Знание-сила, 2002 № 11 (905)

И вдруг Вавилов сообразил, что открытие яровизации может облегчить выход из положения. Если даже озимые сорта, будучи подвергнуты температурной предобработке, так ускоряют развитие, что колосятся много раньше – в совершенно для них несвойственные сроки, то уж, конечно, более легкую задачу – заставить всякие заморские растения цвести одновременно – можно будет разрешить. Если все сорта из собранной ВИРом мировой коллекции, до сих пор имевшие разновременные сроки развития, удастся синхронизировать, и все они начнут цвести в одно время с местными сортами, то удастся обойти главную трудность: можно будет свободно переопылять цветки любых сортов и получить наконец-то гибридное потомство, а затем из этого моря гибридов отобрать лучшие перспективные формы… Тогда скачок отечественной селекции будет гигантским, разнообразие первичного материала необозримым, успехи неоспоримыми. Быстро сообразивший это Вавилов стал активно помогать Лысенко, который еще не понял возможности, увидевшиеся Вавилову.

Для начала Вавилов дал указание яровизировать пшеницы ВИРовского запаса и высеять их под Ленинградом и в Одессе. При этом часть растений тех сортов, которые под Одессой не колосятся, дала зрелые семена. Лысенко тут же раздул этот результат и представил его как доказательство того, что теперь все сорта можно будет высевать в необычных для них зонах. Категоричный вывод очень понравился Вавилову, и, поверив на слово, он много раз выступал по этому поводу, захваливая метод яровизации. Конечно, ни к каким реальным практическим выгодам данный способ не привел и успехам селекции не способствовал. Вавилов авансом выдал восторженную оценку, повторенную позже и некоторыми его учениками. Вместе с тем надежды Вавилова были искренними, о чем говорят строки из его записных книжек за 1934 год. Они пестрят заметками о яровизации, он делает запись, что сам «хочет подучиться яровизации». Понять радость Вавилова можно. Будучи лично оторванным от экспериментов, погруженный в массу организационных дел и веривший словам других так же, как он верил самому себе, Николай Иванович застрял в паутине лысенковских измышлений и обещаний. Он не заметил, как несовершенна сама гипотеза, как далек от завершения процесс ее экспериментальной проверки. По-видимому, сыграло роль и то обстоятельство, что к Лысенко благоприятно отнесся Максимов – ведущий сотрудник ВИРа, близкий к Вавилову человек.

Окончание следует.

РАЗМЫШЛЕНИЯ У КНИЖНОЙ ПОЛКИ

Сергей Смирнов

Контрамоты пишут учебники

Мною лет назад молодые братья Стругацкие придумали идеального директора для самого прогрессивного в мире Института Чародейства и Волшебства. Одному человеку нипочем не справиться с двойной должностью: научного лидера и координатора-админисгратора. А раз так – пусть их будет ДВОЕ в одном лице! Не просто братья-близнецы, но двойники абсолютные, дополняющие друг друга так же, как позитрон дополняет электрон в мире элементарных частиц. В итоге появился Янус Полуэктович Невсгруев, единый в двух лицах.

А-Янус правит Институтом, двигаясь по оси времени вперед вместе с коллективом своих сотрудников и подчиненных. Судьба У-Януса иная: он (по Стругацким) контрамот, а это тот, кто движется навстречу общему ходу времени, – и потому хорошо знает будущее своих коллег, лишь отчасти догадываясь об их прошлом. Но У-Янус знает иное, неведомое А-Янусу: чему можно и нужно сегодня научить аспирантов или младших научных сотрудников, чтобы завтра они стали удалыми ведущими, послезавтра сделались завлабами, а потом сменили бы обоих Янусов.

Не воображали ли братья Стругацкие себя в роли братьев Невструевых, а своих читателей – в роли аспирантов или младших сотрудников Всероссийского Чародейского Института 60-х годов? Пусть об этом судят и спорят литературоведы – или собратья по перу в великом цехе фантастов. Но любой опытный учитель знает великую истину: ОН САМ воплощает в себе обоих Янусов на каждом удачном уроке! При этом A-учитель подгоняет отставших учеников к еще невидимой им светлой цели. Его коллега, друг и брат У-учитель заманивает туда же самых увлеченных и талантливых, ершистых и вопросистых школяров. Понятно, кто из двух близнецов получает большее удовольствие от учебного процесса, а кто больше устает по ходу дела. Наконец, А-Янус засыпает, пресыщенный трудом и утомленный конфликтами. Оставшись в одиночестве, неутомимый У-Янус начинает учить и воспитывать воображаемых школьников, то есть он пишет У-чебники…

Это все была фантастическая Присказка. А теперь начинается настоящая Сказка: о двух учителях Новейшей Истории, которые живут и здравствуют, проповедуя свою науку в знаменитых гимназиях Москвы и Петербурга. Только что два наших героя – Леонид Кацва и Александр Скобов[* Л. А. Кацва. История России. Советский период: 1917 – 1941 годы. М.: МИРОС Антиква. 2002. А. В Скобов. История России (1917 – 1940). СПб.: Иван Федоров, 2001.] – опубликовали два интересных учебника по одному периоду недавней (или уже давней?) российской истории: с 1917 по 1940 год. Очень хочется сравнить эти книги, чтобы постичь корни различий среди наших историков- просветителей.

Какой фактор важнее всех прочих? Культурный диалог двух российских столиц-соперниц? Или разные стили работы двух научных школ, где выросли Л.А. Кацва и А.В. Скобов? Или личный педагогический стиль данного московита и данного питерянина? Или выстраданные тем и другим модели оптимального учебного процесса? Или та модель самой Истории Человечества, которую ее носитель не умеет сформулировать в ясном тексте, хотя неосознанно руководствуется этой схемой в своих исследованиях и в школьных проповедях? Всяко может быть…

Р, Магритт. «Легенда века», 1950

Первое впечатление от двух учебников не интригует читателя: большое сходство авторских позиций просвечивает сквозь два разных стиля организации учебного материала. По определению, автор учебника Истории обязан играть роль Судьи над объектами и героями своего повествования. Но этот Судья волен сам выбирать роли для подсудимых: кто будет считаться субъектом, а кто – объектом исторического процесса; кто выступит в роли свидетеля, кто – в роли обвиняемого, кто в роли подзащитного… На таком уровне различия двух учебников становятся заметны и значимы.

Для Леонида Канвы главным объектом исследования стало Советское Государство, а исследуемым процессом – диалог этого Объекта с его строителями, по ходу которого безличный вроде бы Объект все успешнее подчиняет волю и разум огромного множества человекоподобных строителей, начиная с Ленина и Махно, кончая Сталиным и Лысенко. Подчиняет – чему? Именно это Л.А. Кацва старается понять сам и объяснить ученикам, в меру своих интеллектуальных сил и их увлеченности историей грозного и сумбурного Отечества, в которое нас забросили Судьба или Случай.

Итак – державоцентричный подход, свободный от поклонения Державе как Идолу. Эта позиция логична и оправдана научной традицией: ведь Л.А. Кацва учился Истории у медиевиста В.Б. Кобрина, а тот – у А. А. Зимина. Научный дед и научный отец бестрепетно изучали Ивана Грозного и его партнеров по Московскому царству: от митрополитов до юродивых- диссидентов. Теперь научный сын делает то же самое с Иосифом Грозным и его партнерами по СССР – благо, их время прошло, и плоды их трудов стали очевидны для наших современников.

Какую позицию может противопоставить имперский интеллектуальный Петербург зрелому московскому державоведению?

Очень простую: с наследником историков-диссидентов спорит живой политический диссидент. Бывший, конечно, но отсидевший при Брежневе некоторый срок за политическое инакомыслие. Теперь многие давние мечты таких борцов сбылись, но общее счастье для россиян все равно не наступило. Пришло время поразмыслить не столько о правоте былых надежд, сколько о том, какие чувства и рассуждения двигали и движут рядовых участников исторического спектакля к выбору тех или иных ролей в вековой драме. Погрузить нынешних старшеклассников в духовный мир их дедов и прадедов, живших сперва «до Революции», а потом «под Революцией»: сначала «до Сталина», а потом «под Сталиным», – такова была главная цель Александра Скобова при написании его учебника.