Змейские чары

Об этом, конечно, можно спросить и потом.

Дафин-витязь встает из-за шаткого, древнего стола, переводит дух.

Показывай короткую тропу, говорит. Пора в путь.

Нана улыбается, взмахивает рукой.

Дверь хижины открывается, расступаются кусты бузинные — а за ними вовсе не окраина Сандавы, а густой лес, где деревья так высоки, что цепляют звезды верхушками. Как же вышло, что уже глубокая ночь? Неужто они так долго говорили, а царевна не заметила?

Нана Динка кладет руку ей на плечо: то ли желая подтолкнуть, то ли намекая, что Дафина может передумать и вообще никуда не идти, — в этом покосившемся домике для нее всегда найдется где поспать и что поесть. О прошлом, конечно, придется забыть.

Царевна берет эту руку и целует, поклонившись.

Иди, говорит нана и сует ей трайсту, в которой краюха, фляга и почему-то клубок ниток.

Иди же.

…луч вонзается ему в центр правого зрачка и летит сквозь плотные тучи тоски по утраченному навсегда девятому небу, обиды на Фыртата, который без его помощи не смог бы сотворить все, что было сотворено, болезненной любви к людям, которых он слепил из глины по образу и подобию своему, но вышли тупые глиняные болваны, с болванами и поговорить-то не о чем, а говорить он любит, хотя в Преисподней теперь уж собеседников достаточно, надо лишь снять любого с цепей или вынуть из котла и отправиться вдвоем на короткую прогулку по берегу Субботней Воды, текущей из ниоткуда в никуда, хранящей в недрах своих один необычный остров…

Змейский лес — а в том, что это колдовское царство, у Дафины нет сомнений — дышит фиолетовым холодом и источает ядовитый интерес. Здесь каждая ветка так и норовит ухватить за одежду, каждая шишка — упасть на голову и вцепиться в волосы, за каждым деревом прячется кто-то зубастый и терпеливый. Сойди с тропы, просят они. Сойди, ну что тебе стоит?

Дафина идет вперед.

Если смотреть под ноги, тропы не видно — видно только землю, покрытую толстым слоем опавших игл. Но когда царевна-витязь смотрит вперед, подальше, она смутно различает серебристую ленту, что вьется, вьется, бежит туда, где ждет опасность похуже существ, притаившихся в лесу.

Так продолжается несколько часов, и незнакомые звезды над головой все это время покачиваются — словно танцуют парами — и наблюдают за ней с любопытством, моргая. Один раз тропу в отдалении пересекает что-то очень большое и темное, размером с дворцовую часовню; оно громко пыхтит и источает смесь звериного мускуса и вишни, будто только что вывалялось в опавших плодах под огромным деревом. А может, думает Дафина, змейская вишня на запах и вкус совсем не похожа на человеческую и чудище пахнет чем-то совсем другим.

Она идет, идет, а потом невольно замедляет шаг, увидев мерцающий среди деревьев перекресток.

И куда теперь?..

Ближе к перекрестку тропа у нее под ногами расширяется, превращаясь в дорогу, и та, что ее пересекает, тоже оказывается широкой дорогой — две телеги разминулись бы без труда. Чутье — а может, усталые ноги — подсказывает Дафине остановиться. Наконец-то. Сейчас что-то произойдет.

И в тот самый миг, когда она останавливается шагах в тридцати от второй дороги, раздается грохот, словно прямо над ее головой схлестнулись две халэ — неправедные души, обернувшиеся грозовыми тучами. Кажется, что небо падает, и Дафина бросается ничком на тропу. Спиной она чувствует мощный порыв горячего ветра, а потом опасливо приоткрывает один глаз и видит нечто поразительное.

Над перекрестком мерцающих дорог парят два громадных огненных колеса; одно горит серебром, другое — золотом. Там, где положено быть ступице, у обоих чернеет густая тьма, а по ободу рассеяны очи, которые то пристально глядят, то зажмуриваются, когда колеса, чуть разбежавшись, несутся навстречу друг другу и сталкиваются с тем самым грохотом — от него в голове царевны начинает звенеть. Теперь от них еще и летят искры, и одна даже попадает на рукав, прожигая его насквозь.

Дафина понимает две вещи: она не должна сворачивать, но миновать перекресток не получится, ведь там… эти.

Пока она размышляет, что делать, колеса успевают столкнуться еще трижды.

Не считая цвета пламени, существа совершенно одинаковые, и ничто в их облике не говорит о том, что они устали, страдают от ран… или поломались? Судя по всему, что бы ни вызвало эту битву, закончится она очень нескоро, потому что у противников неисчерпаемый запас сил. Скорее царевна-витязь умрет на этом перекрестке от голода, чем колеса угомонятся.

Поэтому она вскакивает и кричит:

— Хватит!

Колеса замирают, и наступает тишина, нарушаемая лишь потрескиванием пламени. Очи на ободах прищуриваются. Дафина вновь чувствует позади Черную, которая шепчет ей на ухо что-то язвительное, но в присутствии серебристого и золотого существ значение слов теряется, они превращаются в шипящий звуковой поток: ш-ш-ш-ш-с-с-с…

Пауза тянется, мучительная, словно нож в ране.

И в конце концов:

— ТЫ СУДИЯ? — спрашивают существа в унисон. Их голоса не громче того звука, с которым сталкивались колеса, не похожи на визг или скрежет, они иные: вонзаются в уши, будто две стальные спицы, и сквозь жуткую боль Дафина чувствует, как по шее текут струйки теплой крови. Кровь разбивается на капли, которые взмывают перед ее лицом и складываются в алые буквы. — ТЫ СУДИЯ?

Она видела, как отец вершил суд.

Она и не думала, что придется делать то же самое.

— ТЫ СУДИЯ?! — в третий раз спрашивают колеса, и становится ясно, что это последняя возможность ответить.

— Да, — говорит Дафина и сама себя не слышит. — ДА!

— ОНА ОБМАНУЛА МЕНЯ, — тотчас же заявляет левое, золотистое колесо. — ОТДАЛА НА ВОСПИТАНИЕ СВОЕГО СЫНА, ПОТОМУ ЧТО ОН БЫЛ ЕЙ НЕ НУЖЕН. Я ЕГО ПОЛЮБИЛА. ТЕПЕРЬ ОНА ТРЕБУЕТ ЕГО ВЕРНУТЬ.

— ОНА ОБМАНУЛА МЕНЯ, — не отстает правое, серебристое. Оттого что спицы теперь вонзаются по очереди то в одно ухо, то в другое, не легче. — Я ОТДАЛА ЕЙ СЫНА НА ВРЕМЯ, ПОТОМУ ЧТО НЕ МОГЛА ЕГО ВОСПИТЫВАТЬ. ТЕПЕРЬ ОНА НЕ ОТДАЕТ! Я ХОЧУ ЕГО НАЗАД! ПУСТЬ ОНА ВЕРНЕТ МОЕГО РЕБЕНКА!

— РАССУДИ!

— РЕШИ!

— КТО ИЗ НАС ЕГО МАТЬ?

— ТВОРИ СВОЮ ВОЛЮ…

— …ТАКОВ ДА БУДЕТ ЗАКОН!

Вновь пауза вонзается в тело, как нож в неумолимой руке. Дафина пошатывается от боли: ноги едва держат, колени подгибаются. Что же делать, что делать? Во что она вмешалась? Как ей решить спор этих… женщин? Колеса горят, очи смотрят не мигая. Тропа, ведущая прямо, зовет и торопит.

«Твори волю свою».

— Покажите мне… — говорит Дафина и вновь себя не слышит. Скрипнув зубами, продолжает, выталкивая слова по очереди: — Ребенок. Покажите. Сейчас.

Колеса еще немного молчат, а потом вспыхивают так ярко, что Дафина зажмуривается. Вновь открыв глаза, она видит посреди перекрестка еще одно действующее лицо, только оно не летает, а копошится.

Мальчик.

До чего странный мальчик…

С виду всего пару месяцев — совсем кроха, и ползать не должен. А он, судя по всему, даже бегает. Голый. Кожа серебристая, на голове копна волос стального цвета, глаза сияют, как две луны, на пальчиках чернеют острые коготки. Смотрит на царевну-витязя снизу вверх и улыбается; по темно-лиловым губам скользит раздвоенный фиолетовый язычок.