Знай, что я люблю тебя

Снова стало тихо. Монтсе ждала.

— Домой? Как, вы сказали, вас зовут?

* * *

— Монтсеррат Камбра. Ваш адрес есть у меня на больничной карточке. Сейчас я держу ее в руках, — снова соврала она. — Шоссе Балбоа, так?

— Да, я здесь живу.

— Если вас не затруднит…

— Меня не затруднит. Вы очень любезны.

Теперь Монтсе вздохнула с облегчением. Ей казалось, что она только что выбралась из зыбучего песка.

— Я завтра же заеду к вам. Вам удобно?

— Да, мне удобно. Приходите, когда хотите. Я буду рад вас видеть.

Монтсе нажала на отбой и кинула телефон в сумку. Потом перевязала письма красной лентой и вернула их на место. Рука ее нащупала что-то на самом дне ящика. Это было серебряное колечко, почерневшее от времени. Она достала его и посмотрела через него на свет, как через кристалл. Сердце ее забилось часто-часто, а по щеке скатилась горячая слеза, оставившая на губах соленый вкус.

* * *

Уже в начале марта все дневные часы в поселках стоит ужасающая жара. Между температурой в комнатах и во внутреннем дворике больницы всегда очень значительная разница. Для лежащей в палате иностранки игра солнечных лучей на окружающих ее вещах была хоть каким-то развлечением, приносившим немалую радость. Она наслаждалась ощущением тепла на своей коже. Когда прохлада весеннего утра постепенно стала уступать место дневному зною, она начала потихоньку приводить себя в порядок, пытаясь вспомнить и соблюсти все ритуалы, полагающиеся в этом случае. Живя в этом мире, она уже научилась обходиться одним жалким литром воды, чтобы вымыться целиком, с ног до головы. Ей нравилось делать это медленно, как будто совершая какую-то важную церемонию. Она занималась этим больше часа. Ее движения были значительны и неторопливы. Женщине было сложно поднять руку к голове, чтобы причесаться. В конце концов, одевшись и закончив утренний туалет, она устало опустилась на стул и только тогда посмотрела на себя в зеркало. Она не узнала себя. В зеркале отражалось довольно жалкое существо, впрочем, это почему-то не расстроило ее, а даже несколько развлекло. Выгоревшие на солнце волосы, воспаленная кожа, растрескавшиеся губы, красные глаза. К тому же она очень исхудала. Все вокруг нее казалось очень родным — облупившаяся штукатурка на потолке, стоящая напротив койки кровать без матраца, металлический стульчик, в лучшие времена белый, а теперь облупившийся. Это был третий день, когда она, вдоволь насладившись блаженным отдыхом в одиночестве палаты, начала выходить во внутренний дворик. Дорога туда была уже хорошо знакома, и сегодня она уже не нуждалась в сопровождающих. Правда, пустота гулких коридоров немного смутила ее. Но, несмотря ни на что, больничный запах был очень знаком. Здесь она чувствовала себя как дома.

Как только больная вышла на свежий воздух, к ней приблизилась медсестра. Женщина знала ее, но никак не могла вспомнить ее имя. Медсестра предложила ей сесть на стул, и она не стала спорить. Она просидела на этом месте два последних дня. Медсестра говорила только на арабском, но Монтсе поняла, что та приветствует ее и спрашивает о здоровье. Обе они были очень довольны. Сахарави ни на секунду не переставала улыбаться. С противоположного конца дворика с ней поздоровался мальчик, имени которого она тоже не помнила. Вообще-то она не была уверена, что они знакомы, но все же его образ смутно всплывал из глубин памяти. Больная села на стул. Усилия, которые она потратила, чтобы одеться и выйти во внутренний дворик, были столь значительны, что ноги ее подкашивались. Солнечный свет придал ей новых сил. Но опыт подсказывал, что через пару часов дневной зной прогонит ее отсюда. Она блаженно прикрыла глаза. Дуновения холодного рассветного ветерка становились все слабее. Монтсе вспомнила, что сейчас на дворе март. Сегодня она впервые проснулась, открыла глаза, но не увидела у своей кровати Лейлу. Это показалось ей странным. Лицо этой медсестры стало таким привычным, что ей его не хватало. Она окончательно закрыла глаза и задремала, разморенная жарой.

Снова стал сниться один и тот же кошмарный сон. Она почти физически ощутила прикосновение маленьких лапок скорпиона, который вот-вот укусит ее за шею, как вдруг чья-то прохладная рука легла ей на лоб. Это была Лейла, которая только что подошла. Она улыбалась все той же заботливой улыбкой, которую Монтсе привыкла видеть с момента своего возвращения в реальный мир. На медсестре не было зеленого форменного халата, и это делало ее совершенно непохожей на саму себя.

— Мне сказали, что ты сегодня оделась сама.

— Да, сама оделась и привела себя в порядок. И дошла сюда тоже одна.

Лейла обрадовалась этой новости. Она присела рядом и взяла больную за руку:

— Я хотела бы на это посмотреть собственными глазами!

— Завтра увидишь, обещаю. А ты где была?

Лейла перестала улыбаться. Она вроде бы даже расстроилась.

— Но, Монтсе, я же тебе еще вчера говорила! Ты что, разве не помнишь?

Монтсе передалась грусть медсестры. Она мгновенно почувствовала себя ненужной, доставляющей всем только хлопоты и неприятности. Ее совсем измучили эти провалы в памяти, сознание, которое хранило какие-то обрывки фраз или смутные образы. Временами накатывала безысходность, оттого, что она не может ничего толком запомнить. Лейла спохватилась, попыталась развеять ее хандру, сделав вид, что не придает случившемуся значения, и начала деловито рассказывать:

— Я ездила в администрацию поселка. К ним пришло сообщение из Рабуни.

Монтсе слушала очень внимательно, заставляя себя вникнуть в смысл каждого слова.

— И что же в этом сообщении?

— Прекрасные новости. Ты больше не призрак! Они проверили информацию по всем рейсам, прибывшим за последние несколько месяцев, и нашли тебя. Ты прилетела 31 января из Барселоны. Тебя зовут Монтсеррат Камбра Боч.

— Я это тебе говорила.

— Да, говорила, конечно, но вот что странно — почему тебя до сих пор никто не хватился.

Монтсе посмотрела на собеседницу очень серьезно.

— Это не удивительно. Я никому не говорила, что полечу в Африку. Только Аяч Бачир знал об этом. Он же снабдил меня нужной информацией.

Лейла постаралась не выдать своих истинных чувств — эта женщина в очередной раз удивила ее. Она буквально напичкана загадками.

— Waliмне сказал, что все уладит. Через десять дней отбывает рейс в Испанию из Тиндофа. До этого времени тебе оформят документы и паспорт, чтобы ты могла вылететь из страны. Они уже связались с вашим посольством в Аргеле. Завтра пришлют кого-нибудь сделать фотографии и записать твои данные.

Монтсе никак не отреагировала на последние слова. Лейла попыталась представить себе, сколько раз она уже видела это выражение на лице необычной иностранки, случайно вошедшей в ее жизнь. Она совершенно автоматически положила ей руку на лоб, пытаясь определить, нет ли у той температуры.

— Тебе сколько лет, Лейла? — спросила Монтсе, будто очнувшись от летаргического сна.

Это был тот самый вопрос, который медсестра хотела задать ей, как только та придет в себя и будет готова продолжать разговор.

— Двадцать пять.

— Боже мой, какая ты молоденькая!

Лейла улыбнулась, продемонстрировав жемчужно-белые блестящие зубы.

— А тебе?

— Сорок четыре.

— Сорок четыре? Ты надо мной смеешься!

Монтсе в свою очередь улыбнулась, оценив комплимент.

— Ты очень любезна, но уверяю тебя — это правда.

— А где твой муж?

Иностранка немного помолчала, прежде чем ответить.

— А что, я не могу быть одинокой?

— Теоретически можешь, но что-то я в это не верю, — серьезно сказала Лейла.

— Мы расстались несколько месяцев назад. Он ушел к другой. Она рентгенолог, блондинка, молодая, красивая. Сначала мы разъехались. А вскоре развелись. Блондинки всегда приносили мне одни несчастья.

Лейла пытливо смотрела на нее, стараясь увидеть, какой омут чувств скрывается в блестящих глазах испанки. Монтсе спохватилась и попыталась смягчить впечатление, произведенное последними словами.