Змеиные боги
Шрифт:
Чернава у них не прижилась. Вспоминая её, старик стал хмурым, а голос его перешел на низкий вкрадчивый шепот. Кусая спрятанные за усами губы, он закончил свой рассказ.
«Ты вот что, дочка, держи глаз с ней востро. Что-то в ней мне покоя не дает, её даже скотина стороной обходит. За ведьму её считают, перешептываются, боятся, да только случись какая беда, все равно к ней идут. Так и живет бобылем[1] на хуторе».
И что-то в этот момент по-змеиному скользнуло внутри Кати. Резко, как выбивают дыхание твердым кулаком в солнечное сплетение. Лавина не тревоги, нет – ужаса. Поднимающего волосы на голове и пускающего мурашки «гусиной кожей».
Развевающееся по ветру белье, подремывающую в будке псину и разросшийся шиповник у деревянного ровного – досочка к досочке, забора. Где же оно? Где? Причина, по которой её обуял этот иррациональный страх, заставивший замереть на месте. Беляс говорил что-то ещё, похлопывая по-отцовски её по плечу. А Катя терялась в этом странном, диком ощущении. Будто что-то неизбежное тянет жадные руки в их сторону, что-то дышит льдом, замогильным запахом гнили и почвы.
Пытаясь прояснить сознание, она протестующе тряхнула головой, отстраненно попрощалась с мужчиной. Он так и остался стоять на пороге, когда её тонкий силуэт скрылся за углом последней видневшейся избы.
Смоль сбросила с себя это наваждение. Сослалась на уставший организм и переедание. Оно, как известно, зачастую является виновником ночных кошмаров. Её просто выбила из строя эта поездка – незапланированная, странная и волнующая.
Широкая деревенская дорога закончилась у диких кустов кизильника – дальше вела узкая тропинка, хитро нырнувшая за массивный ствол осины и скрывающаяся в высокой траве. Через короткую полосу старых яблонь и осин виднелся высокий дом, тяжело устроившейся на взгорке. В отличие от многих других деревенских изб, он не был огорожен забором, каждая его пристройка виднелась даже отсюда, как на ладони.
Она смиренно вздохнула и ступила на тропинку, когда сзади послышались частые шаги и голос Бестужева:
– Не против, если составлю компанию?
На плечах Саши висели их сумки, а Катя отстраненно подумала, что ему следовало оставить их с одногруппниками у добродушных стариков в доме. Неизвестно, подойдет ли им эта избушка, подпирающая собой границу к мрачному густому лесу. Но она ничего не сказала, лишь кивнула, соглашаясь с его присутствием.
Тень мимолетного ужаса все ещё висела на ней, сжимая тревогой грудную клетку. Разговаривать не хотелось.
Они так и дошли до дома в тишине, Саша бросал на затихшую подругу непонимающие взгляды, но молчал, оправдывая её поведение усталостью.
То, что староста деревни называл небольшим домиком, по их меркам по площади походило на городскую трешку. Дверь приоткрыта и надсадно поскрипывает от порывов ветра – должно быть хоронящие женщину сельчане забыли её плотно закрыть. Стоило её распахнуть – в нос ударили запах свечного воска и затхлости. Сени были небольшие и узкие, в углу стояли полуразвалившиеся ботинки с облупленной потрескавшейся кожей и высокие резиновые сапоги, на вбитом ржавом гвозде висел широкий мышиного серого цвета тулуп.
Вот и вся память, оставшаяся от целой жизни. От человека.
Укоризненно качнув головой, Катерина толкнула дверь в общую комнату, Саша в дом не вошел – исчез ещё на подходе.
Общая комната, как и у старосты, вмещала в себя и кухню, и гостиную: лавка у печи была вдвое шире, а сама печь огромной махиной жрала пространство. Ей вдруг подумалось, что в такой печи можно было приготовить целый
пир для всей деревни.Или изжарить ведьму, что напала на бедных детей, в попытке разжиться мясом.
Эдакий пряничный домик на холме.
Её передернуло, из груди вырвался неловкий смешок. Глупо это всё.
Несмотря на то, что лавка была шире и печь больше, пространство ещё оставалось. Деревянный стол покосился и Смоль с подозрением подумалось, что одна ножка давно отвалилась и теперь стоит на честном слове, косо оттопыренная под весом тяжелой вишневой столешницы. Табуреток у стола не оказалось – все они стояли в центре комнаты попарно. Шесть – по три с каждой стороны, расстояние между ними было с её ладонь. И когда недоумение сменилось осознанием – она быстро и трусливо, словно вор, тень которого нависает над чужим золотом, попрятала их под стол.
Ещё одна дверь вела в комнату, все пространство которой занимал огромный шкаф и двухспальная кровать – такая же железная и пружинистая. Наверное, когда-то у Весняны был муж. Наверняка и дети.
Ведомая любопытством, Смоль подошла к шкафу и распахнула дверцы. Одежда не занимала и половины – пропахшая старостью, заношенная, среди цветных халатов, штанов и разноцветных свитеров ярким пятном выделялась белоснежная шаль из козьего пуха. Она аккуратно провела по ней рукой и прикрыла скрипучие дверцы.
– Она не надела платок ни разу. Всё берегла невесть для чего. Говорила, что похоронить её в нем следует. А совсем занемогла – другой выбрала, небесно-голубой. Пусть поношенный, но самый сердцу приглядный.
Голос за спиной раздался так внезапно, что Катерина вскрикнула, развернулась так резво, что короткие черные волосы хлестнули по щекам, ударили в глаза. Те с готовностью принялись слезиться.
Перед ней стояла настоящая красавица, от вида которой у Смоль пропала речь (от вида и от способности подкрадываться абсолютно бесшумно по старому скрипучему полу). Темно-карие, почти черные глаза затягивали, казались глубокими омутами, из которых тяжело выбраться. Этот взгляд гипнотизировал, она с трудом моргнула, переводя взгляд на переносицу стоящей рядом женщины. Идеальный овал слегка заострялся у скул, а пухлые губы начали изгибаться в снисходительной улыбке. Черные волосы плавным волнистым каскадом спускались поверх темно-зеленой шали, в которую незнакомка куталась вместо куртки.
Катерина неловко вытерла вспотевшие ладони о джинсы на бедрах, попыталась прочистить горло. Как начать разговор на ум не шло: пошутить по поводу нескромности незваной гостьи, что зашла в чужой дом без стука? Натянуто рассмеяться над собственным испугом? Или быть может сопереживать, сожалея о скоротечности времени и гибели её знакомой?
Та будто чувствовала её смятение и им упивалась. Поза стала расслабленной. Напоминающая тонкий белый фарфор кожа разрезалась тонкими мимическими морщинками у глаз, когда незнакомка улыбнулась, обнажая ряд ровных белоснежных зубов:
– Не пугайся, девочка, в этой деревне тебе зла никто сейчас не желает. Звать меня Чернава.
За спиной женщины послышался резкий скрип двери, а после широкие шаги Саши. Увидев, что Катя не одна, он настороженно замер, глядя на женщину, постукивающую ногтями по дверному проему. Чернава не развернулась – чуть повернула голову вбок, чтобы увидеть парня периферией зрения. И что-то проскочило в её взгляде… Что-то, что Катерине совершенно не понравилось. Так хищница-кошка смотрит на нору, у которой чует запах мыши. Жадно, с предвкушением.