Зодчие
Шрифт:
– Аллах велик! – повторил Кулшериф. – В своей неизреченной милости он посылает нам горе, он не хочет, чтобы мы среди роскоши и неги зажирели, как бараны, которых откармливают под нож мясника. Друзья и братья! Вы все знаете, как долго боролся с урусами славный Сафа-Гирей, да будет ему лучшее место в райских садах, потому что по земле нашему хану уж не ходить…
– Как? Что такое? Разве хан скончался? – послышались испуганные возгласы. – Говори скорее, святой имам!
– Звезда нашего счастья, пресветлый хан Сафа-Гирей лежит на смертном одре!
– Горе, горе! – возопили крашеные бороды. – Великое горе!
Сеид рассказал о несчастье, случившемся с ханом.
– Вы, знатнейшие сановники Казани, вы, избранники всевышнего, должны
– Нет, нет! – зашумели взволнованные голоса. – Не допустим московитов хозяйничать в Казани!
– Храбрый наш Сафа-Гирей, защита веры и гроза врагов, угасает, – снова возвысил голос сеид. – А сыну его, Утемыш-Гирей-хану, только два года от роду. Правда, мать его, царица Сумбека, наделена не женскими добродетелями – умом и храбростью, но не ей же стоять во главе войска, не ей бороться с урусами, которые так упорны, что, глядя на них, сам сары-сабур [123] раскрошится…
123
Сары-сабур (татарск.) – сказочный желтый камень терпения, который будто бы сам собой крошился в дни великих бедствий.
– Много раз приходили к нам урусы – и уходили ни с чем, – отозвался мрачный князь Кебяк.
– Уходили, а свои города возводили на наших землях, – живо возразил представитель московской партии Камай-мурза. – Когда на Сахиб-Гирея урусы приходили – в 901 году [124] то было, – до Казани не дошли, а город на нашей земле, на устье Суры-реки, поставили: Василь-городом назвали в честь своего князя Василия. Вы, правоверные, знаете, чего нам этот город стоит, как он нас стеснил…
124
В 1523 году
– О-о, знаем, знаем! – послышались раздраженные голоса.
– Уходили, – продолжал Камай-мурза, – а свои заставы всё ближе к нам подвигали… Трудно с урусами бороться: они когда отступают, и то побеждают!
– А ты не пугай! – гневно воскликнул улан Кощак, высокий молодой мужчина с воинственной осанкой; крымский царевич Кощак оставил родину с намерением возвыситься среди смут, раздиравших Казань. – Не пугай! – с силой повторил он. – Или ты за Москву?
– Да, я за Москву, – бесстрашно согласился Камай. – Я хочу уберечь от несчастья и себя и вас. Покоримся Москве без войны: не будем без нужды губить наших людей!
Поднялся шум. Возражая Камаю, люди старались перекричать друг друга. Выделился резкий, пронзительный голос Аликея, ярого противника Москвы:
– Царь Иван уже пробовал идти на нас, да ни с чем ушел!
Камай не смутился – он был смел и искусен в спорах:
– Что урусы ушли, этим хвалиться нечего. Зима какая, была? На Волге лед весь покрылся водой, урусы в полыньях пушки потопили, людей потопили, потому и не дошли до нас…
Рассудительный голос Камая-мурзы остался одиноким. Послышались насмешливые возгласы:
– Камай-мурза трус!
– Баба!
– Робкому баранья голова двойной кажется!
Сеид водворил тишину и обратился к звездочету:
– Что ты скажешь, достопочтенный? Ты, наверно, вопрошал звезды?
Кудай-Берды, польщенный всеобщим вниманием, важно погладил красную бороду:
– Звезды враждебны Москве! Звезды говорят, что если урусы сунутся под Казань, им придется убираться с позором!
В глубине души сеид стоял за примирение с Москвой, но он видел, что виднейшие вожди партии гиреевцев хотят продолжения борьбы. Однако важнее, чем мнения собравшихся в его дворце вельмож, были для Кулшеряфа указы, получаемые им из Стамбула. Эти указы предписывали ему, сеиду, разжигать
непримиримую вражду к Москве. И между строк указов, написанных в многословной и витиеватой восточной манере, Кулшериф читал угрозы. Он ведь и сам в юности учился в Стамбуле, он хорошо понимал, что значит воспротивиться приказаниям турецкого султана, тени аллаха на земле. Веревка, кинжал, яд – все пускали в ход исполнители повелений султана, когда они наказывали ослушников его воли…Заканчивая курултай, сеид против своей совести предложил: ханом возгласить Утемыш-Гирея; царством править ханше Сумбеке и избранному совету во главе с уланом Кощаком; Москве сопротивляться всеми силами.
Большинство собравшихся приняло эти решения с громкими возгласами одобрения.
Музафар-мулла был мрачен: он не знал, радоваться ли ему, что отец спасся от гибели, или горевать о том, что высокий сан первосвященника и на этот раз ускользнул от него.
Оказавшийся возле Музафара управитель Джафар-мирза, точно подслушав мысли юноши, шепнул с коварной насмешкой на безобразном, рябом лице:
– Не печалься, эфенди, твое от тебя не уйдет!
Музафар с изумлением посмотрел на горбуна, а тот исчез в толпе.
Утром следующего дня глашатаи объявили народу о кончине Сафа-Гирея.
Перед ханским дворцом собралась многотысячная толпа. После шума, ссор и драк верх взяли гиреевцы. Ханом был провозглашен младенец Утемыш, правительницей – Сумбека.
Сафа-Гирею устроили торжественные похороны.
Улан Кощак послал гонцов с письмом в Крым и к турецкому султану, просил совета и помощи. Письма попали в Москву: гонцов перехватили русские казаки. Смущенный Кощак и советники, желая оттянуть время и лучше подготовиться к борьбе, отправили Ивану Васильевичу мирную грамоту. Царь не поверил татарам: они легко давали обещания и не стеснялись нарушать их. Они и перед этим порвали договор с Москвой: не выбирать хана без царского согласия.
Московская рать выступила во второй поход против вероломной Казани 24 ноября 1549 шда.
Глава XV
Второй поход
У жен Кулшерифа появилась новая прислужница; звали ее Хатыча. Бойкая баба никого не боялась, по-русски говорила, как по-татарски.
Хатыча оказалась искусной сплетницей. На женской половине, где обитательницы изнывали от безделья, Хатыча чувствовала себя прекрасно: сплетничала, подслушивала, ссорила и мирила, получая подарки за услуги.
Старый Никита привлек особенное внимание любопытной Хатычи. Она пыталась подольститься к нему, но без успеха.
Тогда она принялась за Дуню. Хатыча сумела приворожить неопытную девушку. Выведала историю Булата, узнала, что он искусный зодчий, что не раз возводил в городах крепостные стены.
Простодушная девушка, думая сделать деду приятное, восхваляла его знания и способности. Хатыча изливалась в похвалах.
Открытие Хатычи имело неожиданные последствия.
С Никитой вдруг заговорил управитель, который до того не замечал старика.
– Здравствуй, уста! [125] – начал он с коварной улыбкой на изуродованном оспой лице.
– Какой я уста! – возразил Булат.
– Э-э, теперь знаем! Скрывал, что ты уста-баши, большой мастер, строитель. Нехорошо делал, старик, очень нехорошо! Садовник сделался. Какой ты садовник, когда ты зодчий!
«Это проклятая Хатыча сведала у Дуни и меня выдала!» – подумал Никита. Вслух же сказал:
– Зачем мне говорить?
– Ты хитрый старик! – Косые глаза горбуна смотрели на Булата злобно. – Молчал – боялся, наверно, что заставим мечети строить? А вот не укрылся от нас, уста!
125
Уста (татарск.) – мастер. Уста-баши – главный мастер.