Знаменитые писатели Запада. 55 портретов
Шрифт:
Первая неприятность из-за России произошла у Арагона в год смерти вождя. Арагон, возглавлявший еженедельник французских коммунистов «Леттр Франсез», решил откликнуться на трагическое событие и к различным высказываниям и оценкам великого Сталина присовокупил попавшийся ему на глаза портрет молодого, 30-летнего Сталина, нарисованный Пабло Пикассо. Портрет оказался не подобающим: мрачным и отталкивающе неприятным, — чего совершенно не заметил Арагон, а заметили товарищи по партии. 12 марта 1953
Отложив на время самоубийство, Арагон отправился в центральный комитет французских коммунистов, где его ожидала реабилитация от генсека Мориса Тореза: он из Москвы, где лечился, прислал телеграмму с указанием не наказывать строго Арагона, мол, вышла всего лишь досадная промашка.
Это был первый звонок к отрезвлению. Дальше — больше. В дальнейшем Арагон, когда в Москве шла травля Синявского и Даниэля, выступил с открытым обвинением брежневской идеологии, пытался защитить и от судебных обвинений кинорежиссера Сергея Параджанова, в противном случае грозил публичным отречением от всех советских орденов. А наград у него было немало.
В 1957 году он был удостоен Ленинской премии «За укрепление мира между народами». Луи Арагон, действительно, боролся за мир и много сделал полезного. И многочисленные его произведения — «Базельские колокола», «Богатые кварталы», «Пассажиры империала», «Коммунисты» и другие — были чрезмерно реалистические и социалистические, слишком уж Арагон хотел понравиться соцлагерю.
В своих мемуарах «Люди. Годы. Жизнь» Илья Эренбург вспоминает, как он познакомился с Арагоном «в 1928 году, когда он был молодым, красивым сюрреалистом… Сюрреалисты напоминали наших футуристов, Арагон был одним из самых боевых. Потом он стал сторонником реализма, коммунистом, создавал различные организации, редактировал журналы, газеты. Мы продолжали с ним встречаться и порой отчаянно спорили… Он, человек очень сложный, он часто меняет свои оценки, но справедливо сердится, когда пробуют противопоставить один его период другому, — он всегда оставался Арагоном. В нем есть одержимость… Мне кажется, что он преемник Гюго, только нет у него ни внуков, ни уютной бороды, ни некоторых идиллических картин, которыми утешался Олимио, а близок ему Арагон блистательностью, красноречием, неугомонностью, ясностью, гневом, романтикой реальности и реализмом романтического. Конечно, у Арагона куда больше горечи — на дворе другое столетие…»
К счастью, Арагон оставил в наследство не только поэму «Красный фронт», но и другие произведения, уже чисто литературные, без пропагандистского налета — «Нож в сердце», «Глаза Эльзы» и другие. Перевел непереводимого «Евгения Онегина». Написал серию прекрасных портретов: Стендаль, Рембо, Гюго, Ромен Роллан, Анри Матисс… По поводу последнего Эльза Триоле сообщала в письме к Лиле Брик 30 декабря 1968 года: «Он сам говорил, что это лучшее, что он когда-либо написал… Время от времени пишет короткие рассказы. Это необыкновенно хорошо и ни на что не похоже. И весело, с арагоновским особым юмором, и отчаянно как всегда».
Но «Арагоша», как звала его Эльза, писал не всегда «весело». После отрезвления от коммунистических миражей Арагон вернулся к словотворчеству и словотрюкачеству. В этом смысле показательным оказался его роман «Гибель всерьез» (1965). Название роману дала строчка из Бориса Пастернака про старость, которая требует от актера «не читки» как надевания очередной маски на один вечер, но «полной гибели всерьез». В своем романе Арагон весьма исповедален, ломает разные временные рамки, чувствует себя одновременно то Гамлетом, то Яго, то Жюльеном Сорелем, то Ланцелотом. И всё это похоже на разговор с собственным отражением в зеркале. Некий симбиоз фрейдизма с модернизмом. И, конечно, полный отход и отказ от некогда привлекавшего его социалистического реализма.
Кстати говоря, некую эволюцию взглядов и стиля пережила и Эльза Триоле.
Луи Арагон и Эльза Триоле — это удивительный творческий союз двух писателей. Они прожили вместе более 40 лет, создавая как бы наперегонки одно произведение
за другим. В Арагоне пылал дух соперничества, и он часто говорил Эльзе: «Это хочу написать лучше тебя!» Кто лучше, кто хуже — какое это имеет значение. Эльза Триоле тоже оставила имя в большой литературе.Эльза Триоле умерла 16 июня 1970 года. Арагон пережил ее на 12 лет. После них остался огромный архив: около 60 тысяч страниц рукописей, около 10 тысяч писем и многие тысячи других документов. Их летняя резиденция — «мельница» в Сент-Арну-ан-Ивелин на речушке Ремард официально стала национальным достоянием Франции. Незадолго до смерти Арагон написал:
Здесь на земле одной С людьми соседи мы — И мы должны любить, Как никогда — любить…При Эльзе Луи Арагон не замечал никакой диктатуры в СССР, не видел никаких недостатков. Но события в Венгрии (1956 год) и Чехословакии (1968) на многое открыли Арагону глаза. Он перестал сочинять гимны революции и лирические песнопения социализму. Явственно ощутил себя обманутым в самых лучших своих надеждах. Стал разочарованным коммунистом и в конце жизни обронил очень горькую фразу: «Я не тот, кем вы хотите меня представить. Я исковеркал свою жизнь, вот и все».
Но эту личную трагедию писателя не все заметили во Франции. В связи с 85-летием Луи Арагона многие французские газеты от «Матен де Пари» до «Котидьен де Пари» сожалели: «Ах, если бы Арагон не был коммунистом!» И недоумевали по поводу некоей «умственной аномалии»: 50 лет верности компартии, да как же это возможно! Арагон — это «живой труп». Подобное читать было бы больно, но Арагон не читал всей этой газетной критикой. «Мой удел сочинять безоглядные стихи на созвучьях себя распиная», — как когда-то он сформулировал свою позицию в мире.
Я на пороге жизни и смерти с потупленным взором и с пустыми руками стою…Арагон, как и многие великие (Гёте, к примеру), в преклонном возрасте вдруг понял главное: уходит жизнь, и ее надо хватать, зацепить, удержать. Удерживал он ее своеобразно, по-своему, в обществе юношей, вернувшись к юношескому гомосексуализму. Как написал Андрей Вознесенский: «Белые кудри над черной фаустовской бархатной крылаткой и цветным чулками мотались по Елисейским полям, пугая ночных прохожих. Он подбегал ночью к статуям Майоля, млеющим на лунном газоне перед Лувром, пылко обнимал и чувственно целовал их. Обескураженный полицейский урезонивал: „Господин, по газонам ходить воспрещается“ — „Ну погоди, — сверкал глазами безумец века, — через час ты сменишься на дежурстве, и я тогда поимею их всех“. В шутовстве этом, в буффонстве а ля 20-е годы он хотел повернуть время вспять…»
И Вознесенский заканчивает свое слово об Арагоне: «Прощайте, последний поэтический безумец века! Стихийное безумство покидает нас. Остаются рациональные сумасшедшие…»
Можно соглашаться с Вознесенским, а можно его опровергать, не в этом суть. Главное — жизнь Луи Арагона, его любовь и эстетика энтузиазма, созданная им литература и его личная трагедия. Он это знал: «После меня с молотка продадут мои сны и развеют по ветру душу…»
Сны Арагона продаются в его книгах. А душу… душу пытаются расшифровать и разгадать. И, наверное, безуспешно.
Легкое перо и тяжелые объятия
Две сестры Каган. Две яркие судьбы. Старшая сестра известна как муза Владимира Маяковского. Младшая вышла замуж за знаменитого французского писателя Луи Арагона, но и сама состоялась как писательница, как романистка. Это — Лиля Брик и Эльза Триоле.
Они родились в интеллигентной еврейской семье в Москве. Отец Урий (Юрий) Александрович Каган, юрисконсульт в австрийском посольстве. Мать Елена Юльевна — преподаватель музыки. Родители, большие поклонники Гёте, назвали дочерей в честь героинь своего любимого немецкого писателя — Лили (позднее она стала Лилей) и Эльзой. Старшая, Лили, родилась в 1891 году, младшая, Эльза, 12 (24) сентября 1896 года. Девочки получили блестящее образование, с детства свободно говорили по-французски и по-немецки и, естественно, играли на рояле — в начале XX века каждая интеллигентная девушка играла на рояле, а многие еще и пели. Словом, Каганы были обеспеченной семьей и у детей было счастливое, золотое детство.