Знание-сила, 1997 № 05 (839)

Но вот московский период отработки подошел к концу, и два летных объекта и целая куча так называемых технологических машин «В-67» вывезены на космодром. Туда же поехали ракеты-носители, предназначенные для выведения этих космических станций на околоземную орбиту. Вместе с техникой прибыло великое множество специалистов с предприятий, выпускающих эту самую технику, наиболее компетентных и ответственных специалистов. Позднее на космодром прибыла Государственная комиссия по летно-космическим испытаниям «В-67», а с ней вместе и я как причастный к общеидеологическим вопросам данного объекта и широко разбирающийся во всем (но не отвечающий ни за что, поскольку за каждый конкретный узел отвечали разработчики этого узла).

Председателем Госкомиссии был удивительно колоритный человек, недавно назначенный первым заместителем директора нашего института, генерал-лейтенант Мрыкин Александр Григорьевич. Это был великий организатор, обладающий гигантской пробивной способностью и обширными связями в верхах. В тонкостях науки и техники он не очень-то разбирался, да ему это и не надо было. Вокруг него были спецы по всем направлениям, и не дай Бог, чтобы кто-то из них не мог ответить на заданный Мрыкиным вопрос! Тут же следовал жесточайший разнос, который в космических кругах именовался «втык в один мрык» (один мрык — это минимальная мера втыка). Как правило, мрыкинекая деятельность давала положительные результаты, но все, кто попадал в сферу его интересов, боялись председателя Госкомиссии как огня.

Интересно, что жесткий со всякого рода начальниками (разумеется, имеются в виду не генеральские начальники), Мрыкин в обращении с рядовыми сотрудниками бывал порою исключительно отзывчивым, внимательным к их нуждам, и уж если брался что-то пробить для подчиненного, то столь же упрямо сметал все препятствия, как если бы выполнял указания министра обороны. За это его уважали. Но анекдотических историй в наших кругах о Мрыкине ходило великое множество — не меньше, чем о Василии Ивановиче.

В качестве секретаря Госкомиссии Мрыкин привлек еще одного сотрудника нашего института — Валерия Алавердова (Алавердов сейчас — первый заместитель генерального директора Российского космического агентства Юрия Коптева). Как-то само собой получилось, что я стал помогать Алавердову и попался на глаза Мрыкину.

На космодроме — типичная для начала июня жарища, пылища, а тут еще и какая-то желудочная сильнейшая эпидемия. Понаехали медики и стали всем поголовно делать прививки, от которых большинство валялось по казармам и гостиницам с высокой температурой и гадким самочувствием. Надо было готовить объекты к пуску, а персонал оказался недееспособным. Так что у всех командированных, включая членов Госкомиссии, самой главной заботой было избежание контактов с эскулапами — как в знаменитом мультфильме про бегемота, который боялся прививок.

Запуск обеих «Венер» проводился со знаменитой второй площадки — в просторечии «двойки». Знаменита она была тем, что именно отсюда в 1961 году стартовал Юрий Гагарин, а еще раньше, в 1957, был запущен первый искусственный спутник Земли. Особым изяществом «двойка» не отличалась: стандартные казармы, гостиницы (простая — барак и офицерская — тоже, в сущности, барак); цеха — монтажно-испытательный комплекс (МИК), где к старту готовили ракеты-носители класса так называемых семерок, и монтажно-испытательный комплекс космических объектов (МИККО). в котором шла подготовка космических аппаратов. Ну и конечно, сама стартовая позиция (МИК и МИККО — техническая позиция). А вокруг — полупустыня, почему- то до самого горизонта заваленная металлоломом. На горизонте — циклопические сооружения: там фирма Бармина в сотрудничестве с фирмой королёвского преемника Мишина возводила старт и техническую позицию для «царь-ракеты» Н-1, предназначенной для высадки советских космонавтов на Луну. А пока стройка века не завершена, кое-какие элементы «царь-ракеты» хранились на технической позиции «двойки». Я, конечно, зашел, полюбовался. Впечатление такое, будто в палеонтологический музей попал, внутрь скелета бронтозавра. Ан нет, над моей головой всего-навсего — половина головного обтекания от Н-1, разрезанного вдоль продольной оси. Шпангоуты — точь-в- точь ребра доисторического чудовища. Как же все это сможет летать?

Подготовка к пуску первого венерианского объекта шла довольно нервно. Постоянно какие-то сбои, мелкие отказы при испытаниях, дефицит времени на их исправление. Наконец, космический аппарат состыковали с ракетой, вывезли на старт, установили и начались предстартовые операции. Вот тут-то и произошло весьма скверное событие.

При измерениях точки росы в магистрали окислителя была отмечена температура, на один градус превосходящая допустимую по техническим условиям. Мрыкин, разумеется, вызвал специалиста, присланного «хозяином» точки росы, фирмой академика Глушко. Вызвал и вопросил: как быть? Глушковский спец, видимо, напуганный мрыкинской славой, не решился на самостоятельный приговор и отправил на родную фирму телеграмму: что делать-то? А на фирме по случаю летнего времени все компетентные лица были в отлучке; на посту, как на грех, находились лишь явно некомпетентные, но вынужденные принимать ответственные решения. И полетел на космодром ответ: мол, поступайте в строгом соответствии с техническими условиями (ТУ). Выражаясь нормальным языком, отменяйте запуск, демонтируйте ракету и т. д. Не слабо!

Мрыкин пришел в неописуемую ярость. Флуктуация в один градус — это в общем-то ерунда, особенно если она «вылезла» при единственном измерении. Всем известно, что в ТУ закладываются данные с большим запасом для прикрытия чьих- то ответственных шей, и если грамотно разобраться в подобной ситуации, с вероятностью 0,99 при запуске ничего страшного из-за подобной точки росы не произойдет. Это Мрыкину было ясно и без всяких специалистов. Однако по закону за фирмой-разработчиком в таких ситуациях — вся ответственность за принятое решение. Мрыкин, конечно, как председатель Госкомиссии мог бы поступить вопреки рекомендации фирмы, но зачем это ему нужно, если напортачила фирма? И Мрыкин буквально все перевернул вверх дном, добрался чуть ли не до Политбюро и на всех уровнях прославлял, не стесняясь в выражениях, идиотский приговор, вынесенный глушковской фирмой.

История кончилась тем, что из- за флуктуации в один градус Цельсия из отпуска, проводимого где-то в районе Сочи, был срочно вытащен и доставлен на космодром компетентный глушковский специалист (Июдин), который во всем моментально разобрался и дал добро на запуск.

Но вот все предстартовые операции подходят к концу. Последнее, «пусковое» заседание Госкомиссии рано утром. Ответственные специалисты по очереди докладывают о состоянии вверенных им подсистем. Доходит очередь до парашютной системы. Вдруг Мрыкин задает «своевременный» вопрос: «Вот вы говорите: парашют, парашют. А есть ли на Венере атмосфера?» Все оторопело молчат. «Кто тут у нас от Академии наук? Товарищ Вахнин? Вот вы и объясните!» Не ожидавший ничего подобного на «пусковом» заседании Госкомиссии Всеволод Вахнин начинает со ссылок на классику: «Гениальный русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов, наблюдая прохождение Венеры по солнечному диску...». Но Мрыкин его тут же прервал: «Ломоносов не член нашей Госкомиссии, мы привлечь его не можем.

Вы, лично вы, Всеволод Михайлович, гарантируете, что на Венере атмосфера есть?» Мрыкин все-таки вырвал из него необходимую формулировку: есть, мол, на Венере атмосфера, и я, Вахнин, наличие таковой гарантирую...

Несмотря на все сбои, нервотрепку и кучу замечаний при подготовке, 12 июня 1967 года первая машина «В-67» благополучно вышла на траекторию перелета и стала называться «Венера-4». А вот ее двойник, вторая, более благополучная машина, почти без замечаний прошедшая цикл предстартовых испытаний, осталась на околоземной орбите...

Через два дня после «Венеры-4» американцы запустили свой «Маринер-5», предназначенный для исследований Венеры с пролетной траектории. Второго аппарата, дублирующего, американцы не планировали.

Расчетная дата прибытия «Венеры-4» на место назначения — 18 октября 1967 года В те времена Координационно-вычислительный центр моего родного института, уже переименованного в ЦНИИ машиностроения, еще не достиг уровня современного ЦУПа, когда отсюда, из Москвы, можно оперативно работать со всеми космическими объектами. Тогда такими ответственными операциями, как посадка на Венеру, приходилось управлять из пункта дальней космической связи, который располагался километрах в двадцати от Евпатории. То есть было абсолютно необходимо выезжать в курортную зону.

Но на посадку «Венеры-4» прибыла команда, которой явно было не до курортной обстановки. Слишком серьезная ситуация. На берег Черного моря съехались радисты, телеметристы, управленцы, проектанты, а главное — ученые, чьи приборы стояли на борту СА и в случае удачи дали бы уникальную и сенсационную информацию.

А удача ой как требовалась! Ведь с самого начала космической эры наши автоматы дальнего космоса приносили практически нулевые результаты, несмотря на обилие запусков. ТАССовскую бодрую реляцию, что космический аппарат «Марс-l» установил рекорд дальности радиосвязи — 106 миллионов километров, все, кто интересовался космической тематикой, понимали правильно. Это означало: «Удалившись от Земли на 106 миллионов километров, уникальный советский космический аппарат «Марс-1», к сожалению, подох».