Знамение времени - Убийство Андрея Ющинского и дело Бейлиса (Впечатления Киевского процесса)

Товарищ прокурора Виппер недоволен всероссийской печатью. Он признает, что процесс Бейлиса-Ющинского - мировой процесс. Он признает, что им очень заняты в России, но в интересах справедливости, правды и истины он полагает, что необходимо обуздать печать и запретить давать не только стенографические, но и всякие вообще отчеты и статьи по этому делу.

Товарищ прокурора придумал все это основательно и даже статьи закона призвал себе на подмогу. Посмотрим же, что это за статьи? Прокурор назвал их три: 633, 645 и 699 Устава уголовного судопроизводства.

Что же в них говорится? Вот их текст: Ст. 633. "Судебное заседание по каждому делу должно происходить непрерывно, за исключением времени, необходимого для отдохновения". Ст. 645. "По проверке списка свидетелей председатель суда приглашает их удалиться в назначенную для них особую комнату и не выходить оттуда прежде вызова их к допросу. {42} При этом принимаются меры к воспрепятствованию свидетелям стачки между собой". Ст. 699. "Свидетели, высланные при открытии судебного заседания в особую комнату, призываются в присутствие суда порознь".

Вчитайтесь в них. Какое же отношение имеют они к поднятому вопросу? И вы увидите, что решительно никакого.

Если г. товарищ прокурора не желал доверять добросовестности свидетелей, несмотря на принятую ими присягу и клятвенное обещание показывать лишь одну истинную правду, то почему же, зачем же он согласился на предложение председателя отпустить их домой, а не оставил их в здании суда - если не всех, то, по крайней мере, главнейших? Если он боится гласности, если он видит в печати только "обработку общественного мнения", как угодно ему было заявить в суде о работе мировой прессы, что защитники совершенно правильно занесли немедленно в протокол, то почему же он перед началом процесса не ходатайствовал о закрытии дверей?

Правда, это ходатайство, конечно, было бы отвергнуто судом, но это был бы, по крайней мере, законный путь, а теперь, во время процесса, вдруг спохватиться, испугаться гласности и просить об уничтожении, мерами суда, печати и общественной трибуны в этом действительно мировом процессе значит, по меньшей мере, быть крайне неуверенно, крайне нервно настроенным. Правда не боится света, правда не боится гласности, и чем будет ее больше, тем лучше, ибо никогда не надо забывать давнишнее изречение, что "свет и во тьме светит"!

Вся история уголовных процессов вряд ли знает хоть один такой еще пример удивительного прокурорского покушения на свободу и независимость общественного мнения, гласности суда, общественной совести и печати.

И мы можем отметить, что состав киевского окружного суда с достоинством выдержал эту неожиданную атаку. Быстро дав себе отчет в этом неслыханном требовании со стороны товарища прокурора с.- петербургской судебной палаты г. Виппера, суд в одну минуту, не допустив даже до обсуждения сторонами возбужденный вопрос, признал не только невозможность удовлетворения ходатайства, но {43} даже недопустимость его разрешения, как выходящего из рамок компетенции суда.

Свобода осведомления публики о процессе обеспечена, таким образом, компетентным постановлением суда, чего, к сожалению, нельзя сказать о свободе обсуждения самого процесса.

Так писали мы тогда но горячему следу событий. Оглядываясь назад, мы должны добавить, что обсуждение процесса, как известно, повлекло за собой целый ряд административных кар и взысканий. А осведомление о процессе было настолько сужено прямым и косвенным давлением на печать, что многие весьма красочные стороны судебного следствия и суда так и остались совершенно не затронутыми в печати.

XV.

Свидетель - еврейский мальчик.

– Пригласите свидетеля Арендера.

Вошел свидетель Арендер.

Маленький, худенький, черненький, пугливый...

– Расскажите, что вы знаете по делу Бейлиса...

Чуть слышен детский лепет...

– Ничего не слышно, - замечает сердито товарищ прокурора.

– Ничего не слышно, - процедили гражданские истцы, недобрым взглядом окидывая ребенка.

– Говорите громче... мальчик, - говорит председатель.
– Подойдите ко мне поближе, вот станьте здесь, не волнуйтесь и расскажите все, что знаете...

Мальчик, ободренный, немножко громче говорит, что они играли вместе с Андрюшей, дружили...

– Ну, вот, хорошо... Пойдите туда за барьер и громко, во весь голос повторите, что вы сказали мне...

Мальчик идет туда, за барьер. И мы видим его лицо, бледное, помутнелое, широко раскрытые глаза полны тревоги, боязни... Так и кажется, что он вот-вот заплачет...

Он пытается повторить как можно громче то, что сказал председателю, но, окидываемый перекрестными недоброжелательными взглядами, что-то хрипит, смущается... {44} Председатель предлагает товарищу прокурора задавать вопросы. Тот крикливо и резко задает несколько вопросов. Мальчик кое-как справляется и отвечает... Выступает юнейший из гражданских истцов, не подававший доселе признаков жизни, господин Дурасевич, национальность которого неизвестна, но в публике говорят, что , он - еврей, и не только еврей, но член союза русского народа, ярый черносотенец и отчаянный юдофоб. Он сидит очень важно, развалясь, и делает вид, что именно от него зависит здесь все, что он так все отлично понимает, как никто, и если молчит, то только потому, что стоит ли ему ввязываться во все эти пустяки?.. Его дело впереди... Но печать отсутствия всякой мысли, так великолепно запечатленная самой матерью-природой на его деревянном лице, выдает с головой истинное положение вещей...

– А скажите-ка, свидетель, - цедит он, с расстановкой, сквозь зубы, окидывая мальчика таким взглядом, что так и кажется, что вот-вот он сейчас бросится с ним на кулачки...
– А скажите, у вас было игрушечное ружье?

"Вот так загнул!- подумал я.- Вот он "настоящий" вопрос истинного блюстителя справедливости... Ай да юнейший!...

– Было, - лепечет мальчик совсем упавшим голосом.
– Я его Андрюше подарил, мы дружили с Андрюшей, он попросил, а я подарил...
– оживляется мальчик.

– Да-а... подари-и-л-и?.. Да...

– А голуби у вас были?.. Голуби были?..
– сердито и отрывисто переспросил он.

– Были...- пискнул мальчик.

– Вы их Андрюше продали?

– Продал...

– Сами купили за десять, а продали за сколько? За двадцать копеек?

– Да, - чуть не плача, выговорил этот маленький представитель семени Израиля и, вероятно, думал:- "Ну, кончено, пропал я! О, маммеле, о таттеле... Спасите меня!" - Вопросов больше не имею, - отрывисто отчеканил юнейший из стаи славных, гордо откинулся на спинку стула, вертя карандаш, с видом победителя посматривая на публику...

Тишина. Публика вздыхает, жалеет мальчика. {45} - И зачем так мучить ребенка?
– говорит почтенная чиновница,-вот бессердечье...

В это время, как благодатный благовест, раздался мягкий, любовный, полный ободрения и ласки, голос дедушки к внуку, голос присяжного поверенного Карабчевского:

– Мальчик, вы любили голубей?..

– Любил...

– И что же, вы их купили или вам кто подарил их?..,

– Купил...

– Десять копеек дали?..

– Дал...

– Что же, они у вас долго жили?..