Змеев столб

– Извините, в чем же нам жить? – прервал Хаим.

Начальник смерил его уничижительным взглядом. Вежливый какой – извините-пожалуйста, а перебил! Интеллигент жидовский… Змей длинно сплюнул в песок.

– В чем-чем, – передразнил презрительно. – Вон, – показал на великанские тюки, – ставьте пока что палатки.

К ночи в двух огромных солдатских палатках с бочками-камельками кое-как поместились все двести человек.

– Половим рыбу и увезут в Тикси или еще куда-нибудь, – сказала Гедре, дочь покойного Бенешявичюса.

– Конечно, увезут, не будем же зимовать в палатках, – согласилась Нийоле, опасливо поглядывая на пани Ядвигу. Но та помалкивала.

Ужин варили тут же. Подросткам посчастливилось подбить палками непуганых гусей, и вкус забытого мяса немного приподнял настроение. Устраиваясь на досочном настиле и рыбных мешках, люди невольно чувствовали себя пассажирами корабля, потерпевшего крушение. Тщились уснуть поскорее, отгоняя мысли о будущем … Утром эти мысли пригнал назад Тугарин, приказав строить на зиму жилье, и по-доброму посоветовал:

– Поторопитесь, сами видите, какие погоды тут подлые, а скоро земля совсем замерзнет, останетесь без дерна.

– Из чего строить? – Хаим задал вопрос, беспокоящий всех. Прораб вчера пояснил, что бревна, вытащенные с берега, пойдут на строительство конторы и цеха засолки рыбы.

– Опять ты? – озлился начальник. – Из чего! Не из чего и нечем, екарный бабай! Нет у меня инструментов. Да их особо и не требуется. Землянки лепите, земли на всех хватит. Доски могу дать только на крыши и нары. А топоров и лопат у матросов полно. С ними и торгуйтесь, у кого есть хорошие шмотки, деньги или золотые цацки, серьги там, колечки…

Он знал, что говорил. Матросы не первый год менялись на меха с местными, кочевавшими с оленьими стадами по тундре, и запаслись к возможному базару не только всяким инструментом и водкой, но и котелками, кружками, консервами, сахаром и даже буханками дубового хлеба. Чувствуя себя теперь туземцами, люди потянулись к берегу.

Хаим вынул из рюкзака припрятанную на самое дно, завернутую вместе с серебряными вилками-ложками шкатулку. В Якутске энкавэдэшники велели сдать золото и серебро, да почти никто этого не сделал. В трудные дни Готлибы, как и другие, бывало, меняли у алтайских крестьян одежду на еду. Сельчане смотрели на дорогие украшения с подозрительностью, «цацки» им были ни к чему, а тут, видимо, подошел черед драгоценностей.

– Подарок фрау Клейнерц не надо, – попросила Мария. – Может, хватит будильника и обручальных колец?

– Погоди, – проворчала пани Ядвига и высыпала на ладонь Хаиму горстку перстней. – Те, что попроще пока. Чую, остальные потом пригодятся… Вот еще это возьми, – порывшись в бауле, достала черное бархатное платье, кружевную шаль и вышитую маркизетовую сорочку.

Хаим заметил, что меной занимаются всего несколько матросов. Другие смотрели на бойкие торги с угрюмым осуждением, но не вмешивались и отходили.

По простейшей системе оплаты – топор, нож и продуктовая добавка за кольцо – удалось выторговать четыре топора, четыре ножа, два долота, молоток, двуручную пилу и кое-какие продукты. Топор на севере самый необходимый инструмент, а пила – настоящее богатство…

Глава 3 Ад не понимает счастья

Место поселку Тугарин определил возле залива. Бригада, сколоченная из мужчин, крепких женщин и стариков, под руководством прораба и троих строителей принялась наращивать венцы в срубе будущей конторы.

Так как стоял полярный день, спали по очереди и работали посменно. Подростки впряглись в постромки, потащили бревна, доски и кирпичи на сбитых наспех волокушах; народ послабее вырубал пластами и подсушивал у костров дерн. Топор был действительно универсальным орудием труда. После семи часов вечера работа на казенной стройке заканчивалась, и бригада приступала к возведению жилищ. Привыкнув за время летнего пути к коллективу, решили построить две большие землянки. О строительстве бани и школы разговоров не велось.

Прибыли баржи со стройматериалом и строителями. К свежему обмену из тундры на маленьких, словно карликовых, оленях подъехали два аборигена – молодой парень и мужчина в годах, одетые в добротные оленьи полушубки и длинные, выше колен, кожаные торбаза. Переселенцы уже знали, что это якуты, а не китайцы, как полагали раньше, когда пароход останавливался в селах для погрузки дров.

Во время обеденного перерыва кочевники приблизились к Хаиму, сидящему на бревне с миской похлебки. Лица их были почти одинаковыми, только один моложе. «Отец и сын», – подумал Хаим.

Возбужденно сверкая раскосыми глазами, старший выпалил:

– Дорообо, догор! [44] Где пасыста?!

Хаим не понял, о чем он спрашивает.

– Па-сыс-та, – раздельно произнес старик. Нагнувшись, для верности нарисовал свастику пальцем на песке и быстро стер.

– Фашисты, – сообразил Хаим. – Какие фашисты?

– Тугарина гоборила, проклятый пасыста тут приедут.

– Мы приехали, – Хаим окинул рукой будущих жителей поселка. – Похожи мы на фашистов?

44

Дорообо, догор! – Здравствуй, друг! (якут.).

– Браг наро-ода, – протянул якут разочарованно. – А моя пасыста смотрет хотела, морда плюбать хотела – сачем мире бойна делал? Бойна – плохо!

Молодой засмеялся и изобразил стрельбу:

– Пух, пух!

– Немес – плохой челобеки, многа народ убила, – сокрушенно покачал головой старик.

Они отошли, о чем-то совещаясь. Сын мотнул головой в сторону женщин, возившихся в отдалении у стены землянки, защебетал на красивом певучем языке. Отец согласно кивнул, и якуты поспешили к строительницам.

Хаим, доев похлебку, двинулся следом.

– Болсой балаган-юрта не нада, – донесся поясняющий голос старшего. – Болсой юрта – многа народ, одна огонь мало, ычча! [45] – Поежившись, он радостно вскинул пальцы: – Десят челобеки! Не болсой балаган-юрта, тепло. Десят – хоросо.

– Двадцать землянок! – воскликнула Гедре. – Мы их никогда не построим…

Узнав о том, что якуты встряли в строительные дела, Тугарин рассердился:

– Где я вам столько печек раздобуду?!

45

Ычча – холодно! (якут.).