Знай, что я люблю тебя
Шрифт:
Но, когда мираж приблизился, Монтсе почувствовала, как кровь прилила к лицу. До него оставалось меньше километра, а она уже поняла: это не поселок и не город, ничего похожего. Перед ней простиралась огромная площадь, заставленная тысячами старых автомобилей, брошенных в самом сердце Сахары. Их, блестевших на солнце металлическими боками и царапавших глаз заплатками брезента, было так много, что они формировали целые улицы и кварталы, а все вместе это напоминало чудовищное кладбище.
Монтсе была не в силах произнести ни слова. Ее мозг отказывался находить логичное объяснение происходящему. Дрожа как в зимнюю стужу, она обхватила себя за плечи и крепко сжала их, пытаясь найти хоть что-то непоколебимое в стремительно рушащемся мире. «Вы же сказали, что мы едем в консульство!» — «Всему свое время, сеньора, всему свое время. У меня тут парочка дел, и, как только я их закончу, сразу же отвезу вас к консулу». — «Мой муж, скорее всего, уже в Тиндофе. Он наверняка обратился к местной полиции». Эти слова прозвучали как наивная ложь напуганного ребенка. Быстрым движением легионер влез в сумку Монтсе и достал ее документы. Женщина
Легионер пошел прочь от машины, следом двое мужчин поволокли обессиленную Монтсе. Между разбитыми автомобилями стоял маленький домик с единственным окошком, заколоченным досками крест-накрест. Наемники открыли два надежных засова на двери и грубо втолкнули несчастную внутрь. Она ничком упала на пол, разбив себе нос. «Кричи сколько хочешь — никто тебя не услышит!» Монтсе подавилась стоном боли. Она понимала, что физическое сопротивление бессмысленно — эти мужчины сильнее, — и только жалобно всхлипнула. Из носа текла кровь. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», — умоляющим тоном бормотала она. Дверь захлопнулась. Монтсе поднялась и прижалась к доскам, шепотом прося помощи и боясь повысить голос. Вскоре она поняла, что не одна в помещении. Хотя в хижине было очень темно, она различила на полу силуэты сжавшихся в углу трех женщин. Они удивленно и испуганно разглядывали необычную иностранку. Она вдруг почувствовала необъяснимый стыд, изо всех сил постаралась собраться и выглядеть достойно, но никак не могла заставить себя прекратить хныкать. Кричать или стучать в дверь было явно бесполезно. Она смотрела на женщин, глаза постепенно привыкали к темноте, и лица узниц становились различимы. Они были одеты как те, которых она видела в Тиндофе. И явно тоже были сильно напуганы, несмотря на твердое выражение лиц. Монтсе попыталась было заговорить с ними по-испански. Потом вспомнила пару французских слов, но и они не нашли отклика. Одна из женщин знаками предложила ей сесть. Она упала на колени и закрыла лицо руками. Ей казалось, что после всего, что произошло, может случиться все что угодно, самое страшное. Монтсе отчаянно зарыдала и плакала так бесконечно долго, пока у нее совсем не осталось сил и слез. Она уже отчаялась и потеряла всякую надежду на хорошее, как вдруг почувствовала, что одна из женщин присела рядом и положила ей руку на плечо. «Возьми», — произнесла она по-испански. Монтсе изумленно подняла голову, не веря своим ушам. Женщина протягивала ей ковшик с водой: «Ты уже почти час теряешь воду со слезами. Если не будешь пить, умрешь от обезвоживания». Монтсе взяла ковшик, приложила его к губам. Потом сделала крупный глоток. Вода была соленой и неприятно пахла. «Пей, — настаивала женщина. — Лучше страдать от диареи, чем от обезвоживания». Она выпила все до дна, пытаясь скрыть отвращение: «Спасибо». Женщина вернулась на свое место и опустилась на корточки. «Вы все-таки говорите по-испански?» — «Они нет». Только тут Монтсе рассмотрела, что эта африканка одета по-другому, не так, как остальные. «Ты алжирка?» — «Нет, я родом из Западной Сахары». Монтсе присела рядом с ней, наслаждаясь ощущением того, что к ней понемногу возвращаются силы. «Ты из поселений беженцев?» — «А ты что, была там?» — «Нет, я туда не добралась. У меня возникли серьезные проблемы в Тиндофе». Монтсе начала рассказывать незнакомке обо всем, что с ней произошло. Сахарави внимательно ее слушала, почти не моргая, лишь изредка цокая языком. Рассказав свою историю, Монтсе почувствовала себя гораздо лучше. Женщина молча вглядывалась в ее лицо, словно теперь, услышав все подробности, хотела в полной мере ощутить всю значимость рассказа. «Меня зовут Монтсе», — представилась иностранка, прерывая тишину. «А я Аза». — «Как же ты здесь оказалась?» Аза безнадежно махнула рукой — она уже два дня сидела взаперти в этой затхлой хижине с двумя алжирками. Она приехала в Тиндоф, чтобы позвонить в Испанию и купить шариковые ручки. Когда они возвращались в свое селение, машина попала в аварию. Двое парней, сопровождавших ее, решили идти пешком двадцать километров до своего поселка. А она осталась в машине ждать, пока они вернутся с помощью. У нее было достаточно воды и еды. Но потом подъехал грузовик того испанца, и он предложил ее подвезти. Конец истории был очевидным. «Как ты думаешь, что они собираются с нами делать?» — наивно спросила Монтсе. Аза лишь молча прикрыла лицо платком. Она ничего не ответила.
В проклятой хижине время будто остановилось. Два первых дня показались ей бесконечно длинными. Они слышали голоса мужчин, раздававшиеся снаружи, но ничего не могли разглядеть через заколоченное окошко. Монтсе несколько раз пришлось выходить наружу, потому что у нее началось расстройство кишечника. Единственным плюсом было то, что благодаря этому ей удавалось ненадолго увидеть солнце и немного подышать свежим воздухом. Аза и две другие мусульманки легче переносили заточение. Они часами могли сидеть молча, без движения, без еды и воды. Лишь присутствие Азы спасало Монтсе от нервного срыва. Она во всем слушалась новую подругу: пила испорченную воду, ела подгнившие фрукты, старалась поменьше двигаться в часы самого страшного зноя. Ей казалось, что стойкость этих трех женщин превосходит все мыслимые и немыслимые возможности человеческого организма. Когда Монтсе чувствовала, что вот-вот сдастся, то заводила разговор с Азой. Она уже знала, что сильный карибский акцент остался
у сахарави после долгих лет учебы на Кубе. Но, когда Монтсе начинала слишком подробно расспрашивать африканку о ее жизни, та замыкалась и прекращала разговор. «Кто эти люди, Аза?» — «Плохие люди, подруга, очень плохие». — «Что они хотят от нас?» — «Понятия не имею. И даже думать об этом не хочу». Она щелкала языком и изящным жестом отгоняла роящихся мошек.На третий день они снова услышали рев мотора грузовика. Четверо женщин всполошились, испугавшись, что мужчины уедут и бросят их умирать посреди пустыни. Но дверь открылась, их вывели наружу и затолкали в кузов. Несмотря на самые мрачные предположения, по сравнению с несколькими сутками заточения путешествие показалось им необыкновенной роскошью. Монтсе разглядывала бескрайние просторы Сахары через щели в бортах, не накрытые брезентом. Поездка длилась больше трех часов. Когда грузовик остановился, они увидели настоящий оазис — небольшой колодец, окруженный несколькими деревьями. Это были единственные признаки жизни на много километров вокруг. Раскаленные камни дышали жаром.
Лейла слушала очень внимательно, не упуская ни единой детали рассказа. Когда Монтсе закончила, медсестра помолчала немного, потом поцокала языком и перевела взгляд на распростершийся под их ногами поселок.
— Зачем ты делаешь это? — спросила Монтсе.
— Что это?
— Издаешь такие звуки.
— Это привычка.
— Аза делала то же самое. Значит, это не бред.
— Вообще на бред мало похоже. Пойдем, а то скоро совсем стемнеет.
Хижины в поселке довольно далеко отстояли одна от другой. Различить между ними улицы было невозможно, да и сами строения казались совершенно одинаковыми. Лейла уверенно шла вперед, похоже, она ориентировалась здесь в темноте так же хорошо, как днем. Всю дорогу они молчали. Подойдя к дому, Лейла окликнула кого-то. К ним вышла женщина, которая тут же начала сердито кричать. Монтсе занервничала.
— Не бойся, это моя тетя. Она отчитывает меня за то, что мы поздно пришли. Все еще считает меня маленькой девочкой.
Они вошли в хижину, и перед глазами Монтсе открылся целый новый мир, который поначалу ослепил ее. На полу сидели женщины и мужчины, кто на корточках, кто на цветастых коврах. В центре горела флуоресцентная лампа, питающаяся от аккумулятора с грузовика. Здесь же крутились дети. Национальные платки женщин и платья девочек были такими яркими, что от них рябило в глазах. Монтсе почувствовала, как сердце ее сжалось. Она скинула ботинки и начала со всеми здороваться. Почти все они говорили по-испански, правда, с сильным арабским акцентом. Все без исключения дети хотели потрогать ее и сесть рядом с ней. Между тем Лейла чинно представляла ей своих родственников. Иностранка могла удержать их имена в памяти максимум несколько секунд. Перед лицом мелькали лишь их приветливые улыбки и дружеские жесты. Монтсе чувствовала, что устала. В конце концов она села на ковер.
Лейла говорила на своем языке. Монтсе нравилось слушать, как та произносит арабские слова. Кто-то предложил ей стакан чаю, который она приняла с огромной благодарностью. Из других домов постоянно прибегали все новые и новые дети. Тетя Лейлы пыталась выгнать их из хижины, шикая на них как на надоедливых кур, но дети не обращали на нее ни малейшего внимания. В конце концов за дело взялся какой-то старик, он грозно закричал, и младшие неохотно удалились. Но ушли недалеко — стайкой присели на песке в нескольких метрах от двери. Монтсе была оглушена вниманием такого множества людей и в какой-то момент почувствовала, что это уже слишком для ее расшатанных нервов. К счастью, Лейла поняла, что гостья сильно утомлена. Она поднялась и начала махать руками, без сомнения, прося всех уходить. Монтсе попыталась возражать, но Лейла была неумолима. Ее родственники безропотно встали. Один за одним попрощались с испанкой за руку и вышли из дома — сначала мужчины, за ними женщины. Тетя Лейлы шла последней, оглядываясь и говоря что-то — все поучала племянницу. Когда они остались вдвоем, Монтсе была уже окончательно вымотана.
— Ты не должна была их выгонять. Мне было приятно.
— Они много болтают. Если их оставить, они всю ночь будут здесь сидеть. Им некуда спешить. Иногда мои родственники могут собраться вместе и проболтать четыре дня кряду, попивая чай, просто из-за того, что кто-то пришел из соседней daira.
В улыбке Монтсе сквозила усталость. Лейла достала из шкафа два одеяла и расстелила их на ковре.
— Этой ночью ничто не должно тебя беспокоить.
— Нет, Лейла, меня ничего не беспокоит, не волнуйся. Только не говори, что ты для этого выгнала из дома свою тетю!
— Она прекрасно переночует у родни или у соседей. А ты моя гостья.
У Монтсе совершенно не было сил, чтобы спорить. Она безучастно наблюдала за Лейлой, которая рылась в шкафу, разыскивая что-то среди наваленных там вещей. В конце концов африканка торжественно вытащила портновские ножницы. Она присела рядом с иностранкой и наклонила ей голову.
— Что ты делаешь?
— Я хочу тебя подстричь. Сама ведь просила!
Монтсе улыбнулась. Она старалась проникнутьсядухом умиротворения, исходившим от Лейлы. Она повернула голову и замерла. Медсестра начала отстригать длинные пряди, складывая их кучкой на ковре. Равномерное щелканье ножниц и прикосновения мягких рук Лейлы нагоняли на Монтсе сон, но она с ним отчаянно боролась, потому что не хотела пропустить ни единой секунды.
— Лейла.
— Что?
— Я солгала тебе. — Лейла ничего не ответила. — То есть не солгала, но и правды не сказала.
Хоть Монтсе и замолчала, сделав паузу, африканка не захотела подать виду, что заинтересовалась ее признанием.
— Это правда, что у меня была дочь. Но она умерла в прошлом августе.
Монтсе впервые сама заговорила с кем-то о дочери после ее смерти. Она почувствовала, что ей становится легче. Лейла поцокала языком, но не сказала ни слова.