Знание–сила, 2003 №02 (908)

Можно лишь предположить, что высший демон науки родствен духу отрешенности. Временами она настигает каждого, но что она такое в себе, об этом лучше всего сказано, пожалуй, Мейстером Экхартом: «Там – глубокое молчание, ибо туда не проникает ни одна тварь или образ; ни одно действие или познанье не достигает там души, и никакого образа не ведает она там и не знает ни о себе, ни о другой твари». Отрешенность – это предельно достижимая дистанция между человеком и миром, посягающая на божественную надмирность и отвергающая всякую земную добродетель как «слишком человеческую».

«Я же ставлю отрешенность выше всякого смирения». «Я ставлю отрешенность выше любви». Кажется, именно к этому духу стягиваются все нити, связывающие воедино бесконечное множество малых и скромных наблюдателей эмпирической физики.

Не забудем, однако, о главной части инструментов «Меланхолии», без какой все остальные невозможны, – об орудиях ремесла. Если измерительные инструменты (часы, циркуль, линейка, уровень) станут телом идеального Наблюдателя, то ремесленные (молоток, рашпиль, тигель и т.д.), собираясь в механизмы, фабрики и заводы, составят тело идеального Деятеля. Собрав их вместе, Дюрер увидел единство орудийного разума, провидел ремесленный дух новоевропейской науки.

Робот Винера, превосходящий человека по каждой конкретной функции, но страдающий изначальным изъяном, который и поименовать-то никак не возможно, – вот демон науки, преследующий ее, как тень. Не тот, с каким она себя отождествляет, а какого не может избежать. Демон, выдающий тайну новоевропейской науки, ибо она воплощает не столько знание, сколько умение – инструментальный ум.

Фаустова наука не отличает орудий познания мира от орудий его преобразования. Теми же методами, какими она строится, она перестраивает окружающий мир, придавая облик заводов даже институтам познания. Соединяя орудия познания с орудиями власти в техническом небе, дух науки противостоит «всему остальному» уже в планетарном масштабе.

Начиная с Декарта, наука строится так, что ее завершение адресуется потомкам, будто физиков не мучит образ незавершенного естествознания, не манит облик конечной истины. Но можно ли искать то, чего вовсе не знаешь?

То, чего физика ищет, она знает как образ гармонии. Не важно, что она постоянно меняется, важно, что она проносит сквозь время единый образ мира, одинаковый для Кеплера и Эйнштейна. Но не для Дюрера.

Очертания новой науки едва брезжат – только через столетие она окончательно определится, чтобы возглавить триумфальное шествие новоевропейской культуры в бесконечный «прогресс». Но всем ее триумфам заранее обозначен предел, выраженный «Меланхолией». Она изображает ученого не парадных заставок, трубящих об успехах познания, а ученого- созерцателя – то, что остается от науки после ее превращения в «непосредственную производительную силу». Наука представлена не в утвердительном или отрицательном, а в вопросительном качестве. И если деятельная часть науки давно марширует в прогресс, то созерцательная все еще мыслит. И, может, еще скажет свое слово.

Всем, следившим за европейскими приключениями духа, известно, что отрешение – лишь первая фаза творчества, завершаемая возвращением блудного сына. Стадия отрешения, пожалуй, несколько затянулась. И нужно, наконец, в мистической глубине науки, которая не ведает ни себя, ни какой иной твари, увидеть темные лики несущих нас духов.

В «Меланхолии» намечается еще иная реальность – реальность того, кто все это видит. Она обозначена солнцем и радугой, образующими очертания гигантского глаза. Он помещен в «точку исчезновения» картины, оптически представляющую зрителя. Видящий, естественно, невидим. Но именно он придает раздвоенности дюреровского мира не только перспективное, но и смысловое единство. Это образ другого знания, соединяющего видимое с видящим. Это знание, знающее себя, со-зерцание. Восхищенное небом, оно знает о своем равенстве зримому.

Понемногу о многом

Деловая нить не рвется

В этом году исполняется 191 год со дня рождения Исаака Зингера, изобретателя и крупнейшего производителя первых ручных швейных машин. Он родился в городе Освего, в штате Нью-Йорк, восьмым ребенком в семье немецкого иммигранта. Став самостоятельным человеком, перепробовал ряд занятий: был бродячим актером, канавокопателем, столяром-мебелыциком.

В цветущем возрасте 38 лет он занял 40 долларов в банке и начал возиться с тем, что позже станет первой в мире швейной машиной. Будучи увлекающимся человеком, он работал над своим изобретением всего год. Его новинку мог и хотел приобрести любой семьянин. Выпущенная на рынок в 1850 году, эта машина сначала ручная, потом с ножным приводом, а позже с электроприводом имела необыкновенный спрос и успех. Имя владельца и изобретателя машины – помощницы любой швеи обрело популярность на всех континентах. Зингер стал благодетелем человечества в буквальном смысле слова. Но сам он в силу своего характера снисходительно относился к своей славе. Вот его собственные слова: «Меня ничуть не интересует мое изобретение. Звонкая монета – вот что оно принесет мне».

Однако не только простые люди, особенно многодетные, думали совсем иначе. Махатма Ганди называл созданную Зингером машину «одним из полезнейших изобретений за всю историю». Адмирал Ричард Берд возил семь зингеровских машин в Антарктику, чтобы обшивать офицеров и матросов. Русский царь Александр III приказывал службе тыла использовать эти машины для изготовления четверти миллиона палаток для всей армии. Наконец, основанная в 1851 году фирма «Зингер» оказалась в числе первых транснациональных корпораций.

Разбогатев на продаже идущих нарасхват швейных машин, Зингер частично потратил скопленные им 13 миллионов долларов на воспитание своих двадцати четырех детей от двух жен и по меньшей мере трех любовниц. Скончался Исаак Зингер в возрасте 64 лет в Англии, в собственном доме, стоившем полмиллиона долларов, который он в шутку называл «вигвамом».

Фирма, созданная им 150 лет назад, ныне полностью преобразована.

Традиционным выпуском швейных машин занимается теперь новая компания, принадлежащая прежним акционерам. Ее дирекция имеет право выпускать изделия под собственной маркой. Такие современные модели, как, скажем, «Ультра анлимитед», больше похожи на панель управления современного авиалайнера, чем на стандартную машинку. Она работает на базе компьютера по заданной программе, делая множество разнообразных стежков, вышивок и узоров по выбору.

Сама же фирма «Зингер» первоочередным бизнесом для себя считает авиакосмическую продукцию, создаваемую в организованном ею 33 года назад отделении. Как правило, американские фирмы, чтобы удержаться на хорошем счету на рынке, должны ориентироваться на разнообразную номенклатуру изделий. Так поступила и фирма «Зингер». Указанное подразделение осуществляет сборку и выпуск имитаторов полета, тренажеров для пилотов, оборудования для создания электронных помех, а также навигационных систем для самолетов и наведения ракет.

«Младший брат» российской промышленности

«Преуспеяние кустарной промышленности есть дело не малое; сие дело великое» – был убежден в начале XX века председатель Кустарного комитета князь Ф-С- Голицын. Но, судя по всему, в соседней Германии это понимали гораздо лучше, чем в самой России, где, по неуточненным данным, кустарными промыслами было занято свыше десяти миллионов человек.

Немцы не только присылали письменные заказы в Россию на изготовление определенных кустарных изделий. Через своих агентов они производили отбор замечательных русских игрушек на лейпцигских ярмарках и непосредственно в московском Кустарном музее. Кстати, этот многофункциональный музей был устроен специально в помощь «младшему брату» российской промышленности (так в прошлом называли наших кустарей). Мало того. Немцы открывали у себя даже маленькие фабрики, специализировавшиеся на подделывании русских кустарных изделий. И наконец, за несколько месяцев до начала Первой мировой войны все те же немцы предоставили возможность нашим кустарям продемонстрировать свое мастерство в Германии, да не как-нибудь, а «вживую».