Змеев столб

Хаим оторопел:

– Я? Являюсь советским шпионом? Кто это написал?!

– Читайте, читайте, не отвлекайтесь, – кивнул Бурнейкис, слегка усмехаясь.

– «В начале июля прошлого года я, ариец английского происхождения, в то время гражданин Великобритании Самуэль Алан Дженкинс, агент по экспортно-импортным операциям одной из лондонских продовольственных фирм, встретился по вопросам оптовой торговли с господином Готлибом и переводчицей Марией в г. Любеке…»

Следователь держал в руке и внимательно просматривал другую бумагу. Хаим понял, что письмо уже переведено на литовский, и лысый сравнивает тексты, проверяя то ли знание Хаимом языка… то ли что-то иное.

Бывший мистер, а теперь, кажется, герр Дженкинс вкратце описывал ресторанный разговор, не указывая, впрочем, где он происходил.

«…господин Готлиб очень нервничал. О чем бы ни заходила речь, он старался перевести разговор на тему войны и неоднократно высказывал сомнения в боеспособности вермахта. Он много и с негодованием говорил об отсутствии гражданских свобод в Германии, обличал рейхстаг в насаждении узурпаторского режима, несомненно, из побуждения разговорить собеседника (меня). Я тотчас осознал, с кем мне довелось столкнуться, и стал активно возражать. Тогда господин Готлиб стал рассуждать о несостоятельности германской экономики. Открыто выпытывая, кто из представителей королевской династии, парламента, творческой интеллигенции Великобритании, а также религиозных кругов мира поддерживает фюрера, он резко осудил их воззрения и политические позиции. Об одном из английских монархов господин Готлиб отозвался с насмешкой, окрестив его «настоящим мужчиной» с намеком на противоположный смысл. Посредством психологически составленных вопросов мне удалось выведать, что этот человек прекрасно владеет английским языком и в переводе не нуждается. На мой прямой вопрос о принадлежности к московской разведке он не пожелал ответить, но был весьма взволнован из-за обнаруженных обстоятельств его разведывательной деятельности. Переводчица с неясными целями сочла нужным уведомить меня о своей национальности и вначале назвалась шведкой. После разоблачения они разыграли безобразную сцену ссоры. Явно прикрывая лазутчика, чтобы вызвать огонь на себя, Мария (имя, скорее всего, вымышленное) неожиданно призналась, что она – русская, но я не поддался на провокацию. Сообщники удалились, не попрощавшись, попросту сбежали. До сих пор удивляюсь, как остался жив… Вероятно, агенты Москвы тогда находились в Любеке для подготовки диверсии. Возможно, под предлогом сбыта сельскохозяйственной продукции в Литве действовала (действует) подрывная подпольная организация большевиков. Беспокоясь о том, что диверсанты нанесут непоправимый вред республике и, в частности, вашей уважаемой фирме, я собирался изложить события опасной встречи в письме и отправить его сразу же по приезде в Лондон, но, к сожалению, помешали дела личного характера. Прошу прощения за длительную задержку информации о выявлении мною московских резидентов. Надеюсь, мой отчет не останется без внимания. В случае, если шпионы еще находятся в Литве, прошу отправить мне письменно оформленные результаты их допроса, заверенные официальным лицом и печатью».

Под неразборчивой подписью стояла приписка – «гражданин Германии».

Хаим был шокирован. Как же он ошибался, беспечно полагая, что больше не услышит о «потомке английских баронов»! Став верноподданным Третьего рейха, Самуэль Алан Дженкинс решил выслужиться перед новой родиной и объявил литовского коллегу шпионом!

Прошло ли послание цензуру в Регенсбурге? Конверта не видно, но, естественно, прошло… Почему изложенные в письме факты и предположения не насторожили немецких цензоров настолько, чтобы передать письмо в рейхстаг? А доложено ли уже президенту Сметоне о подрывной организации большевиков в Литве?..

– Что вы на это скажете?

– Полная чушь и бред, – Хаим набрал воздуха, как перед нырком, и выпалил: – Простите, я могу воспользоваться вашим служебным телефоном, чтобы позвонить отцу?

Следователь задумчиво пожевал губами.

Хаим приготовился к лаконичному «нет», в лучшем случае к вопросам вроде «зачем?», «кто ваш отец?», после чего рискнул бы повторить просьбу, но Бурнейкис спокойно переставил телефон ближе к нему:

– Звоните.

Забряцала цепь наручников. Тягучие мгновения падали, как в трясину, Хаим едва дождался, когда на коммутаторе его соединят со старым Ицхаком. Вкратце пояснив, где и почему сейчас находится, продиктовал адрес дома на Лайсвес-аллее.

– Там Мария одна, отец, – стараясь не кричать, в смятении растолковывал Хаим бесчувственной мембране. – Прошу тебя, позаботься о моей жене, слышишь?! Скажи ей, что у меня все хорошо, пусть не беспокоится, – он покосился на лысого, сидевшего с каменным лицом. – Да-да, все хорошо!

Старый Ицхак спросил, кто занимается следствием.

Хаим неприятно удивился: что за блажь? У отца связи с охранкой? Вспомнилось, как где-то вкользь слышал о том, что Сметона приблизил к себе Грудзя, одного из еврейских воротил. Неужели отец собрался действовать через него? Не может быть…

А если бы и так. Зря надеется старый Ицхак. Охранная служба вряд ли упустит возможность проучить евреев на «шпионском» примере. Хаим растерянно прикрыл трубку ладонью.

– Могу ли я назвать отцу вашу фамилию?

Лысый недовольно поморщился. Понятно, секретное все-таки ведомство. Хаим почувствовал себя глупым, наглым провинциалом. Уже хотел, не прощаясь с отцом, положить трубку, но следователь махнул рукой:

– Валяйте.

– Бурнейкис, – промямлил Хаим. Трубка наконец-то упокоилась на рычагах. – Спасибо вам, – выдохнул он с облегчением. – А то я беспокоился за жену.

– Совершенно напрасно, – ласково улыбнулся следователь, устремив к окну землисто-серые глаза, и на миг они хищно вспыхнули. – Ваша жена здесь.

– Где – здесь? – Хаим был не в силах сосредоточиться, не мог поверить. – В этом здании? Почему?! Мария… она ни в чем не виновата!

Лысый прищурился:

– Стало быть, виноваты вы?

– Я не ви… то есть я виноват в том, что впутал ее в эту историю, но я не шпион!

– К чему вам тогда нужна была переводчица, раз вы сами знаете английский?

…«Чистосердечное признание» – так ведь пишут в материалах подобных дел? Хаим рассказывал историю и предысторию поездки в Любек, глядя на Бурнейкиса застывшими глазами. Тот внимательно слушал, чуть склонив яйцеобразную паучью голову. Покуривал с меланхоличной усмешкой, следил за плетением дыма, будто отлавливая в рое лжи опрометчиво вылетающих мушек правды.

– Какое побуждение двигало вами – желание облапошить начальство, поразвлечься, подшутить?

– Мной двигала… любовь.

– Любовь?! Ну вы и впрямь шутник! – рассмеялся следователь и с силой задавил окурок во взвизгнувшем блюдце. – Допустим, так оно и было. Но как вы думаете, отчего у человека за время короткой встречи с вами возникло столь твердое убеждение, что вы – злоумышленник?

– Наверное, это неприязнь не лично ко мне, а к моей национальности, – пробормотал Хаим. – Скажите, пожалуйста, где моя жена?..

Бурнейкис пожал плечом и вызвал охрану.

– Куда его? – спросил полицейский.

– В одиночку, – бросил следователь безучастно.

Глава 4 Алчная пасть власти

Массивная металлическая дверь громыхнула за спиной, точно плаха огромной мышеловки.

Несмотря на забранное решеткой вентиляционное отверстие в углу, воздух в камере был куда ужаснее, чем в насквозь прокуренном кабинете Бурнейкиса. Тошнотворный смрад испражнений, поднимаясь от дыры в цементном полу, мешался сверху с запахами пота и страха тех, кто ушел отсюда в тюрьмы. Койка без постели, столик, стул с короткой спинкой – все было выковано из железа и намертво ввинчено в пол. Неусыпный «глазок» поблескивал в двери над закрытой прорезью для подачи еды. Такое же по размеру окошко светилось в стене напротив под самым потолком.

Хаим ходил из угла в угол, чтобы безостановочным движением хоть немного притупить боль безнадежности. В висках отдавался пещерный гул шагов, голова раскалывалась от тревожных мыслей.

Мир повернулся к ним с Марией жестокой стороной. Первоначальная корректность следователя теперь нисколько не обнадеживала Хаима. В отягощенном секретными папками шкафу лысого жили чьи-то изломанные надежды, судьбы, семьи, – и умирали в вырванных с мукой признаниях – доказательствах несуществующей вины.

В том, что его ждут пытки, он не сомневался. Под маской добродушного скептика пряталось истинное лицо. Оно представлялось таким же пустым и непроницаемым, как бездушный лик власти, ничем человеческим не обремененный и непрошибаемый.

…Вернее, не лик, а личинка. Одна из тех, что литыми кукурузно-зубастыми рядами охранки, тайных служб, жандармерии, армии отгораживает от мира людей купол разросшегося яйца власти. Любую политическую личину с произвольным подтекстом может надеть власть, но глазами и слухом она обращена исключительно в себя и занята собственными благами. Слепая, глухая, зато с громадным ртом-пастью. В этой пасти исчезают земли и золото. Сочиняя лицемерные законы, на самом деле огромная глотка бесконечно ест… ест и ест. А для того, чтобы устрашить граждан, надо показательно уничтожать каждого, кто кажется власти неблагонадежным. Так размышлял Хаим, ощущая бессилие перед этим ненасытным монстром, от которого он так хотел, но не смог уйти.