Знаменитые писатели Запада. 55 портретов

И это опять Франс. Разве не замечательно сказано? Не проникновенно? То-то и оно.

У нас с Анатоль Франсом (как приятно звучит: у нас с Франсом)) много общего в подходах к жизни и в отношении к книгам. Только вот разница: он жил с детства среди книг (сын букиниста), а в моем доме книг практически не было, и я с детства-юности пасся в библиотеках. Особенно мне повезло, когда я учился в Плехановке (ныне Экономическая академия им. Плеханова) и работал в Доме Радио на Пятницкой, — и в институтской библиотеке и на Радио были довольно-таки фундаментальные собрания книг — раздолье и пиршество. Я много читал, вникал и выписывал понравившиеся мне отрывки и пассажи или отдельные высказывания и мысли. Горы исписанных тетрадок. И когда сегодня ко мне приходят корреспонденты брать интервью и спрашивают, откуда я все знаю и где беру материал, — я неизменно шутливо отвечаю: «Из тумбочки». А если серьезно, то это хранящиеся плоды давнего интереса, любознательности и желания узнать, как можно больше,

С Анатоль Франсом я познакомился поздно, в 22 года, в апреле 1954 года, когда запоем читал его «Сад Эпикура» и прочие рассказы и новеллы. Он поразил меня своей глубиной и одновременно легкостью изяществом и мудростью. И еще — совершенным литературным стилем. Отточенным. Точным. Элегантным.

Вот одна из выписок того времени, привожу ее спустя 54 года. Анатоль Франс — одна из сказок:

«Когда юный принц Земир вступил на персидский трон, он созвал ученых своего государства и сказал им:

— Мой учитель объяснил мне, что короли, чтобы избежать ошибок, должны знать историю народов. Напишите же для меня всемирную историю, и позаботьтесь, чтобы она была полной.

Через двадцать лет ученые снова представились королю в сопровождении каравана из двадцати верблюдов, и каждый верблюд вез 500 томов.

Секретарь академии произнес краткую речь и передал королю 6000 томов.

Король был очень занят делами правления.

— Но, — сказал он, — я уже достиг середины жизни своей, и если я проживу даже до глубокой старости, я не успею прочесть столь пространную историю. Сократите ее.

Ученые проработали еще двадцать лет и пришли снова, в сопровождении трех верблюдов, везших 1500 томов.

— Вот наш труд; думаем, что мы не пропустили ничего существенного.

— Возможно. Но я уже стар. Сократите историю. И спешите.

Лишь через десять лет пришли они снова в сопровождении молодого слона, на котором было только 500 томов. Теперь они были очень сжаты.

— Правда. Но жизнь моя приходит к концу. Еще сократите!

Через пять лет явился снова секретарь. Он шел на костылях и вел на поводу ослика, на спине которого лежал толстый том.

— Спеши, — сказал офицер, — король при смерти.

— Мне придется умереть, не узнав историю людей, — проговорил король.

— Нет, — ответил старый ученый, — я изложу вам все в трех словах: рождались, страдали и умирали».

Такова сказка Анатоля Франса. А для меня далекий 1954 год был трудным: нищий студент, без особых перспектив на будущее, да еще рано женившийся и заимевший ребенка. Настроение тех дней, записанное в дневнике:

«Сегодня пасмурно и дождливо и на душе не все ясно, холодная равнодушная змея отравляет меня ядом размышлений и сомнений. Змея напоминает мне о моем положении студента, об экзаменах, о дырявом кошельке, об общественном мнении, которое порицает меня за то, что не стою крепко на своих ногах, о том, что завел семью и т. д. И этот внутренний голос совести, голос дьявола портит все…»

И далее в записи от 2 мая 1954 года:

«Но не надо казаться более слабым, чем ты есть. Смелее в будущее! И притом — с улыбкой! И, пожалуйста, уверенно шагайте через лужи и канавы, презирая их. Только нытики и пессимисты не дойдут до цели и погрязнут в мещанской тине покорности.

А ты, слезливая совесть, не ломайся и трагически не отпевай своего хозяина. Сентиментальная щепетильность не идет к моим надменным усам. Цыц, истерика! Все тверже и уверенней мой шаг. И как писал один мой знакомый:

Ты будешь первым, Не сядь на мель. Чем тверже нервы, Тем ближе цель».

Вот так я писал в 22 года, под влиянием прочитанных книг (хотим мы этого или не хотим, но книги исподволь влияют на нас, формируют, корректируют, направляют… но это, правда, было тогда, когда росло читающее поколение, а нынешнее — смотрящее и исключительно визуальное… а мы были вербальным).

Однако, чтобы снять некий возникший пафос, вспомним один из афоризмов Анатоля Франса: «Никому не давайте своих книг, иначе вы их уже не увидите. В моей библиотеке остались лишь книги, которые я взял почитать у других».

От печки к Франсу

Франс — странная фамилия. Когда-то такими географическими фамилиями возмущался Василий Розанов, «мы скромные люди. А то Джек Лондон! Анатоль Франс. Ведь Франс это Франция. Хорош бы я был Василий Россия, да я стыдился бы нос показать».

Франс — псевдоним. Настоящее имя писателя Анатоль Франсуа Тибо. Родился он 16 апреля 1844 года в Париже. Начало биографии дадим по «литературным портретам» Андре Моруа. Француз о французе, писатель о писателе:

«В начале жизненного пути Франса — так же как у Стендаля, как у Бальзака — можно обнаружить немало обманутых надежд, связанных с порою детства и отрочества. Отец будущего писателя, книготорговец и издатель, был легитимистом и милитаристом, он испытал почтение перед своими богатыми клиентами. Мать Анатоля, женщина скромная, болезненная, набожная, обожала единственного сына и на первых порах приобщила его к своей ревностной католической вере, мальчик вырос в Париж; он почти все время проводит в книжной лавке, расположенной на берегу Сены, и совсем не знает природы; строй его чувств будет отмечен печатью урбанизма и книжности… В коллеже святого Станислава подросток получает классическое образование, слегка окрашенное богословием. Почти все его товарищи по коллежу принадлежали к знатным или богатым семьям, и мальчик страдал от сознания своей униженности. В самом Франсе было нечто от Пьеданьеля, подобно тому как в Стендале было нечто от Жюльена Сореля. Коллеж святого Станислава сделал его бунтарем на всю жизнь. Следует упомянуть также о юношеской любви Франса к актрисе „Комеди Франсэз“ Элизе Девойо, которую он обожал издалека. Это вынуждало юношу подавлять чувственность, и позднее в своих произведениях Франс рисовал образы актрис, капризных и сладострастных.

Первые влияния? Прежде всего — Мишле. Франс унаследует от него способность „ненавидеть сильно и страстно“. Он вообще будет развиваться „в направлении, противоположном тому, к которому его готовило полученное им воспитание“. Затем — Вольтер; ему Франс обязан своей иронией и чувством сострадания к людям. Анатоль Франс восторгается революцией, но не любит людей кровожадных: „Жестокость всегда остается жестокостью, кто бы к ней ни прибегал“. Гёте учит его спасительной гармонии, античности и культу богини Немезиды, которая олицетворяет собою не возмездие, а чувство меры и нелицеприятную справедливость. Дело в том, что этот юный бунтарь достаточно консервативен. Режим Второй империи смутно влечет его к себе. Грозная сила Парижской коммуны внушаете ему страх. Он боится и не приемлет яростных революционных взрывов, связанных с ними проявлений жестокости, он считает, что они неминуемо обречены на неудачу…»

А свой небольшой «литературный портрет» Андре Моруа заканчивает таким пассажем:

«В двух своих последних книгах — „Маленький Пьер“ и „Жизнь в цвету“ — Франс стремится описать „самого себя, но не такого, каким он был, а такого, каким он постепенно становился перед лицом старости и смерти“. У Пьера Нозьера был свой учитель, господин Дюбуа, подобно тому, как у Жака Турнеброша также был свой учитель. Но оба эти персонажа, вместе взятые, „в силу обретенного им единства раскрывают тайну их автора — тайну его двойственного существования“. Владевший им дух сомнения превратился в источник мудрости. Разумеется, существуют и всегда будут существовать фанатики и люди крайних взглядов. Анатоль Франс был другим. „Никем еще не опровергнуто, — заключает Жан Левайан (автор огромного исследования об Анатоле Франсе в 900 страниц. — Ю.Б.), — что чувство меры также служит непременным условием для спасения человека“. Таков же и мой вывод, о великая Немезида!»