Злая Русь. Зима 1238

Темник, вставший во главе объединенного тумена, поспешно повел его на юг, отправив вперед тысячу кипчаков. Последние неплохо показали себя, не единожды перехватывая потерявших осторожность орусутов из числа селян, попытавшихся было вернуться в оставленные ими, но не сожженные татарами веси. Что же, самонадеянность вышла им боком — ведь хашар орде был более не нужен! А после смерти сына в душе нойона все еще кровоточила страшная рана, не позволяющая ему забыть о мести… И пусть Субэдэй, искусно умеющий владеть собой, не позволял окружающим прочесть свои чувства, скрывая их за маской равнодушия и легкой иронии, на самом деле он скорбел.

И нестерпимо жаждал воздать врагу за убийство Кукуджу!

Пусть даже простые поселяне были ни в чем не виноваты… Всех их ждала смерть под клинками половцев — не щадили никого, даже самых маленьких крох. А еще кипчаки головной тысячи захватили какое-то количество еды и корма для лошадей — необходимость и в первом, и во втором остро возрастала с каждым днем…

Однако же в настоящем бою кипчаки из восточных орд потерпели сокрушительное поражение, будучи разбиты крепкой дружиной орусутов. Впрочем, Субэдэй не особенно гневался, понимая, что в навязанной врагом ближней схватке у легких всадников не было ни единого шанса против закованных в железо батыров, к тому же сражающихся на мощных, рослых и агрессивных жеребцах!

После победы над Каданом (и, видимо, Бурундаем) черниговский князь наконец-то сделал первый ход… Но лучший полководец не только Бату-хана, но и Чингисхана не боялся схватки пусть даже и с сильным врагом. Нукеров у него хватает — а при необходимости, подкрепление от следующих позади тумен успеет прийти на помощь. А потому нойон обрадовался скорой битве — ибо он давно ждал ее, даже жаждал! Ибо отцовская боль требовала выхода — и только настоящая победа в сече, только кровь павших орусутов могла остудить ее, притупить — хотя бы временно…

Отправив туаджи к ларкашкаки, предупреждая Бату, что столкнулся с врагом, Субэдэй принялся активно готовиться к грядущему сражению. Тумен он вновь разделил на две части, всю гвардию передав под начало рвущегося в бой Кюльхана. Но к младшему сыну Темуджина старый сподвижник «покорителя вселенной» относился вполне дружелюбно — в отличие от многих других приближенных и родственников великого хана. И понимая, что последний по горячности своей, по стремлению что-то доказать (пусть даже самому себе), может натворить глупостей, полезть вперед, попирая Ясу своего отца, Субэдэй решил поберечь горячего чингизида. Пусть вступит в бой тогда, когда это будет действительно необходимо — а покуда выждет, укрывшись с гвардией за одним из речных изгибов!

Окружив себя соплеменниками-урянхаями, темник отправил навстречу врагу хорезмийцев и куманов. Причем если по льду двинулись легкие тюркские стрелки, а уже на некотором удалении от них бронированные хасс-гулямы, то кипчаки были вынуждены заранее спешиться, подняться на оба берега реки и углубиться в раскинувшиеся вдоль Прони леса. Нойон хорошо помнил, как часто орусуты устраивали засады по мере углубления орды в их земли, и был уверен: они попробуют снова. И если так, то половцы засаду обнаружат — а если нет, то сами обстреляют с берега безумцев, кто попытается преградить путь его тумену!

…- Странно…

Зябко потерев руки, я в очередной раз с тревогой посмотрел на реку. Князь с двумя сотнями уцелевших в первой схватке ратников добрался до засады около полутора, а то и двух часов назад. По одному проведя жеребцов под уздцы узким перешейком между Царевым курганом и рекой, тогда еще свободным от чеснока (он настолько узок, что поначалу его никто и не собирался «минировать»), дружинники, не мудрствуя лукаво, построились за линией заграждения в качестве приманки. Правда, поначалу мало кто решился бы атаковать их через костер! Так что скорее Ратибор рассматривал старшую дружину князя в качестве мобильного резерва — но когда огонь прогорел, а противник так и не появился, посланные воеводой люди поспешно забросали снегом обуглившуюся по краям проталину. За неимением лопат набирали снег в плащи, и по двое схватившись за края, швыряли его прямо в полынью… Я вот, например, ожидая появления татар не то, что с минуты на минуту, а скорее с секунды на секунду, не стал бы заморачиваться — просто потому что был уверен: не успеем. Так нет же — успели!

А вот татар все нет и нет…

И с одной стороны это же хорошо. Очень хорошо! Ибо все время, которое мы отыгрываем здесь, на Прони, работает на жителей града, спешно покидающего его через единственные ворота — представляю, какой там возник затор и паника… Но с другой стороны, закрадываются уже совсем подозрительные сомнения: а ну как татары прочухали о засаде, и теперь готовятся ее как-то хитро уничтожить?! Ну, или вовсе фантастическое из разряда — враг каким-то чудесным образом сумел нас обойти и теперь вышел в тылу, готовится атаковать со спины? Или вовсе идёт на беззащитный город! Ну, практически беззащитный…

— Зараза!

До боли растерев озябшие руки так, чтобы наконец-то восстановилась полная чувствительность, я огляделся по сторонам, почувствовав вдруг острое желание с кем-то поговорить. Сбросить напряжение шуткой или же поделиться своими подозрениями… Хотя бы для того, чтобы со стороны услышать всю их бредовость и, наконец, успокоиться! Но, увы, ни с кем из пяти сотен дружинников, коих мне выделили под начало, я близко не сошелся. Ни с сотенными головами, ни вообще… Но во-первых, стремительный марш на лыжах не предполагал увеселительных бесед по душам — все старались успеть и одновременно с тем немного страшились предстоящего неравного сражения. Сколько живыми из него выйдет? Кто знает… Не сказать, что мы обречены — засада есть засада, нарубим, сколько сможем, настреляем, сколько успеем, да отступим. Обязательно отступим! Только вот не сразу, ни под первым же серьезным натиском татар — так что потери наши будут не в пример выше, чем в декабрьских засадах на Прони… Но все же хоронить себя заживо не стоит — тем более, что позиция у нас отличная, обороняться на высоком берегу можно словно на стене!

Ну, а во-вторых, на стоянках крепко уставшие люди сил говорить уже банально не имели. У меня так еще и сильно ныла только-только успевшая зажить в Рязани нога… Да и на самом-то деле я все еще довольно болезненно переживал гибель Кречета и Ждана, чтобы пытаться с кем-то подружиться — зато сейчас вот стало все же немного жаль, что не успел ни с кем сойтись по душам. Братья-полочане, идеальные кандидаты на роль ближников, затерялись где-то в ополчение, где они стали десятниками, времени искать их сегодня у меня не было — да и подставлять под удар соратников не захотелось… Сюда бы сейчас Микула, да… Но следы богатыря-северянина, на плечи которого повесили заботу об отбитом у поганых полоне, затерялись где-то на бескрайних лесных просторах между Рязанью и Пронском.

Дай Бог, чтобы у него все было хорошо…

Вдруг вспомнилось, что где-то в дружине Юрия Ингваревича ведь служил старший брат Егора — да вот как-то я даже и не справился о его судьбе. Зря конечно — но с другой стороны, он ведь для «носителя» родной, а для меня кто? Чужак.

Хотя ведь в ту же сторожу я вроде нормально так вписался…

От рассеянных, обрывочных размышлений меня отвлек наконец-то показавшийся вдалеке отряд татар. С облегчением выдохнув — хоть какая-то определенность! — я, пока еще не приглушая голоса, отрывисто скомандовал:

— Тетивы на луки натянуть, брони, шелома одеть!

Достаточно долго все мы ждали, прежде чем снять с себя кольчуги да панцири, да «разоружить» биокомпозиты. Но из-за нескольких килограммов давящего на плечи металла, да ещё на морозе, когда без особого движения стоишь на месте, люди начали реально уставать… Впору уже было костры разводить, да горячее ставить варится, пока татарва прочухается! Но, слава Богу, до этого не дошло.

Зато обед, съеденный в Пронске, уже наверняка утрясся!