Знаки внимания
Шрифт:
Через некоторое время он разбудил меня, заворачивая в простыню и поднимая на руки.
— Мы переезжаем, не пугайся, — шептал мне на ухо, вынося из домика. Я осмотрелась — он нес меня туда, где раньше ночевали они с папой. Внутри две кровати были составлены вместе, а на них навалены матрасы — вдоль и поперек. Пока я рассматривала это, простыня, стянутая с меня, накрыла этот… сексодром. Меня переместили туда же, и в этот раз все было более… осмысленно, я переживала все уже осознанно, наслаждаясь каждым касанием — и неспешным и жадным, каждым поцелуем — и нежным и на грани жесткости. И с ума сходила от этого!
Потом мы долго лежали, обнявшись, и отдыхали. Он тихо рассказывал мне:
— Вначале
— Японцы считают, что это едва ли не самая сексуальная часть женского тела, — довольно улыбалась я, — я читала твои стихи.
— Я открыл для себя это, — повторил он, не давая сбить себя с мысли: — И частенько зависал так конкретно, что это заметил даже Дикер и вызвал меня на разговор. Наверное, всерьез усомнился, что в таком состоянии я смогу выполнять свои обязанности.
— А? — замерла я.
— Мы поговорили. Я ушел бы оттуда, Катя, потому что это было мукой — видеть тебя, понимать, что никогда ничего не будет, а потом и убедиться в этом.
— Ты видел меня тогда? — замерла я под его рукой. В конце концов, тема Сергея когда-нибудь должна была всплыть в наших разговорах.
— Я тогда ужрался так, что первый раз за многие годы не пошел домой, а явился ночью на работу. Дежурил Андрей, он приютил меня, и ответил на звонок Лены, успокоил ее. А утром мне показалось, что я вижу мираж, что у меня начались галлюцинации — травонулся тогда конкретно. Был выдран Дикером во второй раз и взял себя в руки. Уйти я не мог — они обещали деньги для Саши. А еще он сказал, что им очень не хочется тебя терять. Он пытался сделать все, что только мог. Зная и о тебе и обо мне. Все знали.
— Только не я.
— Ночью я бредил твоими волосами, они снились мне, — мечтательно тянул он, — представлял себе черные шелковые простыни, твои светлые косы и я распускаю их, пропускаю сквозь пальцы. Я не прощу себе, что протянул тогда лапу и загубил такую красоту… В длинных женских волосах точно есть какая-то магия, настоящее волшебство.
— Ты все-таки поэт.
— Только в том, что касается тебя…
Мы говорили и говорили — о серьезных вещах и о глупостях, и даже эти глупости сейчас казались важнее всего остального на свете. Потом решили, что пора вставать — нужно было поесть и натаскать воды в душ, чтобы она согрелась хотя бы к вечеру.
— Если что — здесь есть походная газовая плитка с маленьким газовым баллоном, — рассказывала я, доставая из багажника «Нивы» сумку-холодильник и пакет с продуктами. Там же почему-то лежала и моя гитара.
— Ты взял с собой музыку?
— Это тяжелая артиллерия, — покаянно признался Георгий, — на тебя действует убийственно и безотказно. Но она не понадобилась и это хорошо. На еще один романс меня не хватило бы.
— А есть еще? — затаила я дыхание.
— Как-нибудь потом, сейчас у нас есть занятие поинтереснее, — обещал он.
Дальше мы занялись хозяйственными хлопотами, обедом и ужином заодно. Потом он звонил папе, и я не знаю, как они поговорили, потому что Гергий отошел в сторонку. Вернувшись, просто сказал, что родители все оставили на наше усмотрение и только просили предупредить их о времени возвращения.
В лагере мы пробыли еще два дня и провели их не только в постели.
Побывали на Скадарском озере и купались в нем, почти целый день загорали там и ленились. Вечерами сидели над обрывом и провожали солнце, задерживая дыхание в момент, когда последний краешек его скрывался за горизонтом. Но зеленый луч больше не показался. Мы видели только подсвеченные алым и золотым облака и исчезающий потом розовый отсвет. Сразу холодало и мы уходили в домик. Просто спать рядом с ним… я пару раз просыпалась ночью и тихо лежала, боясь разбудить его и глядя в темноту, слушая дыхание рядом. Думала о клочке рыжей бумаги, которую дед почему-то не выбросил, а небрежно сунул под подкладку портсигара — что двигало им тогда, кто? Я, кажется, становилась верующей, потому что последствия бездумного движения руки были настолько глобальными… Невозможное стало возможным и не только. Эта марка повлияет на судьбы еще десятков людей, а не только нас — старый, лежалый кусочек бумаги…Я не услышала новый романс — Георгий сказал, что сейчас ему не хочется его исполнять:
— Там все очень трудно, Катюш, почти трагично. Я написал его, когда ты прогнала меня. Петь его сейчас — это петь боль, у меня просто не получится. Слишком хорошо сейчас. Может, потом как-нибудь, а пока не хочу, извини.
— И не хоти. Пускай… когда немножко страсти утихнут, — согласилась я, кутаясь в кофту и прижимаясь ближе к нему.
— Ты думаешь — могут утихнуть? — веселился он.
— Не сразу, но должны — это же понятно. С таким надрывом и в таком режиме долго не протянем — сгорим. Быть рядом каждую минуту — так, как хочется, наверняка не получится, а мучиться этим — выболит все. Нужно, чтобы чуточку утихло, схлынуло. Ерунду говорю? Нет? Ну… потом, наверное, придет такая… медленная и ленивая нежность. Не ленивая? Ладно… — ласково перебирала я его волосы, а он затих, склонившись ко мне на колени.
— Потом наступит приятное и надежное привыкание — мы сроднимся, и уже будем знать друг друга, как себя. И нежность станет уютной, а страсть перестанет быть постоянной — только вспышками.
— Потом мы станем старыми и будем помогать друг другу, а наши дети — нам… — продолжил он, — Катя, мы с тобой не предохранялись. Я буду только рад, но вот как ты? Похоже, жизнь меня ничему не учит. Контроль…
— Сейчас не страшно — ничего не будет. Я отлично понимала, зачем мы едем сюда. И вообще — я просвещенный в этом плане товарищ, натасканный, можно сказать, бабушкой. А в перспективе… хотелось бы немного подождать. Нужно создать условия и определиться с работой, хотелось бы разумного подхода и уверенности…
— Уверенности?
— Что мы готовы и справимся.
— Хорошо, — вздохнул он, — ты маленькая мудрая девочка.
— Это бабушкина мудрость, она мне все уши прожужжала про материнство — начиная с проекта и заканчивая кормлением грудью, в идеале — до двух лет.
— Бабушка — чудо. Мне она очень понравилась.
— Ну, ты ей тоже. Внешне — еще когда она ходила смотреть на тебя после моих слез.
— Ты плакала из-за меня?
— Да, представь себе, — поразилась я его удивлению, — влюбилась и сразу же узнала про Лену и Риту — как ты думаешь? Я называла тебя принцем… чужим принцем и смотрела «Золушку».
— Катюша… — шептал он и тянулся утешать меня.
Так прошли эти дни — сказочно, необыкновенно. И правда — то, что происходило, не имело ничего общего с примитивной похотью. Это была просто безумная нежность и немыслимо сильное желание быть ближе, максимально близко друг к другу — душой и телом, даже просто держась за руки. Все так, как он и говорил тогда.
Эпилог
— Катюша, вы не забыли покрывала? А воду! Обязательно — пару канистр пресной воды, — суетилась Лена.