Змеев столб

Часть третья Каак

Глава 1 Из-под носа у Гитлера

Спецпоселенцы ровно год прожили в Алтайском крае, где работали в отделениях зерносовхоза, и вот их снова куда-то везли – вначале на поезде, затем на грузовиках и, наконец, на пароходе. Там, где останавливались заправиться дровяным топливом, капитан позволял собирать ягоды и съедобные травы. Пассажиры заполняли кастрюли прозрачными гроздьями красной смородины, кистями крупной черной; хватали, торопясь, одеревеневший дикий лук, щавель и черемшу. Последнее начальство затерялось в Якутске. Понятно – не сбегут люди с судна в дикие таежные дебри.

Колесный пароход «Ленин», аллегорически «одноименный» с рекой, громко тарахтя, шел по Лене, двигая караван барж вперед, к северо-востоку. Белыми ночами с обеих сторон речного коридора грозно вставали зубчатые скалы – сциллы и харибды, причудливой волею природы перенесенные сюда из греческих мифов. Лена то сужалась, то расступалась в шальном размахе, величественные скальные пейзажи сменялись столь же царственными равнинными ландшафтами.

Нежно-лиловые таежные берега, дельта и архипелаг остались позади. Теперь кругом, сколько хватало глаз, хмуро стелилось, туманилось море – капризная, коварная водяная стихия, открытая только в августе и сентябре, а все остальное время забранная льдами. В море Лаптевых самый короткий период навигации на всем североморском пути.

Когда впереди замаячила мглистая береговая полоса, умер народный учитель Литвы Бенешявичюс. Старик не выдержал морской качки. В последнее время ничего не ел и все лежал с бумажным кульком у губ, выхаркивая в него воду и желчь.

Приближался порт Тикси – морские ворота Якутии. Кто-то высказал робкую догадку о возможной отправке в Канаду, и у людей ожили зыбкие надежды на лучшую долю. Предположение, как это часто бывает, раздулось до размеров истерически радостной вести.

Пани Ядвига язвительно заявила:

– Нас уже послали куда подальше, на тот самый конец.

Циничная фраза на корню обрубила взволновавшую всех тему. На другого накинулись бы с попреками, могли и стукнуть. Невыносимая неизвестность озлобила и вымотала народ до предела. «Этой», не скрывающей своего аморального прошлого, не стали перечить, хотя согласных с нею не было. Не для того же со спецконтингентом «нянчились» так долго, чтобы погубить его на краю земли!

Люди высыпали на палубу. На причале стояли ледоколы, лесовозы с сырьем, баржи-тысячетонники с разным товаром. Ни один из ждущих погрузки экспорта и транспортных кораблей, как выяснилось, не собирался вывозить эмигрантов.

Похоронить Бенешявичюса в земле не дали, велели бросить в открытое море. Раз уж оно измучило человека до смерти, значит, затребовало. Пока пароход затаривался, пассажирам разрешили побывать в поселке.

Жители Тикси считали порт обособленным от материка островом. Бытование островитян и впрямь отличалось от жизни остальных советских граждан максимальной отдаленностью от зон боевых действий, двойной зарплатой и привозным «из-за бугра» снабжением. Мечтая о покупке дома с садом в южных тылах, кое-кто из вольнонаемных соглашался работать в нечеловеческих условиях и на самых дальних островках и мысах, куда правительство направило после Алтая социально-чуждый элемент.

Причина очередной депортации спецпоселенцев, о чем они пока не знали, была проста. Основные рыбопромысловые водоемы Советского Союза оказались на затронутых войной территориях и прекратили обеспечение страны морским продуктом, а Якутский госрыбтрест неожиданно начал существенно перевыполнять план, словно вся рыба из других морей рванула на север. План якутской рыбодобычи вырос в шесть с половиной раз, но завербованных не хватало, и руководство страны решило воспользоваться трудом переселенцев. Бессрочно выселенных русских, прибалтов, ленинградских немцев и финнов, позже – более пяти тысяч якутских колхозников из Чурапчинского района, виновных перед государством в постигшем их места неурожае, доставили сюда поднимать рыбную промышленность.

…Груженый караван тронулся к конечному пункту. Пароход тащил баржи со стройматериалом, бочками и продовольствием. Первыми, кого увидел Хаим, выйдя из трюма хоронить учителя, были птицы. Стройный клин гусей устремился на запад. Что свободным птицам до войн и рубежей? Они летели к теплу. А вокруг парохода выныривали любопытные нерпы. Их усатые, большеглазые морды смахивали на добродушное лицо булочника Гринюса. Волны щетинились и опадали, пенные брызги студили щеки, как снег. Холодный августовский день Заполярья напоминал глубокую литовскую осень, когда северные ветра рвут пену с балтийских волн…

Пароходная труба нещадно дымила, но после спертых запахов битком набитого железного чрева воздух палубы казался свежайшим напитком. Люди закутались кто во что, а Бенешявичюс, омытый и завернутый в чистую простыню, уже не мерз. Тихо плакали Гедре, дочь учителя, и его восьмилетняя внучка.

Связанное веревками тело опустили вниз. Ветер вдруг переменился, волны успокоились и поглотили усохшую плоть, измаянную душу. Близость смерти усилила горькие чувства узников. Каждый думал о том, что старика приняло в жертву чужое море, а их, может быть, пожелает забрать себе чужая земля.

Хаим смотрел на острые гребни, и ему казалось, что несметные вооруженные полчища прорываются и вот-вот вырвутся из хлябей цвета выстуженной стали… Сталь.

Сталин – это имя красовалось на плакатах в оставшемся где-то за тысячи километров Бийске, зерносовхозе и повсюду на станциях Транссиба, где проезжал эшелон: «Любимый Сталин – счастье народное!», «Слава великому Сталину – вождю мирового пролетариата!», «Слава товарищу Сталину, величайшему гению всех времен и народов!»

Лишенным бога было кому поклоняться. Человек-держава возвел личную власть в абсолют, основанный на абсолютном же страхе. И уже подрастало новое поколение с наивной верой в непогрешимость Сталина и партии, принимающее страх, как должное, необходимое для идеальной жизни – поколение, родившееся у скованных страхом родителей.

У двух воюющих стран были в чем-то сходные притязания. Но имелось и масштабное отличие – между советской мечтой, вопреки желаниям многонационального мира, уподобить его коммуналке с общим казарменным уставом и германским стремлением заставить мир поверить в избранность одной нации. Правители обеих стран находились в фокусе внимания Европы и США, и оба, несмотря на идейную разницу, были поражены манией всевластия. Запад открыто ненавидел фюрерскую власть и сдержанно – большевистскую. На руку потаенным противникам было то, что, тяготея к неодинаковым целям, агрессор и ратоборец одинаково планомерно проводили чистку в своих державах от внутренних «врагов».

«Акциями» называли фашисты отрегулированное убийство евреев и цыган. «Большой акцией» называл НКВД переселение на окраины страны потенциальных врагов – людей семнадцати национальностей и даже целых народов. Советская чистка была выдающейся по четкости исполнения, поистине интернациональной и невероятной с точки зрения нормального человека. Тем не менее никто не застрахован от «ошибок»: так, приказ одного верховного главнокомандующего, выдернув тысячи прибалтийских евреев из-под носа другого оберстер бефельсхабера [43] , спас их от полного уничтожения.

43

Оберстер бефельсхабер – верховный главнокомандующий (нем.).