Знак шпиона

– Все, поехали, – Колчин нетерпеливо похлопал ладонью по баранке. – Остальное расскажешь на месте. Через полчаса твой брат должен…

– Клянусь, он не опоздает, – Гойзман прижал ладони к груди.

Глава девятая

Лондон, район порта.

Попетляв по городской окраине, «ягуар», выбрался на освещенную дорогу, и снова углубились в темные лабиринты переулков и проездов. Жилых домов здесь не попадалось. По обочинам поднимались темные прямоугольники то ли производственных корпусов, то ли ангаров. Гойзман, переборовший страх, пришел в чувство и показывал Колчину дорогу, которую и днем-то найти, кажется, невозможно. В три с четвертью ночи машина заехала в какой-то безымянный тупик, разбитая дорога упиралась с железные ворота. Единственный целый фонарь, совсем дохлый, был укреплен на покосившимся столбе по эту сторону железного забора. Мигающая лампочка освещала асфальтовую площадку перед воротами, черные пятна луж, канаву, полную воды и ржавый остов автомобиля, оставленного здесь в незапамятные времена.

– Все, приехали, – Гойзман обернулся к племяннику. – Отпирай.

– Подожди, – Колчин посмотрел назад. – Слышь, только не забудь, что здесь твой дядя. Ты не хочешь, чтобы дяде сделали больно?

– Не хочу.

– Ты ведь его любишь? Не стесняйся, скажи дяде про свою любовь. Ему будет приятно именно сейчас услышать доброе слово. Ну же…

– Люблю, – буркнул Штейн.

– А как ты его любишь?

– Сильно.

– Если бы у меня был такой вот прекрасный племянник, я бы чувствовал себя счастливым человеком, – заметил Колчин. – Но у меня, к сожалению, нет племянника. Даже плохого.

Колчин сразу решил, что место выбрано довольно удачно. К воротам ведет единственная дорога. Значит, у Натана Гойзмана не будет шанса в последний момент передумать или, перепугавшись до смерти, смыться отсюда вместе с заложником. За последние десять минут, что они, свернув с освещенной трассы, кружили по портовому району, на дороге не встретился ни человек, ни машина. И это ещё один положительный момент. Однако не следует забывать, что местность совершенно незнакомая. И черт его знает, что творится за этими заборами, в складах, где не светится ни один огонек. Только чернеют темные квадраты окон. Значит, можно ждать любых сюрпризов.

Штейн выбрался из салона, поднял воротник пиджака. Перепрыгивая через лужи, подошел к воротам и долго возился с замком, изъеденным ржавчиной, гремел цепью, пока, наконец, не справился с делом. Петли заскрипели, запели тонкими кошачьими голосами. Штейн растворил створки, опустил железные костыли, чтобы ворота не закрыл разгулявшийся ветер. С последним костылем он копался слишком долго. Кажется, раздумывал, принимал трудное решение: а не забыть ли ему про то теплое сильное чувство, что связывает с дядей. Не пуститься ли, сломя голову, в темноту дождливой ночи. Бежать и бежать, куда глаза глядят. Мчаться дальше и дальше, пока хватит сил, пока дыхание не собьется на приступ удушья…

Заманчиво. И если бы не проклятый фонарь, не автомобильные фары, вырывающие его фигуру из темноты, можно было попытать счастья. Но пуля, она быстрее человека. Получить в спину пять грамм раскаленного свинца из собственного «браунинга»… Нет, эта перспектива не радовала. Штейн разогнулся и, ежась от холода, забиравшегося за воротник рубашки, поплелся обратно к машине. Он забрался на сидение, достал из кармана платок, протер лицо и мокрую лысину.

«Ягуар» въехал на территорию. За забором темнотища и грязь. Плоская двухэтажная коробка склада, на втором этаже оконные проемы, замурованные стеклянными блоками, наружная лестница в четыре пролета поднимается на крышу. Машина, совершив круг, развернулся передком к воротам, задним бампером к складу. Колчин выключил фары и габаритные огни. Донцов опустил стекло, раскрыл пачку сигарет и угостил Штейна, племянник оказался некурящим. С этой позиции весь короткий проезд, ведущий к раскрытым воротам, на двор склада, просматривался из конца в конец.

– Натану уже пора быть здесь, – Колчин посмотрел на переднюю панель, на светящийся циферблат часов. – Где же он?

– Сейчас приедет. Мой брат обязательный верный человек. Можно позвонить. У него с собой мобильный телефон.

– Не надо засорять эфир. Телефоны слушают те, кто должен их слушать.

– Как хотите.

– Не будем зря терять времени, – сказал Колчин. – Ответь на несколько вопросов. С какой целью убили Фелла? Ведь вы, кажется, хотели получить с Дьякова деньги за своего пленника? Мне нужна правда.

– Фелл сам во все виноват.

– Вот как? – удивился Колчин.

– Там, на ферме, англичанина содержали в отдельной комнате, в полуподвале. На окне решетка, железная дверь. Мы не хотели, чтобы ваши друзья общались друг с другом. Фелл уже немолодой человек, кроме тог, он близорук. Его единственные очки разбились, когда пленников перевозили из «Маленькой розы» к моему брату. И мы не ждали от Фелла никаких фокусов. А напрасно. В начале прошлой недели ночью он выломал решетку на окне, выдавил стекло, предварительно прилепив к нему мокрую газету. Ну, чтобы шума бьющегося стекла не услышал Натан, который спит на первом этаже, над арестантской комнатой. И тю-тю.

– Что тю-тю? – не понял Колчин.

– Он бежал через окно. Возможно, побег оказался бы удачным, потому что в ту ночь брат не выпустил собак. Но Фелл слишком плохо видел без очков. В темноте он наткнулся на сарай, где держат овец, те заблеяли, залаяли цепные псы. Брат проснулся, побежал в подвал и увидел, что решетки на окне нет. Он надел плащ, взял ружье и пустил по следу овчарку. Ваш друг успел дойти до границы фермы, стал перелезать забор. Тут его догнал мой брат. Фелл запаниковал, неловко свалился с забора вниз. Он сломал ногу в голени. Перелом со смещением, неприятная вещь. А брат, не разобравшись, что к чему, под горячую руку врезал ему прикладом ружья по ребрам и по зубам. Впрочем, побои – это мелочи. Главное – сломанная голень.

– Вы боялись показать Фелла доктору?

– Точно, – кивнул Гойзман. – А нога с каждым днем, с каждым часом выглядел все хуже и хуже. Развился сильный отек, стали заметны первые признаки гангрены. Пальцы потемнели, икроножная мышца посинела и раздулась, как тот фонарный столб. Мой брат неплохо знаком с ветеринарией. Он пытался помочь: поставить кость на место, наложить шины. Но, кажется, только хуже сделал. Фелл кричал ночи напролет, у него поднялась температура. Я спускался в подвал в тот последний вечер, когда Фелл был ещё жив. Он выглядел ужасно. Не мог ни лежать, ни сидеть. Он отказывался от еды, не хотел говорить, только кашлял и стонал. Можно было попробовать ампутировать ему ногу прямо там, в подвале. Но брат за это не взялся. Сказал, что шансов на успех все равно ни хрена нет. Надо было что-то делать.

– И вы решили…

– А что нам оставалось? Закапывать труп где-нибудь лесу расковано. Могилу могли разрыть собаки или грызуны. Не этой осенью, так следующей весной. Даже если обезобразить тело топором или кувалдой, даже сжечь в костре, не существует гарантий, что в случае обнаружения останков их не опознают. Если спецслужбы возьмутся за дело всерьез, веревочка потянется к моему брату, ко мне… Разве нет?

– Пожалуй, – кивнул Колчин. – Чиновники Форин-офиса и сотрудники английских спецслужб сдают пробы ДНК, которые затем хранятся в их личных делах. Как бы ни изуродовали труп, будьте уверены, что его идентифицируют.

– Вот видите, я прав, – неизвестно чему обрадовался Гойзман. – Мы вкололи Феллу сильное обезболивающее и десять кубиков «регипнола», чтобы поспал дорогой до Лондона. Довезли до пустыря в трущобном районе, связали «ласточкой», прикрутили веревкой ноги к шее. Это почерк уличных бандитов, которые там орудуют. Постояли, покурили, пока он… Ну, вы понимаете. Мы все рассчитали верно: в газетах писали, что Фелл стал жертвой банды цветных подростков. Такова версия следствия.

– Кто связывал Фелла и надевал петлю на шею?