Знание-сила, 1998 № 02 (848)
Шрифт:
Ведь ни один серьезный ученый-гуманитарий не скажет, что он что-то в полной мере восстановил, как было. Шапка Мономаха, на самом деле, лишь среднеазиатская тюбетейка — это дли нас, нашего сознании; и шапка Мономаха, дар византийского императора Константина Мономаха русскому князю Владимиру Всеволодичу...— подлинная и единственная реальность для современников Ивана Грозного. Что тут «быль», а что «легенда»?..
А. Г. Тартаковский, приводя целый ряд интереснейших наблюдений над спецификой общественного сознания, не скрывает, что существуют явления необъяснимые или труднообъяснимые. Великий князь Константин Павлович, «на самом деле», был человеком невысоких моральных качеств, к тому же и не слишком умным, но его популярность опровергает постулат о «легенде» как субъективном мифе. Никакой субъективности не найти в выходе на Сенатскую площадь декабристов, желавших быть верными присяге Константину Павловичу. Герцен откровенно признавался, что не понимает, почему он в молодости целый год поклонялся этому чудаку («Отчего не понимаю, но массы, для которых он никакого добра не сделал, и солдаты, для которых он делал один вред, любили его»). Робкая попытка А. Г. Тартаковского
В частности, как бы в тени оказалась одна из сторон проведенного исследования, которая при внимательном изучении может дать импульс к новому изучению уже выявленного материала. А. С. Пушкин в числе главных причин неприятия Барклая определял... звук его имени. «И, в имени твоем звук чуждый не взлюбя» — это не только поэтическая метафора, поскольку и современники событий 1812 года почти в один голос утверждали, что не сам лично Барклай, а одно его имя вызывало негодование. Барклай был сыном офицера русской армии, «сам служивший в ней с юных лет» и никакой другой родины, кроме России, не знавший и не желавший знать. Когда летом 1814 года, во время посещения им в свите Александра 1 Лондона, на встрече с представителями шотландской ветви Барклаев зашла речь о возможности приобретения древнего фамильного замка, Барклай сказал, что он «русский по рождению и со своей судьбой, неотделимой от России, он отказывается от этой идеи». «Немец» — это квинтэссенция некоего отношения. Барклай не был «немым», иностранцем и немцем по происхождению, что прекрасно знали многие из тех, кто таким образом его оскорблял. Зато легкий акцент и лютеранство могли в мифологическом (то есть в реально существовавшем) сознании произвести подобный эффект, тем более что в раболепном придворном обществе не часто встречался человек с таким чувством собственного достоинства, какое обнаруживается у подлинного Барклая. Подобное проявление мифологического сознания можно и нужно изучать, но в контексте определенного «ряда», когда на смену уникальному приходит нечто типологическое. Не случайно иностранцы, даже не принимавшие православия, всегда именовались на Руси иначе — без такого переозвучивания немыслим был контакт. Датский принц Вальдемар, чуть нс ставший мужем Ирины Михайловны, дочери первого русского царя из дома Романовых, сразу же по приезде в Москву стал именоваться Владимиром, хотя разница в звучании этих двух имен, прямо скажем, невелика.
Звук имени — серьезный аргумент в мифологическом сознании. Чика Зарубин стал «графом Чернышевым», хотя, как писал А. М. Панченко, «граф Зарубин» звучит не хуже. Но звучит «не хуже» в нашем сознании. Чика не выдавал себя за подлинного графа Чернышева — вот в чем парадокс! Он не был самозванцем. Пугачевские «графы» (их всего четыре) были «двоезванцами». Это связано с «мифологическим отождествлением» — с представлением о тождестве обозначения и обозначаемого. Соперничали не только «силовые структуры» Екатерины II и Пугачева, но прежде всего силовые структуры мифологем — двух подлинных реальностей. Народ, бунтуя, противопоставлял равновеликую действительность, в которой звуки играли роль главных элементов достоверности, то есть того, что достойно веры. С поражением Пугачева это «соперничество» обрело какие-то иные, подчас скрытые, формы. В 1810 году некий полковник Пугачевский ходатайствовал о смене своей фамилии (когда-то это делали Отрепьевы после Смуты, и по высочайшему разрешению им было разрешено носить другую фамилию, иначе звучащую). Да и Екатерина, уже победительница, поступала по той же самой логике, переименовывая Яик в Урал. Чтобы стереть память не только об имени, но прежде всего — о тревожном, мятежном, пробуждающем надежды у одних и страхи у других звуке.
Особое отношение к звуку имени характерно не только для русской культуры. Серьезный исследователь истории нацизма, Уильям Ширер, писал, что он слышал, «как немцы строили догадки по поводу того, удалось бы Гитлеру стать хозяином Германии, если бы он остался Шикльгрубером. Есть что-то смешное в том, как эту фамилию произносят немцы на юге страны». Дед Гитлера, Георг Гидлер, в возрасте 84 лет по непонятной причине заменил в своей фамилии букву «д» на букву «т». Сам Гитлер в юности признался другу детства Августу Кубичеку, что ничто его так не обрадовало, как перемена фамилии отцом. Фамилия Шикльгрубер кажется ему какой-то «грубой, топорной, не говоря уже о том, что она громоздка и неудобна. Фамилию Гидлер он находил... слишком мягкой, а вот Гитлер звучит славно...»[1 Ширер У. Взлет и падение третьего рейха.— М , 1991 - T. I]. «Хайль Гитлер!» — это, по признанию современников, напоминало вагнеровскую музыку, в которой воспевался дух древнегерманских саг, поднимающий нацию в едином мистическом порыве... Тема актуальна и для истории советской власти: звук имени «Сталин» ассоциировался с чем угодно, но только нс с подлинным грузином Джугашвили, плохо, с акцентом, говорящим по-русски. Это был главный звук советского мифа...
Язык всегда отражает определенное миропонимание. Переозвучивание как перекодировка служит средством включения имени в звуковую систему мифологического сознания. Причем эмоциональное отношение может быть разным. Отрицательное отношение к Барклаю выразилось в неприятии мифом его имени, которое в народной этимологии обрело новое коннотативное значение; «болтай да и только».
1812 год — это время подъема национальных чувств и становления мифологического образа. Именно в этом образе у Барклая — свое место, о котором Пушкин написал в «Полководце». «Всё в жертву ты принес земле тебе чужой». То, что утверждение поэта стало спорным,— лишь подтверждает сказанное. Положение Барклая в мифе —
неоднозначное, но место это принадлежит ему, и никем другим никогда не будет занято. Пушкинская оценка не может быть достоверна или недостоверна (точна или неточна) вообще, она прежде всего достоверна (точна) как мифологическое отношение исторической эпохи, которое поэт довел до метафоры. Недостоверно это отношение с точки зрения какого-то иного мифологического сознания — допустим, современного, в котором существуют иные исходные причинно-следственные связи...Подводя некий итог рассуждениям, которые, конечно, можно было бы и продолжить, хотелось бы подчеркнуть, что новая книга А. Г. Тартаковского — событие в исторической науке. Ее фундаментальный характер дает новую опору в наших знаниях о русском обществе эпохи войны 1812 года. Это новаторское произведение заставляет думать и о перспективах научного поиска. •
ВО ВСЕМ МИРЕ
Лемуры на пути к выживанию
Натуралистами мира остров Мадагаскар по праву признан райским уголком для приматов. Здесь наблюдается их поразительно высокое разнообразие и огромное число эндемиков — нигде больше не встречающихся видов. И эта уникальность территории даже более заметна для родов и семейств.
Выразим природное достоинство острова цифрами. Если на девяносто две страны планеты приходится всего одна страна, имеющая популяцию приматов, то один-единственный Мадагаскар служит родным домом для тринадцати процентов всех видов, двадцати трех — родов и тридцати шести процентов всех семейств приматов. Островное государство под жарким боком Восточной Африки по разнообразию этих представителей животного мира занимает третье место после Бразилии и Индонезии, разделяя его с Заиром.
Но ныне все более частой жертвой цивилизации становятся безобидные лемуры, потерявшие за период заселегмя острова целых восемь родов и пятнадцать видов. Однако те же лемуры, известные европейцам с середины XVII века, в последнее десятилетие порадовали зоологов двумя совершенно новыми видами. Именно они и заново открытые их сородичи — всеядные карликовые лемуры и айе-айе, считавшиеся полностью вымершими,— побудили общественность этой тропической страны открыть здесь биосферный заповедник «Мананара норд». Таков ответ зеленого острова на Конвенцию о биологическом разнообразии, подписанную 5 июля 1092 года в Рио-де-Жанейро.
ВСЕ О ЧЕЛОВЕКЕ
Денис Рогачков
Марта и психотерапевты
Эдгар Эйде. «Длинные волосы», 1956 год
При «душевной боли» выдох преобладает над вдохом и представляется активным, подобно тому, как и при стоне, вызванном физической болью. При «радости» преобладает глубина дыхания, и дыхание ускоряется, что создаст лучшие условия для обмена газов (состояние, противоположное тоске).
В. М. Бехтерев. «Объективная психология»
Бихевиоризм
Слово «психология» в переводе с греческого значит душеведение, в этом смысле бихевиористов нельзя назвать психологами. Душа для бихевиоризма — табу. Недоступная объективному знанию, она не может быть предметом науки, изучения и научно обоснованного изменения. Объективно можно работать лишь с внешними, доступными наблюдению феноменами. Для бихевиоризма — это поведение (англ.: behavior). Поэтому психологическое нарушение — это неадекватная реакция на то или иное раздражение, неправильное поведение, н именно его нужно менять. Для этого в бихевиоризме есть множество очень интересных и эффективных методик, чем-то похожих на работу механика, исправляющего сломанный механизм. Если ребенок боится собаки, можно постепенно приучить его к ней; подарить плюшевого медвежонка, потом тряпичную таксу, потом показать ему соседскую болонку, с которой играют другие дети... Если дедушка бьет внука палкой, можно попробовать воспитать его: ударил — будет на неделю лишен телевизора, был ласковым — может выкурить лишнюю сигарету и посмотреть «Плэйбой» в три часа ночи. Это называется подкреплением. Кроме того, пациенту можно предложить модели поведения, которые он сможет освоить в группе или один на один с терапевтом, служащим образцом для подражания; можно научить его расслаблять мышцы, управлять телом, мыслями; можно придумать регламент взаимоотношений в семье, выдать жетоны — внутрисемейную валюту, которые муж будет получать за разговоры с женой и тратить на обладание ее телом, можно привязать к руке приборчик, который будет бить током владельца всякий раз, когда он станет ковырять в носу... За всем этим будут стоять серьезнейшие исследования и при этом — никакой психологии.
Бихевиорист очень серьезно подошел к случаю Марты Ознакомившись с ее проблемами, он разделил их на несколько групп и записал на бумажку.
1. Эмоции (которые по-бихевиористски он будет рассматривать как доступные наблюдения реакции на раздражители, выражающиеся в поведении).
2. Поведение.
3. Воображение. (Такой уровень терапии может показаться несколько странным для бихевиоризма, как о нем говорилось раньше. Но воображение здесь рассматривается как «интеллектуальное» поведение. Это не что иное, как патологическая привычка к образованию цепи образов, вызывающих у пациента тревогу. И это «интеллектуальное» поведение терапевт пытается изменить.)