Знай обо мне все
Шрифт:
Не успела она передохнуть от столь длинной фразы, как я уже руку поднял.
«Что ты хочешь сказать?» – на том же «аллюре» спросила она.
«Барышня! – обратился я к ней. – А что такое восклицательный знак?»
Класс сперва оцепенел, потом, чуть подхихикнув «галеркой», вдруг расхохотался во весь голос.
Запрыскали, слышал я, и другие «подучилки», что сидели на последних партах, а наш основной учитель Зиновий Андреич сказал:
«После урока зайдешь в учительскую».
«Вот, – думаю, – влип! Другие будут на перемене футбол гонять, а я очередную
«Может, мне сейчас извиниться?»
«Перед кем?» – иезуитски спросил Зиновий Андреич.
«Ну вот, перед ней!» – кивнул я в сторону Беллы Васильевны.
«А кто она?» – уставился он на меня, и я понял – теперь уже непременно поволокет к директору, раз глаза оярчил.
«Барышня!» – рубанул я.
У директора, прикашивая глазом во двор, где – без меня – не клеилась игра у нашего класса, я объяснил все просто, что «подучилка» с нами не познакомилась. Как же ее еще звать, если не барышней, тетенькой, что ли, или, гражданочкой?
«Была бы моя воля! – воскликнул Зиновий Андреич. – Я бы тебя научил уму-разуму!»
«Ну чего же, – на это ответил я, – Только спасибо скажу, если у вас что-нибудь получится».
Директор усмехнулся в сторону, чтобы не видел мой учитель, и сказал:
«Ну иди, а то твой класс уже два гола пропустил».
И вот сейчас влилась в меня такая же шалость. И пришла она, может быть, потому, что я почти наверняка знал, что меня зарубят.
Комиссии конечно же известно, что только я один не дал денег на банкет. Но я решил держать понт, как говорили до войны на ней улице пацаны, которые знали в этом понятии толк.
И тогда майор-председатель спросил:
«Значит, все знаешь?»
Я ответил со средней степенью дерзости:
«Все даже вы не знаете!»
И тут выхватился из-за своего укрытия капитан. Я даже думал, что он впляс решил пуститься, такую принял спервоначала позу.
Фавориты захихикали. Особенно Хомуляк. Был у нас такой «курсач», имеющий не открытый, как у многих, а какой-то «засадочный» смех.
А потом состоялся поединок. Я – противостоял троим. И не просто таким же зеленым, как сам, или даже более зрелым, но не матерым, как преподаватели и инструктора нашего автомотоклуба, а самим членам комиссии области.
И на все вопросы я отвечал четко, без запинки. Нет, я не хочу сказать, что в совершенстве знал автомобиль и – в придачу к нему – правила уличного движения. Но мне, видимо, было легче, чем другим, потому что я, уже сравнительно долгое время, слесарил и все детали, о которых тут шла речь, по нескольку раз не просто перебывали у меня в руках, я их заменял, ремонтировал, подгонял.
И вот когда эта настоящая осада закончилась и все трое вытерли со лбов испарину – майор-председатель вдруг сказал:
«Давай договоримся, если правильно ответишь на мой последний вопрос, сразу права выпишу!»
«Я, извините, все же хотел бы, – возразил я, – получить, как и все, стажорку».
«Но ты же все знаешь!» – это уже выщерепился тот самый капитан, который «разошелся» к моему «избиению» и теперь, как я понял, не знает удержу.
«Нет! – возразил
майор-председатель. – Только права!»«Ну давайте свой вопрос», – уныло проговорил я, надеясь, что на этот раз они меня прижмут к стенке. Да и то вдохновение, с которым я только что отвечал, прямо скажем, иссякло.
«Ну так вот, – продолжил майор. – Едешь ты, скажемте… – он, видимо, поискал подходящее слово и остановился на том, за которое мне чуть не попало в школе, – с барышней. И тебе надо срочно отлучиться из кабины. Например, посмотреть: змейкой след после тебя или ужом».
Он оглядел окружающих, видимо, смотря, какое же впечатление производит его такая образная речь, и продолжил:
«Так вот что ты должен сделать, чтобы знать, что твоя, – он опять споткнулся на слове, – «барышня» сидит и не рыпается?»
На этот раз стали подхихикивать и «срезавшиеся» на простачке. Даже можно было подумать, что они запросто ответят на этот для меня-то, честно говоря, несложный вопрос, потому что он был на сообразительность.
«Не подсказывать!» – возвысил голос майор, думая, что кто-то из «срезавшихся» мог мне помочь.
«А нам тоже выпишите?» – осмелел белобрысый «курсач», который не знал, для чего у машины кардан.
И майора это, видимо, задело:
«Скажи!» – внезапно согласился он.
Белобрысый замялся.
«Мне можно?» – спросил я и, откровенно признаюсь, с нарочитой медлительностью, чуть ли не с зевком, сказал майору, что все это проще простого. Я заставлю «барышню» подержать ногу на педали тормоза. А зайдя за машину по своим делам, буду видеть, как добросовестно она это делает, потому что при нажатии должен гореть стоп-сигнал, или «стопарь», как говорят шофера для краткости.
Прав мне, конечно, не выписали и даже стажорки не дали. Просто – все трое – позубоскалили по поводу моей шустрости и майор-непредседатель сказал:
«Я бы на твоем месте из слесарей не уходил».
«Почему же?» – полюбопытствовал я.
«Тут ты – фигура. А шофер из тебя выйдет или нет, еще неизвестно».
Комиссия уехала на второй день. Вместе с нею на двое суток исчезли директор и три преподавателя.
«Фавориты» смотрели на меня с болезненной снисходительностью. Видимо, то, что я ответил на все вопросы без запинки, на них не произвело впечатления. Ибо они-то уже были при стажорках, и их, как невест, разбирали «сваты» – представители автоколонн и других организаций, где водилась техника. А я уныло бродил по двору автомотоклуба, потому что заняться мне было решительно нечем.
Тут-то и явился Иван Палыч, запропавший в знаменитых Дубровских лесах, что под самыми Вешками, из-за поломки своего «жоржика». Так он звал «интернационал».
Я вкратце рассказал ему обо всем, что меня касалось, и он – заочно – упрекнул директора:
«Что же он меня так подвел?»
«А может, не он, а я? – вырвалось у меня. – Ведь это только вы уверены, что сдать экзамены мне ничего не стоит».
«Брось! – отмахнулся Иван Палыч. – Думаешь, тот раз «лоща» я ему подсуропил, когда говорил, что я у тебя учусь? Нет. Так оно и есть».