы победить какая-нибудь кухарка в костюме одалиски, сковывала его, как только он думал о поездке в Тигре.

Нам это напоминает слова одного испанского солдата времен завоевания Америки: «И перед тем как идти в бой, ощущал я в сердце моем великую грусть и печаль».

Бальдер и думать не думал о том, насколько странно его поведение. Он принимал «грусть и печаль» своего сердца бездумно, будто они были естественным состоянием его мужской натуры, испорченной дешевыми удовольствиями и легкими, но безрадостными победами. Круг его размышлений был крайне ограничен. Это были даже не размышления, а инстинктивные колебания: пойти — не пойти.

Эту странность в состоянии своего духа он осознал гораздо позже. Много событий произошло, прежде чем Бальдер с изумлением убедился, хотя и не до конца, в неестественности своего поведения в ту пору.

Однако эта лень отступала, когда он перемигивался с гулящими девицами и потом шел с ними.

Он помнил, что в запасе у него еще два вечера и тешил себя картинами предстоящей встречи, но, когда наступало время отправиться в Тигре, не мог оторваться от своего места за столиком кафе. С грустью думал о том, что Ирене, возможно, флиртует с кем-нибудь в ложе. Разочарование оглушало его, как укол морфия, и, когда погасли огни последней карнавальной ночи, он, чтобы успокоить собственную совесть, сказал себе, сворачивая в пустынную улочку: «Что ж, поеду на будущий год».

Трудно поверить, но это обещание успокоило его точно так же, как четыре месяца назад избавило от чувства вины ожидание девушки там, где она уже не появлялась.

Из дневника Бальдера

еж тем Бальдер жаждал кипучей деятельности, героической жизни. Был хмур и необщителен как раз из-за того, что жизнь его не соответствовала грандиозности его мечтаний. В то время его душевный разлад достиг такой степени, что впоследствии он записал в своем дневнике: