Змий

— Спасибо, лисёнок. Я, конечно, и без твоего предупреждения никогда бы не стал тем разумным, кто оказался был провокатором конфликта, и уж тем более никогда не пошёл бы против Нуры, но за информацию всё равно спасибо. Одно только то, что мне известно о том, что старый пьяница и развратник жив, уже наполняет моё сердце радостью. Встань, пожалуйста, и прими мои поздравления со скорой свадьбой.

А когда Мэй разогнулась и выпрямилась, то перед ней оказался небольшой сундучок, и явно не простой. Точнее его содержимое было таковым, так как она не могла своей чувствительностью заглянуть за стенки и крышку этого ларца, вовнутрь. Они прекрасно экранировали и прятали скрытое.

— Это наш общий подарок тебе от меня и твоей покойной матери. Открой его, — и когда Мэй проделала сказанное, то её взору открылся невероятной красоты и очень причудливой формы цветок. Его бутон и отростки, выходящие из него, делали цветок очень похожим на бычью голову. И если в оптическим зрении он был местами от ярко кровавого до бурого цвета, то в энергетическом он сиял от переполняющей его тяжеловесной энергией жизни и праны, что своей структурой олицетворяла мужское начало.

— Отвечая на мучающий тебя вопрос. Этот цветок позволит тебе родить мальчика, наследника своему избраннику. Твоя мама очень хотела когда-то подарить своему любимому сына, а тебе братика, но увы, не успела. Мы добывали его вместе с Кумихой и для этого нам пришлось спускаться в пандемониум[19]. Так что он по праву только твой.

— Спасибо! Спасибо!! Спасибо!!! — было ему ответом и, словно вернувшись в детство, лисичка Мэй повисла у тануки на шее и так же как и когда-то очень давно, несколько веков тому назад, повизгивала от счастья, словно ребенок, зарываясь своим личиком в шею разумного, заменившего ей отца. Правда хоть девочка вроде как уже выросла, это всё равно не сильно повлияло на общую картину, и она всё так же, уцепившись за шею огромного тануки, своими свисающими ногами не дотягивалась ниже его мохнатой груди.

— Ну всё, всё, егоза. Задушишь старика! — по-отечески ласково Кенмэй погладил свою воспитанницу и, аккуратно подхватив рукой за её спинку, снял с себя и вернул не сопротивляющуюся кицунэ на каменный пол пещеры, в которой он много веков назад обустроил своё логово и где по сей день проживает.

— Я очень-очень Вам благодарна! Вы даже не представляете, что для меня значит возможность родить своему суженному сына! — всё ещё с трудом справляясь со своими эмоциями, Мэй транслировала вокруг себя радость и воодушевление. Невозможность рожать никого, кроме себе подобных лисиц, была больной темой всех кицунэ-аякаши, которые влюблялись в кого-нибудь искренне, и в итоге приходили к мысли о невозможности родить своему избраннику наследника.

— Хех… отчего же, очень даже знаю… — взгрустнул старичок, но вот он быстро покинул свои грустные воспоминания и мысли, вновь вернувшись в реальность к Мэй, — Я надеюсь, ты пригласишь меня на свадебную церемонию? Хоть я и не любитель покидать своё логово, как ты знаешь, но на твоём бракосочетании быть обязан. Да и Нуру хочу повидать!

— Конечно!!! Завтра меня ждут дома у Святозара, где того поставят в известность, что я теперь его третья жена, — расплылась она в проказливо-довольной улыбке, — Я уже всё обсудила с его старшей женой и мы пришли к соглашению, осталось теперь сообщить об этом нашему мужчине.

— Оххх… Какие же вы наивные… — насмешливо прозвучало от пожилого тануки на услышанное ранее от Мэй, — если Святозар это мой старый друг Нурарихён, то… Хотя, если он сам не подаёт виду и не выражает… Хм… Ладно, это уже его дело… — а после диалога самого с собой Кенмэй, вновь глянув на свою воспитанницу, произнёс, — Вот вроде бы ты уже взрослая девочка, но порой такая наивная.

Кенмэй был знаком с Нурарихёном более десяти веков, и всё это время ценитель женской красоты и хорошего саке с успехом избегал любых отношений, которые могли его обременить и привязать к чему-либо, не важно, к разумному ли, какому-то месту или даже событию. Нурарихён дорожил своей независимостью и свободой от обязательств перед кем-либо. Тануки не знал точного возраста своего старшего товарища, но когда в начале шестого века н. э. ещё совсем неопытным щенком он был пойман Нурой за хвост в момент, когда пытался стащить, как он думал, у задремавшего путника его продовольствие из походной котомки, Нурарихён уже был одним из самых уважаемых и почитаемых ёкаев Японии, но при всём при этом не имевшим своего Хякки Яко. Он не желал брать даже такую ответственность, ему было проще быть одному. Так что поверить в то, что настоящего Нуру обвели вокруг пальца и без его на то ведома и согласия собираются женить на себе, Кенмэй не мог.

Ещё около часа Мэй провела со своим «приемным отцом», во время которого она делилась с ним новостями о произошедшем в мире, последних событиях, но наступило время прощаться и, напоследок чмокнув в мохнатую щеку Кенмэя, лисичка пообещала ему сразу же, как только они согласуют дату, прислать тануки его приглашение на свадьбу.

— Хех… Кто бы мог подумать, старый развратник жив и даже не соизволил сообщить об этом своему старинному другу! — возмущённо пробормотал тануки, вслед рассеивающемуся ощущению былого присутствия кицунэ, ушедшей порталом в Пекин. У Мэй были дела в столице, ведь ей надо было сложить с себя полномочия, передав своё кресло в совете достойному, которого изберут оставшиеся у власти.

Сделав очередную сильную затяжку, а тануки всё ещё находился в сильном эмоциональном раздрае от новости о том, что Нура оказывается жив, он выдохнул большое облако дыма перед собой, но когда оно рассеялось, он обнаружил перед собой развалившегося, полулежащего на широкой подушке молодого мужчину одетого как истинный самурай: хакамэ, кимоно подпоясанные оби, хаори, на ногах таби и гетта. Довершала же картину лежащая рядом катана и небольшой столик перед незваным гостем, на котором стояло несколько бутылочек саке и одна пустая пиала, вторую же в руках держал наглец, явившийся без спроса и не обращающий внимание на грозный взгляд закипающего от гнева тануки.

— Успокойся уже ты, блоховоз. Что ты слишком сильно перевозбудился, — ощутив же, как вокруг тануки стала концентрироваться ёки, незнакомец продолжил его шпынять и дразнить соответственно, — Ты ещё фыркать на меня начни! Неужто не признал? Или у тебя что, совсем плохо стало с глазами, ты моего камона не разглядел? Мда… старость тебя не пожалела, — протянул нахал и пусть внешность юноши была абсолютно незнакома Кенмэю, но манера речи, формулировки, обращённые к нему, и полное отсутствие каких-либо ощущений от гостя, который казался невидимкой для восприятия древнего тануки, были ему до боли знакомыми, а ещё, приглядевшись к его кимоно, он увидел на нём герб своего старого друга, хотя правильнее будет сказать, приемного отца, которому вдруг приглянулся ещё на тот момент совсем глупый и шкодливый щенок енота аякаши, которого Нура взял на попечение и стал учить жизни.

— Нура?! — и хоть он уже больше часа как получил известие о том, что его друг оказался жив, встреча с ним воочию стала для него подобна ушату холодной воды за шиворот.

— А кто ещё может и имеет право к тебе обращаться подобным образом? Хм… Неужели это мой любимый сорт табака в твоей кисэру[20]? А как же: «Как ты можешь уподобляться гайдзинам и курить эту привезённую к нам из-за океана дрянь?»

— Значит и вправду не ошиблась, это действительно ты, Нура, — а затем своды огромной пещеры услышали рёв не енота, а настоящего пещерного медведя, который сорвавшись с насиженной подушки, от которой Кенмэй уже больше пятидесяти лет не отрывал своей задницы, подхватил Святозара и с учётом своих немалых габаритов попытался, не причинив своему названному отцу вреда, обнять.

— Ну что ты на самом деле, как маленький. И поставь меня уже на место. Мне больше удовольствия доставляет обниматься с молоденькими и симпатичными девушками, нежели с стоеросовым седым детиной, от которого воняет мокрой шерстью и табаком, — говорил это «Нурарихён» уже находясь в полуприсяде, полулёжа на подушке, которую только что покинул тануки, и уже вовсю хозяйничал в шкатулке Кенмэя с принадлежностями для курения, откуда уже доставал табак, который так уважал оригинальный Нура. Да… Этим самым явившимся сюда наглецом, стебущим старого тануки, был Святозар. А после того, как в его руках оказалась необходимое для курение количество табака, он призвал в свою руку кисэму, японскую курительную трубку, которую как-то от нечего делать смастерил из своего собственного клыка с добавлением в него в качестве присадки костей отродья Дагона, одного из клыков Цепеша, хитина божественных тварей, убитых им при зачистке подземного города, а чашу вообще выполнил из адаманта. В общем, трубка у Святозара получилась эпического класса и, естественно, он привязал её к своей сути. Что-то он в тот час слишком увлекся и никак не ожидал на момент решения сделать себе курительную трубку, потратив на её изготовление легендарные материалы, что, соответственно, побудило после создания очередного артефактного шедевра озаботится его защитой и чтобы он ни в коем случае не попал к кому бы то ни было ещё.