Знаменитые писатели Запада. 55 портретов

Странно, но, когда пишешь об одном герое, почему-то вспоминаешь другого. Такая вот кинематографическая ассоциация из фильма «Простая история» — два персонажа в исполнении Нонны Мордюковой и Михаила Ульянова. Ульянов нерешителен, как Ибсен, и Мордюкова говорит ему с сожалением: «Хороший ты мужик, но… не орел!»

Генрик Ибсен никогда не парил орлом. В личной жизни он никогда не нарушал запреты и табу. Недаром ему принадлежит такой афоризм: «Чистая совесть — самая лучшая подушка».

У позднего Ибсена можно прочитать такую зарисовку, очень напоминающую автопортрет: «Перед источником… сидит отягченный грехами человек, который не может вполне стряхнуть с себя земной прах. Я называю эту фигуру раскаянием в загубленной жизни. Он сидит, погрузив пальцы в струю источника… чтобы омыть их… и его грызет и точит мучительная мысль, что ему никогда, никогда не удастся этого. Во веки веков не освободиться ему, не восстать для новой жизни. Он навеки останется в своем аду».

И еще одна цитата из Ибсена (непонятно к кому обращенная — к себе или к другим?): «Большинство людей умирают, так по-настоящему и не пожив. К счастью для них, они этого просто не осознают». Но Ибсен-то осознавал или старался не сознавать, ибо так было легче и спокойнее? Вопрос.

Ибсен как человек

Впрочем, об этом уже говорилось в предыдущей главке, интересный портрет Генрика Ибсена набросал Александр Блок: «Появляется любезный, сухой и злой Ибсен… К назойливому лезущему не вовремя гостю он выходит с пером в руках… Это единственный знак досады, ни слова нелюбезного, — и гость сконфужен. Фрау Ибсен блюдет покой и пищеварение супруга. Когда на улице наберется достаточно народу, она отдергивает занавеску: взорам зевакам представляется Ибсен, погружаемый в работу».

«Любезный, сухой и злой Ибсен, в щегольской и всегда застегнутом сюртуке и в перчатках», — продолжает Блок. Молчальник, затворник, таинственный сфинкс… Сам Ибсен признавался другому норвежскому классику Бьёрнсону: «У меня такое чувство, будто огромная, бесконечная пустыня отделяет меня от Бога и людей».

И далее: «Я знаю свой недостаток — неспособность тесно, душевно сходиться с людьми… Я не могу заставить себя раздеться донага. И я чувствую, что в своих отношениях с людьми я вообще не в состоянии вполне выразить то, что ношу в глубине души и что составляет мое настоящее „я“, поэтому я предпочитаю совсем замкнуться в себе». Вам это не напоминает знаменитое тютчевское:

Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои…

Невозможность общения, невозможность коммуникации, если выражаться современным языком, — испытывал не только Федор Иванович Тютчев, но и Генрик Ибсен:

Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь…

Это написано в 1830 году, когда Ибсену было всего два года. Но, вглядываясь, в сумрачный лик зрелого Ибсена — чудовищные седые бакенбарды и пытливые глаза-буравчики под очками, — кажется, именно эти тютчевские мысли одолевали Ибсена.

И все же, в отличие от Тютчева, у Ибсена было доверие к словам. Слова кипят и бурлят в его пьесах. Вообще Ибсен был весьма противоречивым человеком. В своих драмах метущийся и бурлящий, в быту вполне благополучный господин, заботящийся о своих материальных интересах. Любящий знаки общественного внимания, и в частности, ордена, которые он носил с удовольствием. Встречаясь на улице с ландо, украшенными королевскими или дворянскими гербами, даже без их владельцев, Ибсен снимал шляпу и почтительно кланялся. И это тем более удивительно, что в своих работах он не испытывал ни какого пиетета к государственному устройству, более того, считал, что государство — проклятие для индивида. «Перемена форм правления — не что иное, как игра в бирюльки, — немножко лучше, немножко хуже, а в общем, все ни к чему…» Ибсен шел даже дальше теоретиков-анархистов в своем утверждении, что государство должно быть вообще упразднено. «К чему двигать пешками? Кулаком всю доску смахните», — пишет он в стихотворении «К моему другу, революционеру».

Нет, никаким революционером Ибсен не был, хотя в России его долгое время чтили именно как революционного поэта и драматурга. Ибсен резко негативно относился к социал-демократии и партиям. «Я вообще никогда не принадлежал ни к одной партии, как, вероятно, и не буду принадлежать впредь, — заявлял Ибсен. — У меня органическая, природная потребность действовать на свой страх…»

Любопытно, что под влиянием именно Ибсена русский философ Николай Бердяев сбросил марксистские путы. Он писал, что Ибсен «имел огромное значение… в моем освобождении от марксизма».

Ибсен одним из первых начал ломку старого и выразил «новый дух», герой пьесы «Враг народа» (1882) доктор Томас Стокман борется за истину и утверждает, что «большинство никогда не бывает право». И он же о партийных сплочениях: «Партия — как мясорубка, смалывает все головы в одну общую кашу, вот и получается фаршированные головы, и начиненные и мясом, и кашей, и всякой дрянью».

Отвлечемся от Ибсена и вспомним недавнюю всесильную и всемогучую КПСС: она так нафаршировала головы всякими мифами и дрянью, что и поныне многие «товарищи» гоняют и одну и ту же заезженную пластинку о привольном житье при социализме под мудрым водительством гениального Сталина. И никакие выведенные на свет исторические факты и цифры не могут опровергнуть имперское величие страны.

Возвращаясь к Ибсену, следует отметить, что он выступал за максимальную эмансипацию человека от всех государственных и социальных институтов, в которых прежде всего видел форму насилия, — он более, чем анархист. Для него революция означала прежде всего изменения в человеческом сознании, в душе, а ни в коем случае не море крови и человеческие жертвы. Да, он грозил «новым всемирным потопом», но это была всего лишь метафора, брошенная недовольным драматургом в адрес норвежского парламента. Другое дело, что семена анархии, брошенные Ибсеном, попали в благодатную почву и принесли «цветы зла» — революционное насилие, организованную жестокость отдельных террористических групп, да и весь международный терроризм а ля Бен Ладен, достаточно вспомнить волну терроризма, прокатившегося по Европе в 70-х годах прошлого века, от группы Баадер-Майнхоф в Германии до «Красных бригад» в Италии. Побудительный мотив террористов простенько выразила Ульрика Майнхоф: «Насколько интереснее учиться грабить банки и выскакивать на полном ходу из машины, чем сидеть за пишущей машинкой».

Конечно, Генрик Ибсен никаким образом не ответственней за терроризм, так же как Фридрих Ницше — за фашизм, а Жан Поль Сартр — за студенческие бунты. И тем не менее и Ибсен, и Ницше, и Сартр, да и многие другие писатели и мыслители вбросили в общество Слово. Ну, а дальше — «нам не дано предугадать, как наше Слово отзовется». В этом вся и штука!..

И еще одно словечко вдогонку. Ибсен просил: «Пожалуйста, не употребляйте этого иностранного слова „идеал“. Скажите просто, по-нашему „ложь“».

Пьесы и герои

Вспомним основные драматургические произведения Ибсена: «Бранд» (1866), герой которого зовет людей покинуть привычные устои жизни и отправиться за ним «в высь». «Пер Гюнт» (1867) — здесь Ибсен решительно рвет с романтизмом и выводит своего героя, Пера Гюнта — человека обычного, рефлектирующего, избегающего открытой борьбы и склонного к компромиссу. К «Перу Гюнту» норвежский композитор Эдвар Григ написал музыкальную сюиту. Нежную и прелестную…

Драма «Кесарь и галилеянин» (1873) посвящена императору Юлиану-отступнику. В ней Ибсен представил обобщенную философскую картину всего мира и утверждал, что грядет синтез духовного и плотского начала в человеке.

В пьесах «Столпы общества» (1877), «Кукольный дом» (1879), «Привидения» (1881), «Враг народа» (1882) отражено несоответствие между показным блеском и фальшивой внутренней сутью личности. По поводу «Кукольного дома» Венедикт Ерофеев записывал в тетради: «Заново перечитываю „Кукольный дом“. Мелодрама в теплом гнезде. Избалованная куколка Нора — она уходит, хотя „теперь все хорошо“ и гроза пронеслась. Уходит».

Муж говорит Норе: «И ты можешь пренебречь своими священными обязанностями по отношению к мужу, к детям!»