Знак F: Фантомас в книгах и на экране
Шрифт:
Чуть позже в журнале VeloS&A напечатали анонимную пародию на собственное произведение под названием «Провал» (Le Four).Соблазнившись выгодным предложением владельца велоиздания, Сувестр и Аллен в итоге обвели вокруг пальца редактора L’Auto.Раздосадованный успехом конкурента, он посоветовал писателям подзанять остроумия и выдумки у неизвестного автора нового сочинения, не подозревая, что рекомендует им поучиться у самих себя! Идеи обоих романов, как утверждает Аллен, принадлежали ему, причем во время работы друзья от души забавлялись: «Мы просто умирали со смеху!» Этим молодым людям, быть может, не хватало силы проникновения в художественные образы, однако отсутствием чувства юмора и здоровой наглости они не страдали. Примерно в то же время Аллен переработал в пьесу «Земля дрожит» новеллу Сувестра «Пианто» о разрушительном землетрясении на Сицилии. Премьера в театре Petite Palaisпрошла не без успеха.
Вскоре из-под пера Сувестра и Аллена вышел «детективный роман о театре», так называемый фотороман, «Руаяльда» (сами авторы и их друзья выступили фотоперсонажами),
В 1910 году парижский издатель Артем Файар, вознамерившийся издавать ежемесячный журнал развлекательного чтения, прислал Сувестру и Аллену приглашение на встречу. Соавторы нанесли визит, будучи уверенными, что речь пойдет о небольшом новом заказе или переиздании какого-то из их прежних произведений. Однако Файар мыслил широко: он предложил Сувестру и Аллену поработать не над одной книгой, а над серией из 24 детективных романов, смешных, страшных, захватывающих и грустных одновременно, с общим роковым героем. Файар, проявивший редкую для издателя беспечность, не оговорил предварительно даже названий еще не написанных книг: он гарантировал публикацию первых пяти эпизодов, если продукция будет поставляться ежемесячно.
О чем и как писать — с этим, судя, в частности, и по воспоминаниям Аллена, проблем не возникло: соавторы быстро придумали сюжеты двух романов, а для фабулы третьего использовали «Отпечаток». Заминка возникла только с броским именем главного героя, всемогущего, жестокого, ускользающего от правосудия преступника. «Мы уже ехали в метро на встречу с Файаром, а названия романа и имени героя все еще не было, — вспоминал Аллен. — И вдруг меня осенило: ‘А если — Фантомус?’ Сувестр тут же записал большими буквами в блокноте: FANTOMUS. Вскоре мы оказались у Файара. ‘Ну как?’ — спросил Пьер, протянув издателю листок из блокнота. Тот прищурился: ‘Фан-то-мас? Великолепно!’» Так на свет появился один из самых зловещих персонажей мировой литературы. Биографы Сувестра и Аллена добавляют к этой полулегендарной истории пикантную деталь: букву ина букву ав имени Фантомаса изменила не близорукость издателя, а прихоть судьбы — когда карандаш Сувестра потянулся к бумаге, вагон метропоезда тряхнуло на стыке рельсов.
Первый роман суперсерии Сувестр и Аллен закончили в декабре 1910 года; книга вышла в продажу в феврале 1911-го. Издатель организовал хорошую по тем временам рекламу. Афиши с изображением нависшего над Парижем задумчивого негодяя во фраке, в белоснежной сорочке, в черных цилиндре и полумаске, с кинжалом в руке (всемирно известная ныне работа итальянского художника Жино Стараса), расклеивали по городу, который Фантомасу суждено было с такой легкостью покорить. Газеты помещали плакаты такого же содержания. Тираж книги моментально разошелся, и в сентябре последовала допечатка первого эпизода серии. Новые тома публиковались каждый месяц, выходили пятнадцатого числа в мягкой обложке и продавались по цене 65 сантимов. За эту мелочь в Париже той поры можно было выпить пару бокалов вина в ресторане средней руки. Когда стало понятно, что романы пользуются чрезвычайным успехом, цену переизданий снизили почти вдвое, до 35 сантимов.
Идея серии историй о гениальном преступнике и умном полицейском, в которых в последний момент зло оказывается пусть на малую толику, но все же сильнее добра, в ту пору эксплуатировалась вовсю. Книжный рынок Парижа наводняли популярные «сенсационные детективы», ни одна ежедневная или еженедельная газета не обходилась без публикации по главам криминальных романов. Эта традиция основана на богатом наследии французских «романов-фельетонов с продолжением», печатавшихся со времен «Похождений Рокамболя» Пьера Алексиса Понсона дю Террайля и «Парижских тайн» Эжена Сю. Создателей Фантомаса отчасти вдохновил и совсем свежий литературный образ, герой публиковавшегося в 1909 году газетой Le Matin(потом был издан и цикл из 28 книжек) романа с продолжением «Зигомар». Автор этого сериала, парижский литератор Леон Сази, через десятилетие продолжил приключения своего героя и сочинил еще восемь эпизодов под общим названием «Зигомар против Зигомара». Но против Фантомаса у Зигомара шансов не было. Так же как у других современников-имитаций Гения Зла, самыми известными из которых стали «бандит-фантом» Тенебрас из романов Арно Галопина (tenebresпо-французски — «мрак», «темнота»), герой книг писателя Гастона Рене Демониос и преступники по прозвищу Бельфегор и Жюдекс, выдуманные Артюром Бернедом.
Почему же именно Фантомас победил всех? Причин, помимо пусть специфического, но несомненного таланта Пьера Сувестра и Марселя Аллена, несколько, и главная из них — в характеристиках эпохи. Читающая публика ждала именно такого героя, зловеще элегантного, обаятельного, во всех отношениях превосходного, олицетворяющего непобедимость и притягательность Зла. Героя, возможности и полет воображения которого раздвинули бы границы будничной жизни. Не зря некоторые литературоведы, пусть и с преувеличением, называют Фантомаса «Христом сюрреализма». Сверхреальными были и романы о похождениях Фантомаса, сколь бы прямолинейными ни казались теперь их сюжеты.
В первом десятилетии хх века Париж в большей степени, чем когда бы то ни было, ощущал себя культурной столицей обоих полушарий. Сто лет назад 90 процентов всей мировой кинопродукции производилось именно здесь. Балетная, архитектурная, гастрономическая, поэтическая мода диктовалась Европе и Америке отсюда. Chic parisienощущался во всем, даже если за роскошным фасадом скрывались трущобы, а под элегантным фраком — сорочка без рукавов. Шика добавляли вставные манжеты и помпезные парадные подъезды, нищета воспринималась как часть артистического образа. Художественный авангард
вел наступление на реализм и романтизм на всех фронтах. Холм мученика Дионисия, святого Дени, Montmartre,над которым уже поднялся громадный белый купол собора Святого Сердца Иисуса Христа, оставался живописной деревней в километре от центральных кварталов, но в этой деревне уже поселились Пабло Пикассо и Амедео Модильяни. Montparnase,где царил Гийом Аполлинер, только еще ожидал расцвета своей славы, того дня, когда за столики в La Rotondeи La Coupoleусядутся Эрнест Хемингуэй и Фрэнсис Скотт Фицджеральд, но уже оправдывал свое название Холма поэтов. Сергей Дягилев проводил в Париже «Русские сезоны» и в год знакомства широкой публики с Фантомасом привез во Францию оперу Николая Римского-Корсакова «Садко». На пространстве от площади Пигаль до Латинского квартала — десятки театров, кафешантанов, кабаре, артистических кафе, ресторанов с родословной и без, и все забиты знатными и незнатными господами, дамами полусвета, усатыми фабрикантами в котелках, вальяжными кокотками, полуголодными юными поэтами, которым суждено стать знаменитостями или умереть от пьянства и наркотиков. Никто не знал, какое из сотен этих имен, между которыми порой невозможно было обнаружить разницу, сохранит история. Казалось, скорее художники и поэты, а не короли и политики правили миром — по крайней мере, именно парижская творческая вольница определяла контуры будущего.
В начале XX века Париж ощущал себя культурной столицей мира. Бульвар Монмартр периода belle 'epoque.
В начале хх столетия в Люксембургском саду паслись козы, а на Монпарнасе располагались животноводческие фермы, где доили коров и холили свиней. Свежий ветер иногда доносил до Сорбонны самые что ни на есть сельскохозяйственные ароматы. Еще в этом воздухе все сильнее пахло войной, которая положила конец всей легкомысленной belle 'epoqueс ее наивной верой в превосходство Труда, Творчества и Разума над божественными силами и невзгодами судьбы. Человеческая гордыня соревновалась с природой и часто ей проигрывала. В мае 1912 года, когда в продаже появился шестнадцатый роман серии Сувестра и Аллена «Фандор исчезает», на парижский проспект Мен рухнул дирижабль пилота Северо и механика Саклета. Месяцем раньше на севере Атлантики затонул «Титаник». И об этом писали газеты, и об этом судачили в кафе на Grands Boulevards,но о близком и, как оказалось, неминуемом крушении европейского спокойствия никому не хотелось думать. Жаждавшим развлечений горожанам словно не хватало проблем повседневной жизни. И Фантомас, как выспренне написал критик, «одним мрачно-элегантным жестом завладел всем Парижем», потому что заставил содрогнуться публику, которой относительно безоблачное первое десятилетие века позволило повеселиться.
Блестящий парижский мир начала хх века вовсе не был безопасным. Вечерами на столичных бульварах появлялись молодые хулиганы из ставших теперь куда ближе к городскому центру, а тогда вовсе непрестижных окраин Бельвиль и Виллет. Шайки апашей (les apaches)промышляли карманным воровством, мошенничеством, рэкетом, проституцией, уличными грабежами, если случалось — и убийствами. Словечко apacheв значении «дикарь» известно в Париже со времен французского участия в колонизации Северной Америки. Парижские «апачи»были не матерыми преступниками, а в большинстве своем парнями из бедных семей откуда-нибудь из Оверни или Пикардии, явившимися в столицу в поисках лучшей доли. Апаши быстро сформировали люмпенскую субкультуру, свои правила поведения, свой основанный на молодечестве и культе кулака, но не лишенный блатного благородства моральный кодекс. Полиция, как ни старалась, не могла справиться с этими трудными подростками; эксперты указывают, что в 1910 году количество апашей исчислялось тремя десятками тысяч. «Вопрос пригородов», banlieue,выходит, существовал и столетие назад, правда, тогдашние юные бандиты говорили по-французски без арабского акцента и не устраивали столь яростных, как теперь, уличных погромов. Апаши хозяйничали в дешевых пивных, борделях и танцевальных залах; этот-то мир они устроили по своему хотению. Добропорядочные буржуа их побаивались, но многие парижане, особенно из бедных слоев, апашам сочувствовали. Вожаки апашей — Лека, Манда, Бушон — стали персонажами городского фольклора. В романах Сувестра и Аллена Фантомас является непререкаемым авторитетом для апашей; в своих черных целях он пользуется их содействием столько, сколько считает нужным. Но Фантомас-то был хоть и всемогущим, но все же выдуманным героем, а шпана представляла для Парижа реальную социальную проблему. Забавно, что апаши оставили по себе воспоминания не только во французской истории и литературе, но и в мировой моде: отложной незастегивающийся воротник, под который нельзя надеть галстук, как и рубашка с таким воротником, до сих пор называются апаш.
Работая над книгой «Чернила и кровь», историк Доминик Калифа провел исследования в сфере общественной безопасности во Франции периода belle 'epoque.Эти выкладки ученый сопоставил с динамикой спроса на бульварные детективные романы и обосновал тезис о закономерности и даже неизбежности появления фигуры Фантомаса во французском общественном сознании именно в начале хх века. Бульварная литература в ту пору стала реальным фактом жизни, пишет Калифа, «романы-фельетоны» кое в чем определяли моду и стиль социального поведения. Сложилась уникальная ситуация: беллетристика влияла на реальность едва ли не в той же степени, в какой реальность диктовала тематику популярных романов. Сувестр и Аллен придумали Фантомаса, поскольку появление такого литературного героя было общественной необходимостью, делает вывод парижский историк.