Знание-сила, 2005 № 06 (936)

В апреле 1946 года у меня дома раздался телефонный звонок, и Ося спросил меня, не хочу ли я, чтобы он (Ося) меня демобилизовал из армии. Я с радостью ответил утвердительно. Ося тогда исполнял обязанности заместителя директора НИФИ-2 академика Скобельцына, получившего право отзывать отовсюду бывших старшекурсников физического факультета для подготовки специалистов по ядерной физике. Он включил мое имя в соответствующий список, вскоре я был демобилизован и стал снова студентом, собираясь при этом как можно скорее осуществить свою мечту — поступить наконец в театральное училище. Однако Ося просил меня с этим повременить (ему было бы неудобно перед Скобельцыным), и я решил, что отложу свои театральные намерения до осени, а пока буду посещать лекции и занятия на физфаке. И вот этим летом — 1946 года — во мне произошел сам собой какой-то внутренний переворот. Я пришел к выводу, что моей профессией должна стать именно физика и что в театр мне переходить не следует. Не уверен, что со мной происходило тогда то же, что и с Осей, когда он принимал свое решение об отказе от артистической карьеры, но, возможно, какая-то психологическая аналогия здесь была. Впрочем, настаивать на этом не буду. Впоследствии, если бы Осю спросили, не жалеет ли он о принятом решении, думаю, он ответил бы решительным «нет». Он был человеком с сильным интеллектом и твердой волей и скорее всего не был подвержен гамлетовской рефлексии. Когда же у меня спрашивали ( и спрашивают до сих пор) об этом, я не знал и не знаю правильного ответа...

Через год я начал делать дипломную работу в лаборатории Иосифа Шапиро в НИФИ-2 и в течение почти целого года испытывал большую радость тесного каждодневного общения со своим старым другом. Моим официальным руководителем был академик И.М. Франк, однако основную помощь в проведении работы мне оказывал Ося: с ним мы обсуждали, что и как надо делать, и он помогал мне осуществлять придуманное.

Теперь мало кто знает, что Ося в то время был экспериментатором и сооружал управляемую камеру Вильсона для изучения редких космических ливней. Это была, насколько мне известно, первая в СССР камера , работавшая в таком режиме, что срабатывание происходило лишь в случае прохождения космических частиц через установку. Само срабатывание сопровождалось довольно сильным грохотом, и эта установка, стоявшая в Осином кабинете, где он принимал посетителей как заместитель директора института, служила отличным полигоном для испытания нервов. Приходившие к нему садились в кресло рядом с его столом, ни о чем не подозревая, и вдруг раздавался оглушительный 'выстрел, от которого редко кто не подскакивал на месте.

Одновременно Ося вместе со своим бывшим сокурсником И. Эстуллиным соорудил в соседней комнате установку, с помошью которой был осуществлен (впервые в мире) поиск электрического заряда нейтрона. Эта работа, до сих пор цитируемая в литературе, является классическим исследованием фундаментальных свойств этой элементарной частицы.

После зашиты дипломной работы я в декабре 1947 года поступил на работу в так называемую Лабораторию № 2, которой руководил И.В. Курчатов, и с той поры моя научная жизнь проходила отдельно от Оси и в других областях ядерной физики. Однако дружба наша не прекращалась. Мы по-прежнему встречались домами и у него, и у меня, обсуждали политические новости и перипетии научной жизни, я часто советовался с ним по самым различным вопросам, и должен сказать, что уже в те времена воспринимал Осю как старшего друга и авторитета по широкому кругу проблем, прежде всего в физике. Но более всего мы любили обсуждать вопросы театрального искусства, к которому оба оставались неравнодушны. Ося был убежденным сторонником искусства Художественного театра, принципов актерского мастерства, разработанных Станиславским, и был в этом непримиримым пуристом. Он решительно отвергал всю линию развития русского театра, связанную с наследием Мейерхольда, а позже с такими художниками сцены, как А. Эфрос, М. Захаров, Ю. Любимов, не говоря уже о более поздних эпигонах типа Виктюка и ему подобных. Даже Г. Товстоногова Ося не считал безукоризненно «правильным» и действующим в русле искусства Станиславского и Немировича-Данченко. Он очень высоко ставил режиссерско-педагогическую деятельность М. Кедрова, почитал некоторые постановки Ю. Завадского (такие, как «Петербургские сновидения», «Маскарад»), больше всего ценил в актерах абсолютную органичность в поведении на сиене и отсутствие всего того, что называется «представлением» (из современных мастеров театра он выделял, например, Ф. Раневскую). Много сил и энергии Ося тратил на дискуссии со своим старым другом (со школьной скамьи) Борисом Левинсоном — очень талантливым актером, народным артистом России, одним из последних учеников самого Станиславского. Он считал, что Борис не реализовал в полной мере свой высокий творческий потенциал, и во время обсуждений и критических разборов ролей и художественного чтения из репертуара своего друга старался поддерживать в нем верность принципам воспитавшей его школы театрального искусства и уберегать его от разного рода «сорняков» актерского ремесла. При этом глаз и ухо у Оси были действительно в высшей степени чувствительными к любой театральной фальши, и он с полным правом мог произносить свои вердикты, подобные «верю» и «не верю» Станиславского. Любовь к театру, к театральной правде он пронес через всю свою жизнь, и не случайно среди многих, бывавших в их гостеприимном доме, я неоднократно встречал помимо Б. Левинсона и других актеров и выдающихся деятелей театра — таких как В.И. Осенев, В О. Топорков, Ю.А. Завадский и другие.

И научным семинарам порой присуща истинная драматургия...

С научным творчеством Иосифа Шапиро я знаком в меньшей степени, и потому я не ставил себе задачу последовательного и аргументированного рассказа о нем как ученом. Совершенно очевидно, что с годами он стал одним из самых крупных теоретиков в области ядерной физики.

Очень важно, однако, отметить, что вся его творческая жизнь проходила в весьма непростых условиях, и все, кто был рядом с ним и любил его, были неоднократными свидетелями испытываемых им несправедливостей. Мне кажется, что многие сложности в жизни Оси были не в последнюю очередь связаны с некоторыми чертами его характера — излишней жесткостью в подходе к другим людям, непримиримым отношением к их слабостям и недостаткам. Мы с моей женой, оба очень любившие его, называли его иногда в шутку «Собакевичем». и надо сказать, что Ося никогда не обижался на это прозвище и даже иногда подыгрывал, утрируя свои высказывания, произнося их как бы от имени гоголевского героя. Но дело, конечно, не только в этом. Он обладал одним важным качеством, в сильной степени определявшим сферу его научных пристрастий: он испытывал явную неприязнь к тому, чтобы идти теми же путями в науке, которыми шли большинство физиков. Он всю жизнь искал свои подходы к решению фундаментальных проблем физики ядра и элементарных частиц. Лучшим примером тому является его многолетняя (и успешная !) деятельность, нацеленная на теоретическое обоснование роли барион-антибарионных виртуальных пар в ядре, как важного фактора, обусловливающего особенности ядерных сил, так сказать. «в обход» общепринятой схеме, основанной на модели кварков. В результате Ося никогда не принадлежал к какому-либо «клану» физиков-теоретиков, он был сильно обособленной фигурой в науке, и это. несомненно, сказывалось на общем климате его взаимоотношений с научным «сообществом» и, как следствие того, на его внешних, так сказать, «карьерных» успехах.

В связи с этим упомяну о двух эпизодах его биографии, в которых, несомненно, просматривается так же склонность Всевышнего к острой драматургии.

Первый относится к тому времени, когда он был еще довольно молодым. Раздумывая нал волновавшей тогда многих ученых проблемой, которая возникла в физике частиц (так называемой тета—тау проблемой), он нашел свое решение, основанное на предположении, что эта проблема связана с нарушением пространственной четности, что противоречило тогда общепринятым представлениям. Перед тем как послать письмо со своими соображениями в журнал, он отправился к Л.Д. Ландау и рассказал ему о своей гипотезе. Однако великий Ландау категорически отклонил такое объяснение, как «ересь», и Ося, поколебавшись некоторое время, так и не решился его опубликовать. А через несколько месяцев появилась знаменитая работа американских физиков Ли и Янга, основанная на той же идее, которая вскоре была подтверждена в прямых опытах By. осуществленных в одной из лабораторий США. Так был упущен уникальный шанс стать первооткрывателем одного из оснований современной теории элементарных частиц, отмеченного Нобелевской премией. Не исключено, что эта знаменательная неудача обусловила обособленность Оси в научном творчестве, о чем говорилось выше.

Второй эпизод связан с открытием эффектов несохранения четности при взаимодействии нейтронов с тяжелыми ядрами в широко известных Экспериментах, осуществленных в Институте теоретической и Экспериментальной физики Ю.Г. Абовым и П.А. Крупчицким. Инициатором этой работы был Иосиф Шапиро, который проработал в ИТЭФ несколько десятков лет. Он теоретически показал возможные механизмы многократного усиления предсказанных им эффектов, что делало возможным их обнаружение (впоследствии выяснилось, что независимо от него и примерно в то же самое время аналогичные соображения были высказаны известным теоретиком Р. Блин-Стойлом). В течение долгого времени Ося объяснял своим коллегам необходимость постановки поискового эксперимента, принимал деятельное участие в выборе конкретного ядра-мишени, свойства которого давали бы надежду на успех, подробно обсуждал с ними постановку и весь ход эксперимента, проведение контрольных опытов и, наконец, интерпретацию результатов, подтвердивших его предсказания универсальности обнаруженного свойства слабого взаимодействия нуклонов. Прошло несколько лет, в течение которых приходили противоречивые сведения из других лабораторий мира, пытавшихся повторить московский результат, пока наконец он не был надежно подтвержден. И вот тогда вся эта работа (вместе с результатами, полученными к тому времени и в других местах) была представлена на соискание Государственной премии СССР Началась обычная в таких случаях свара, в результате которой по настоянию чиновников Отдела науки ЦК КПСС, относившихся к Иосифу весьма враждебно (эта враждебность была замешана, несомненно, на антисемитской идеологии этой приснопамятной организации), его — инициатора и основного участника этого эксперимента — исключили из списка. Помню специальное совещание в Объединенном институте ядерных исследований в Дубне, посвященное этому вопросу. Его пытался отстоять академик И.М. Франк и другие его коллеги и друзья, но защитить его научная общественность так и не сумела.

В заключение несколько слов об Осе — лекторе. Актерским талант, несомненно, сказался в том, какой читал свои лекции и доклады. Ясное изложение сути дела соединялось у него с увлекательностью и образностью рассказа, что превращало его выступление в некий моноспектакль. Так. например, я хорошо помню его доклад на большом семинаре в Институте им. И.В. Курчатова, когда он рассказывал о модели элементарных частиц, построенной по аналогии с известными в гидродинамике устойчивыми вихревыми образованиями (так называемыми «солитонами» в потоке жидкости), впервые наблюденными и описанными одним английским ученым более ста лет тому назад. Осин рассказ об этом ученом. который, по его словам, бежал вдоль Темзы, наблюдая и пытаясь запомнить в деталях это уникальное явление, ярко запечатлелся в моей памяти, а тогда вызвал бурные аплодисменты аудитории.

И у меня, помню, тогда возникло острое желание сложить ладони рупором, как когда-то делал его отец, и провозгласить: «Бра-во, Ша-пи-ро!»

Вспоминая с глубокой печалью моего дорогого друга, я мысленно произношу те же слова вслед ему, увы, навсегда ушедшему со сцены жизни.

Алексей Васильев, Елена Лаймарк

«Комес пассус» — указывающий путь

Иллюстрация из трактата Петра Апиана об инструментах наблюдения. 1533

В 1578 году Френсис Дрейк, подданный английской короны, захватил корабль испанцев. Знаменитый пират бросился к капитанской каюте и первым делом забрал себе самую большую драгоценность — компас и карты. Еще бы! Перед отплытием он затребовал для снаряжения корабля 17 компасов, но Елизавета I отказала и дала только пять. Она сказала Дрейку, что иначе его экспедиция будет слишком дорого стоить. Именно об этом драгоценном предмете и пойдет речь.

Первое достоверное упоминание о направляющих свойствах магнитных предметов датируется серединой XI века. В китайских «Основах военного дела» 1044 года описаны специальные рыбки для распознавания пути в тумане или ночью. Этих пустотелых рыбок предварительно нагревали докрасна, ориентируя в печи строгое севера на юг; остывая, они приобретали магнитные свойства. Если такую рыбку бросить в воду, то она будет плавать, а успокоившись, развернется носом к югу. Немного позже в китайских сочинениях описаны и намагниченные иголки, подвешенные в центре тяжести за ниточку или плавающие в воде на соломинке и служащие указателем сторон света.

Сто лет спустя упоминания о волшебной стрелке появляются и в записках европейцев и арабов. В школьном учебнике, написанном монахом Александром Некхемом в 1187 году, читаем: «Кто хочет оснастить судно, тот берет иглу; кладет на острие, чтобы она могла поворачиваться и показывать на север. Так моряк узнает, куда плыть, когда ненастная погода и не видно Полярной звезды». А вот что писал в 1206 году Гюйо из Прованса, поэт, дипломат и по совместительству папский шпион, участник Крестовых походов: «Моряки владеют искусством, которое никогда еще не обманывало. Они берут камень темный и невзрачный, к которому легко тянется железо, и натирают им иглу: Затем втыкают ее в щепочку и опускают на воду. И вот игла безошибочно поворачивается к Звезде». А уж коли речь зашла об арабах, прославленных мореходах, найдем и у них: «Однажды я плыл по морю, как вдруг, будто из засады, поднялся сильный ветер, небо заволокло тучами, поднялись волны, и люди принялись стенать. Муаллим- капитан сбился с пути. Тогда он достал пустотелое железо в форме рыбы и бросил его в тарелку с водой. Рыбка успокоилась и повернулась на юг. Пользуясь этим, капитан взял правильный курс».