Знак четырех. Собака Баскервилей

– Не понимаю, – пробормотал он, – тут, вероятно, какая-то ошибка. Я напрямик сказал Бартоломью, что мы сюда явимся, но в его окне свет не горит. Не знаю, что и подумать.

– Ваш брат всегда так строго охраняет свои владения? – спросил Холмс.

– Да, он последовал обычаю моего отца. Видите ли, Бартоломью был его любимчиком. Я иногда думаю, что отец рассказал ему больше, чем мне. Лунный свет падает как раз на окно Бартоломью. Светится ярко, но в комнате, кажется, темно.

– Да, – согласился Холмс. – Впрочем, как я вижу, в окошечке рядом с входной дверью мерцает огонек.

– Да, это комната домоправительницы – старой миссис Бернстоун. Она нам все расскажет. Но вы не против подождать тут минуту-другую? Если мы заявимся к ней без предупреждения, это может ее напугать. Тише-тише, что там такое?

Шолто поднял фонарь. Рука его дрожала, и круги света задрожали вокруг нас. Мисс Морстен схватила меня за руку: с колотящимся сердцем мы застыли на месте, напрягая слух. В ночном безмолвии из огромного черного дома донеслось печальнейшее, что можно услышать, – жалобное прерывистое всхлипывание испуганной женщины.

– Это миссис Бернстоун, – сказал Шолто. – В доме, кроме нее, женщин нет. Подождите здесь. Я сейчас вернусь.

Шолто поспешил к входной двери и постучал особым способом. Высокая пожилая женщина отворила дверь и радостно встрепенулась:

– Ох, мистер Таддеус, сэр, как я рада, что вы пришли! Как я рада, что вы пришли, мистер Таддеус, сэр!

Мы слышали ее восторженные восклицания, пока дверь не закрылась и приглушенный голос не сделался совсем неразборчивым.

Наш проводник оставил нам фонарь. Холмс неспешно посветил им по сторонам, пристально оглядел дом и большие кучи земли, загромождавшие участок. Мы с мисс Морстен стояли рядом, взявшись за руки. Любовь – это удивительная, тонкая штука: до того дня мы ни разу не встречались, между нами не было произнесено ни одного ласкового слова, мы не обменивались нежными взглядами, однако в тревожный час наши руки инстинктивно потянулись одна к другой. Позднее я этому удивлялся, а тогда мне казалось совершенно естественным так поступить. И, как мисс Морстен потом часто мне повторяла, она тоже инстинктивно обратилась ко мне за утешением и защитой. Мы стояли, держась за руки, словно дети, и вокруг нас был мрак, а в наших сердцах – покой.

– Как здесь странно, – проговорила мисс Морстен, оглянувшись вокруг.

– Похоже, здесь усердно поработали все кроты Англии. Нечто подобное я видел на склоне близ Балларата, где трудились золотоискатели.

– И по той же причине, – добавил Холмс. – Это следы кладоискателей. Вспомните, что они трудились здесь целых шесть лет. Неудивительно, что усадьба выглядит как прииск.

В этот момент дверь дома распахнулась и, вытянув руки вперед, из дома выбежал Таддеус Шолто. В глазах его застыл ужас.

– С Бартоломью что-то неладно! – вскричал он. – Мне страшно! Мои нервы этого не выдержат.

Он и вправду едва не захлебывался слезами; его дергающееся бледное лицо выглядывало из просторного каракулевого воротника и казалось по-детски беспомощным.

– Давайте войдем в дом, – твердо распорядился Холмс.

– Да-да, пожалуйста, – умоляюще подхватил Таддеус Шолто. – Я сейчас просто не в состоянии взять дело в свои руки.

Мы последовали за ним в комнату домоправительницы, по левую сторону коридора. Пожилая женщина взволнованно ходила из угла в угол, ломая пальцы, но появление мисс Морстен как будто бы ее успокоило.

– Да благословит Бог ваше милое спокойное личико! – воскликнула миссис Бернстоун, сдерживая рыдания. – Смотрю на вас, и мне легче. Господи, чего я только не пережила за этот день!

Наша спутница погладила ее худую, грубую от работы руку, тихо произнесла несколько добрых слов, исполненных женского участия, и бескровные щеки экономки слегка порозовели.

– Хозяин заперся у себя в комнате и не отзывается. Весь день я ждала его распоряжений – он любит сидеть один. Но час тому назад я подумала, все ли с ним ладно, а потому пошла наверх и заглянула через замочную скважину. Поднимитесь туда, мистер Таддеус, поднимитесь и гляньте сами. Долгие десять лет я знала мистера Бартоломью Шолто в горе и в радости, но такого лица не видела у него никогда.

Шерлок Холмс взял лампу и первым пошел наверх, поскольку Таддеус Шолто выбивал зубами частую дробь. Потрясенный, он ступал на неверных ногах, и мне пришлось на лестнице поддерживать его под руку. По пути Холмс дважды выхватывал из кармана лупу и тщательно исследовал бесформенные, как мне казалось, пятна пыли на циновке из кокосового полотна, служившей на лестнице ковриком. Холмс медленно всходил со ступеньки на ступеньку, держа лампу низко и бросая острые взгляды направо и налево. Мисс Морстен держалась позади вместе с испуганной домоправительницей.

Третий пролет лестницы вывел нас к довольно длинному прямому коридору, на правой стене которого висел большой индийский ковер ручной работы, а в левой имелись три двери. Холмс продвигался вперед прежним медленным шагом, мы следовали за ним по пятам, а наши длинные черные тени крались вслед за нами. Нам нужна была третья дверь. Холмс постучал и, не получив ответа, попытался повернуть ручку и отворить ее силой. Однако дверь была заперта изнутри: поднеся к скважине лампу, мы разглядели широкую и мощную задвижку замка. Ключ в скважине, впрочем, был повернут, так что в ней виднелся просвет. Шерлок Холмс наклонился к нему, но тотчас отпрянул, судорожно втянув в себя воздух.

– Тут какая-то дьявольщина, Ватсон, – произнес он с необычным для него волнением. – Что вы об этом думаете?

Я наклонился к замочной скважине и в ужасе отшатнулся. Комнату озаряло зыбкое сияние луны. На меня в упор глядело лицо нашего спутника Таддеуса, словно бы висящее в воздухе (внизу была непроглядная темень). Та же вытянутая голова, блестевшая лысиной в кружке рыжей щетины, та же бескровная кожа. Черты лица, однако, искажала жуткая улыбка, застывшая и неестественная, которая в этой безмолвной комнате, залитой лунным светом, устрашала больше любого оскала. Сходство с нашим миниатюрным приятелем было настолько неотличимо, что я невольно оглянулся – убедиться, что он действительно с нами. Потом мне вспомнились его слова: братья были близнецами.

– Чудовищно! – сказал я Холмсу. – Что же делать?

– Выломать дверь, – ответил Холмс и навалился на нее всем своим весом.

Дверь заскрипела и затрещала, но не поддалась. Тогда мы с Холмсом объединили усилия, преграда с грохотом рухнула, и мы очутились в комнате Бартоломью Шолто.

Кабинет, казалось, был оборудован под химическую лабораторию. На полке напротив входа располагались два ряда бутылей и пузырьков со стеклянными пробками, стол был загроможден бунзеновскими горелками, колбами и пробирками. По углам на полу стояли оплетенные бутыли, в каких держат кислоту. Одна из бутылей, по-видимому, треснула или протекла: из нее сочилась темная струйка, и в нос ударяла острая вонь – вроде бы дегтя. Сбоку, на усыпанном штукатуркой и дранкой полу, высилась стремянка, а над нею в потолке зияло отверстие, достаточно просторное для того, чтобы через него мог пролезть человек. Под основанием стремянки валялся небрежно брошенный моток толстой бечевки.

У стола в деревянном кресле с ручками покоилось осевшее тело хозяина дома: голова откинута на левое плечо, на лице жуткая загадочная улыбка. Труп застыл и окоченел: несомненно, смерть наступила уже много часов назад. Меня поразила не только его гримаса, но и причудливо вывернутые руки и ноги. На столе возле его руки лежало странное орудие – коричневая плотная трость с каменным набалдашником вроде головки молотка, кое-как привязанным простой бечевкой. Рядом лежал вырванный из блокнота листок, на котором было нацарапано несколько слов. Холмс взглянул на него, а потом протянул мне.