Зловещее проклятие
Шрифт:
– Вот и хорошо, вот и ладно-то как… – приговаривал он, улыбаясь во весь рот.
При этом его маленькие голубые глазки прямо-таки лучились из-под мохнатых светлых бровей.
– Сюда, сюда… Вот стульчик, садитесь. Сейчас мы чайку сообразим. Нет-нет, надо-с! Непременно. С морозу. Зима-то вон какая пришла – крутая, снежная. А чай у меня отменный, китайский, из старых запасов. Самый наивысший сорт. Храню для особо торжественных случаев. Да-с…
Пока Модест Савватиевич копошился на кухне, Ольховская с интересом осматривала его квартиру.
Она была обставлена
На верстаке лежали аккуратно сложенные инструменты, и стояла закрепленная в латунной подставке огромная лупа. Пол был застелен домотканым ковриком.
Стены гостиной были сплошь увешаны фотографиями, кое-где дореволюционными, а также грамотами в рамочках, под стеклом.
– Вот и я…
Сияющий, как полная луна, Модест Савватиевич с трудом тащил поднос, уставленный чайной посудой и вазочками со сладостями.
– Вам покрепче? Попробуйте печенье. Сам испек. Да-с…
Ольховская пила чай с удовольствием. Может, еще и потому, что непритязательная обстановка квартиры Крутских чем-то напоминала ей собственную, и она чувствовала себя здесь как дома.
– Как здоровье Софья Леопольдовны? Она, по-моему, с вами живет?
– Бабушка умерла…
Скорбная складка перечеркнула высокий чистый лоб Ольховской.
– Уже больше трех недель назад…
– Что вы говорите!? Софья Леопольдовна…
Крутских страдальчески сморщился.
– Чудесная была женщина… Характер, правда, жестковатый имела. Да разве в том ее вина? Жизнь прожила нелегкую, ох, нелегкую. Все на своих плечах вынесла. Детей сама вырастила, выпестовала, и это в такие трудные годы… Да-с…
– Я к вам, Модест Савватиевич, как раз и пришла в связи со смертью бабушки. Она мне завещала вот это…
Ольховская развернула объемистый пакет, который принесла с собой, и поставила перед Модестом Савватиевичем кованный позеленевшей медью ларец красного дерева в виде домика с двускатной крышей и фигурной ручкой сверху.
– Что внутри, я понятия не имею, бабушка не говорила, – сказала Ольховская. – А открыть не могу, нет ключа, видимо, затерялся. Взламывать замок не хотелось бы, да и сомневаюсь, что смогу. Вы не поможете?
– Интересно, интересно…
Крутских замурлыкал, как кот, ощупывая ларец и пробуя его на вес.
– Тяжеловат. Попробуем…
Он понес ларец к верстаку, долго копался в инструментах, что-то разыскивая, затем принялся над колдовать над замком.
Ольховская подошла ближе.
– Мастер, ах, какой мастер сотворил сие чудо! Золотые руки… – бубнил Крутских
Модест Савватиевич был на верху блаженства: приблизив большое мясистое ухо почти вплотную к ларцу, он ввел в замочную скважину причудливо изогнутые металлические спицы и орудовал ими осторожно, едва заметными движениями.
– Ну вот и все.
Он положил инструменты на место и обратился к Ольховской:
– Открывайте, если желаете. Но я бы вам не советовал это делать здесь.
– Почему?
– Может, ларец содержит некие тайны, не предназначенные для чужих глаз. Поэтому
лучше ознакомиться с его содержимым дома. Право слово, я не обижусь, не любопытен…– Что вы, Модест Савватиевич, какие тайны? Большое вам спасибо…
И актриса откинула крышку ларца.
Он был заполнен до половины: старинные бусы, броши, две массивные серьги дутого золота, серебряное колечко, шесть золотых червонцев царской чеканки, несколько крохотных серебряных рюмочек, зеркальце, оправленное в серебро, стеклянный флакончик в тонкой позолоченной оплетке, необычной формы наперсток, похоже, бронзовый, четыре кофейные ложечки из серебра с золотой инкрустацией и какие-то бумаги, завернутые в газету.
– Красивые вещицы… – сказала актриса.
Ольховская знакомилась с содержимым ларца, показывая их старому ювелиру.
Но вот Ариадна Эрнестовна достала завернутый в тканевый лоскуток массивный перстень из какого-то серебристо-белого металла с едва приметным золотистым блеском.
Тонко прочеканенные лепестки и завитушки, сплетаясь в гнездо, охватывали большой прозрачный камень, венчающий перстень.
– Экая симпатичная безделушка… Это хрусталь, Модест Савватиевич?
Крутских не ответил. Он жадно схватил перстень и бросился к верстаку.
Там он долго рассматривал камень через лупу, затем буквально рухнул на стул, схватившись рукой за сердце.
– Что случилось? – встревожилась Ольховская.
– Ничего, ничего… не случилось… Вы… вы знаете, что это?… Что это за камень?
– Н-нет…
– Боже мой, никогда бы не подумал… Это же “Магистр”!
– Простите, что такое магистр?
– Бриллиант чистейшей воды! Называется “Магистр”. Фу-у…
Крутских вытер носовым платком вспотевшую лысину.
– Вот так штука…
– Бриллиант!? – удивилась Ольховская. – Откуда? Такой большой…
– Огромный! И дорогой. Да ему просто нет цены!
– Сколько же он стоит? Хотя бы примерно.
Модест Савватиевич, немного подумав, назвал цифру со многими нулями. Пораженная Ольховская на некоторое время потеряла дар речи.
– И это только его стоимость по весу. А если сюда приплюсовать то, что “Магистр” имеет еще и большую историческую ценность… Да-с… Цены ему нет. Интересно, как он очутился у Софьи Леопольдовны? – спросил Крутских, благоговейно глядя на перстень.
– Не знаю… – наконец опомнилась от изумления Ольховская. – Бабушка никогда о нем даже не упоминала.
– Как бы там ни было, но я поздравляю вас, Ариадна Эрнестовна, с такой ценной находкой. Это просто чудо, свершившееся на моих глазах.
Крутских церемонно склонил свою круглую голову и протянул перстень актрисе.
Ольховская взяла его с опаской, словно он был раскален до бела.
– Я думаю… нужно сдать его государству, – сказала она задумчиво.
– Что вы, как можно! – возмутился Модест Савватиевич. – Вы так богаты, что в состоянии позволить себе такой дар?
– Богата… – Актриса скупо улыбнулась. – Все мое богатство, это старая квартира и немного денег на старой, «замороженной» банком сберегательной книжке, которые я уже не надеюсь получить.