Змея, крокодил и собака

– Брезгливость, – задумчиво повторила она. – Думаю, мне это по силам.

– Это всего лишь предложение. Однако тебе следует найти какое-нибудь занятие вроде этого. Я отправлю тебя в Англию, как только нынешнее положение разрешится. Я бы и сейчас это сделала – потому что, откровенно говоря, хотела бы снять с себя ответственность за тебя – если бы предполагала, что ты согласишься уехать.

– Я бы не согласилась. Пока… положение не разрешится. – Руки лежали у неё на коленях, лицо было спокойно. Некоторое время она очень внимательно изучающе смотрела на меня, а потом сказала:

– Ты могла бы сделать это для меня? Почему ты считаешь себя обязанной?

Мои глаза не выдерживали её пристального взгляда. Изменения её внешнего вида были весьма примечательны, но моё нежелание отвечать вызывалось ещё одной причиной, не делающей мне чести. Я преодолела это нежелание так же, как (надеюсь) всегда преодолеваю слабости характера.

– Я видела, что ты сделала, Берта, той ночью, когда я пришла за Эмерсоном. Если бы ты не бросилась к двери и не пыталась удержать её, сопротивляясь человеку, который хотел убить Эмерсона, я могла бы не успеть своевременно воспользоваться пистолетом. Это был поступок честной, мужественной женщины.

Слабая улыбка коснулась углов её губ.

– Возможно, это было то, о чём говорил О'Коннелл, – у меня не было времени подумать, прежде чем действовать.

– Тем больше чести для тебя. Твои инстинкты сильнее твоих же сознательных поступков. О, признаюсь, я немного сомневалась в тебе. Ты будешь смеяться, – рассмеялась я сама, – когда я расскажу тебе, что временами подозревала, будто ты – мужчина.

Вместо смеха она подняла брови и медленно провела руками по телу. Натянувшаяся ткань прижалась к нему таким образом, что не оставила сомнений.

– Человек, которого вы называете Сети? – спросила она. – Даже облачившись в покрывало и халат, только чрезвычайно умный человек смог бы вынести такой маскарад.

– Он исключительно умён. Уж ты-то должна знать.

– Я не думаю, что это он.

– Да, вероятно. Хотя я бы и не поверила, что он мог бы так использовать женщину, как использовали тебя... Ну ладно, это доказывает только то, что обмануться может даже такой проницательный человек, как я. Воистину он выбрал правильный псевдоним – хитрый, ползучий змей, обманувший Еву.

Берта наклонилась вперёд:

– Как он выглядит?

– Ах, видишь ли, на это трудно ответить. Его глаза – неопределённого оттенка, они могут казаться серыми, синими, карими, а то и чёрными. Прочие черты его лица и телосложения изменяются с той же лёгкостью. Он объяснил мне некоторые способы, которые использует, чтобы замаскировать их.

– Так ты говорила с ним – находилась рядом с ним.

– Э-э… да, – замялась я^[242].

– Но, конечно же, – продолжала Берта, наблюдая за мной, – никто не сможет полностью обмануть взгляд такой… такой проницательной и наблюдательной женщины, как ты. Он был молод?

– Легче подделать старость, чем молодость, – призналась я. – И в своих попытках... В своём непревзойдённом тщеславии он проявлял определённые черты, которые, вероятно, были его собственными. Он почти того же роста, что и Эмерсон – на несколько дюймов ниже, может быть, и хорошо сложен. В его походке – упругость юности и физическая сила, в его... По-моему, я уже рассказала всё, что могла. Судя по тому, что я слышала о твоём бывшем хозяине, эти характеристики подходят ему.

– Да.– Некоторое время мы сидели в задумчивой тишине, и обе были заняты своими мыслями. Затем Берта встала.

– Ты должна отдохнуть. Могу я задать тебе вопрос, прежде чем уйти?

– Безусловно.

– Он тебя помнит?

– У него есть основания для этого... О, ты имеешь в виду Эмерсона?– Я поникла, вздох сорвался с моих губ. – Пока нет.

– Он заботится о тебе. Я видела его лицо, когда он коснулся ножом твоей ноги.

– Несомненно, ты хочешь ободрить меня, Берта, и я ценю эту мысль, но боюсь, что ты не понимаешь британского характера. Эмерсон сделал бы то же самое для любого страдальца и испытывал бы точно такую же жалость к… к Абдулле. Особенно к Абдулле. Так что иди и серьёзно подумай о профессии медсестры.

Я хотела остаться в одиночестве. Её слова, пусть и продиктованные лучшими побуждениями, глубоко ранили меня. Как отчаянно я жаждала, чтобы страдания Эмерсона по моему поводу были сильнее, чем любого английского джентльмена – по поводу любого несчастного. Увы, я не могла так обманываться. А Эмерсон (несмотря на некоторые эксцентричности), несомненно, являлся английским джентльменом.

Хотя я и не чувствовала себя тем вечером в своей тарелке, но настояла на том, чтобы присоединиться к другим. Признаюсь, я ощущала себя какой-то героиней художественной литературы, когда появилась в салоне, грациозно полулёжа в почтительных объятиях моего друга Сайруса, облачённая в свой самый элегантный халат. Именно в нём я была той ночью в Луксоре, когда Сайрус подошёл к моей каюте с телеграммой от Уолтера; и когда я застёгивала пряжки и завязывала банты, то вспомнила о невероятной душевной тоске, владевшей мной в то бесконечное время. Это напоминание оказалось благотворным. Независимо от того, с какими опасностями нам ещё предстояло столкнуться, и насколько ничтожными были шансы на освобождение Эмерсона – никакие мучения не могли сравниться с теми ужасными часами, когда я не знала, будет ли он жить и вернётся ли когда-нибудь ко мне.

Лица тех, кто поднялся поприветствовать меня, сияли улыбками и (если позволить себе нескромность упомянуть об этом) восхищением. Но лица, которое я надеялась увидеть, среди них не было. Как и обладателя лица.

– Проклятье! – невольно чертыхнулась я.

Сайрус, опускавший меня на диван, застыл.

– Я причинил вам боль? Я такой неуклюжий старый...

– Нет, нет, вы не причинили мне боли. Просто опустите меня, Сайрус.

Рене поспешил ко мне с бокалом в руке. Его выражение показывало, что он хотя бы оценил жёлтый шёлк и шантильские кружева^[243]. Ещё бы – ведь он был французом.

– Нет, спасибо, – сказала я. – Меня не интересует херес.

– Вот вам, мэм. – Кевин оттолкнул Рене. – Как раз то, что доктор приказал. Я кое-что добавил, будет получше и посильнее. Чтоб не болело, знаете ли.

Блеск в его глазах, когда он вручал мне стакан, вызвал у меня непроизвольную улыбку. Я знала: ему вспомнились незабываемые лондонские дни, когда он развлекал меня в одном из тех любопытных заведений, которые, кажется, называются трактирами, и подавился собственной выпивкой, когда я заказала виски с содовой. Не Кевин, снова подумала я – не молодой человек, сражавшийся вместе со мной против замаскированных жрецов, стоявших у нас на пути^[244]. С одной оговоркой – когда он не выпускал в печать оскорбительных выдумок о нас во время расследования дела об убийстве лорда Баскервиля^[245].

– Дозволено ли мне заметить, – весело продолжал Кевин, – как это жёлтое платье гармонирует с вашими щеками, на которых горят поцелуи солнца, и локонами цвета воронова крыла, миссис… э-э… мисс Пибоди?

– Не страшно, – ответила я, – его здесь нет. Что, к дьяволу, ему опять пришло в голову?

Последовали короткое сконфуженное молчание и быстрый обмен взглядами.

– Не волнуйтесь, мэм, – промолвил Чарльз, – Абдулла ушёл вместе с ним.

Я осторожно поставила свой бокал перед тем, как заговорить.