Золотая братина: В замкнутом круге

– Здравствуй, Кирилл, это я. Встречай завтра. Едем «Красной стрелой», четвертый вагон. Везу тебе вторую половину «Золотой братины». Только без самой чаши, к сожалению. Вопросов не задавай. Все расскажу при встрече. До завтра, Кирилл!..

На следующий день, после того как произошло торжественное вручение Эрмитажу второй половины «Золотой братины» (церемония получилась несколько казенной, помпезной, с благодарностями партии, правительству и «лично товарищу Сталину»), Забродин и Любин наконец остались одни, и Кирилл Захарович пригласил старого друга к себе.

В его комнате, в которой царил рабочий беспорядок, среди книг и старинных вещей, за бутылкой водки и царской закуской (черная икра, балык, копченая колбаса, американские консервы – все это выложил из своего внушительного портфеля Забродин) они просидели до утра. Глеб Кузьмич поведал Любину о том, какой кровавой ценой была взята в замке Вайбер вторая половина «Золотой братины», о гибели Мартина Сарканиса, Дарьи и «товарища Фарзуса», о том, что с чашей, основой сервиза, скрылся Никита Толмачев. Любин, потрясенный услышанным, вопросов не задавал и, стараясь представить все, что произошло в Германии, невольно рассматривал Забродина и думал: «Боже мой! Что за минувшие годы произошло с Глебом? Совсем седой. И эта худоба. Как у наших блокадников… А шрам на щеке?»

Одновременно с этими мыслями, которые как бы переплетались с рассказом Глеба Кузьмича, Любин понимал, чувствовал: спрашивать об этом нельзя.

– Ну а ты как? – заканчивая повествование и разливая водку в рюмки, Забродин пристально, выжидательно посмотрел на Кирилла Захаровича.

– Я?… В конце войны женился, сын растет. Сейчас Саша и Ванечка в Репине, дачку там снимаем. А на работе… За все эти годы – и до войны, и теперь… За все эти годы у нас скопились несметные сокровища… И не только в денежном эквиваленте. Сокровища народного, национального искусства России. Их бесценность в нравственной, духовной силе, в свете – как сказать? – в свете, который озаряет путь народа в достойное будущее, к свободе… – И вдруг Кирилл Захарович запнулся.

– Ты говори, говори, – подбодрил его Забродин. Но уже произошло…

Нечто возникло между ними – в сознании Кирилла Захаровича. Генный страх, предостережение: нельзя, опасно… Он из НКВД.

– И вот теперь, – продолжал Любин, победив себя, – у нас «Золотая братина». Почти вся… Одно блюдо у графа Оболина… Кстати, что Алексей Григорьевич? Как он? Жив?

– Не знаю.

– И нет самой чаши, самой братины.

– Чаша не иголка… – задумчиво протянул Глеб Кузьмич, на несколько мгновений отдавшись какой-то своей думе. – Ну и?… Ты что-то недоговорил.

– Да! Вот в чем дело… Наш народ… Прежде всего русский народ… – Опять замолчал Любин. И снова преодолел себя: – Он сегодня – Иван, не помнящий родства. Отечественная история, которая преподается в школах, вузах, исследования наших ученых со всяческими степенями и лауреатскими званиями, повести и романы титулованных писателей, исторические фильмы и спектакли – все это, Глеб, не история России вовсе, а политика, усеченная полуправда, фальсификация, все это подчинено одной цели… – Кирилл Захарович прямо посмотрел в глаза Забродину, – оболваниванию народа, воспитанию в каждом человеке якобы на примерах русской истории послушного подданного режиму, который сегодня правит страной…

– Я с тобой согласен, – перебил Глеб Кузьмич.

– Что?!

– Я с тобой согласен. И спасибо, Кирилл, что ты мне сказал все это.

– Понимаешь, – заспешил Любин, глаза его пылали, он сразу помолодел на несколько лет, – наша настоящая история, ее высшие идеалы, духовные, нравственные устремления народа воплощены не только в летописях, документах, исследованиях ученых мужей восемнадцатого и девятнадцатого веков, – они в произведениях народного искусства. Там все сконцентрировано и выражено эмоционально, обращено к чувствам людей. «Золотая братина» в этом смысле совершенство, шедевр. Именно по концентрации исторической народной идеи. Боже мой! Если бы открыть музей… Музей русского народного искусства… или народного творчества…

– Такой музей обязательно будет, – вставил Глеб Кузьмич и теперь тоже прямо, открыто смотрел в глаза другу. – Не навсегда же в России… – Забродин подыскивал слова, – сегодняшний режим. Твой музей обязательно будет. И когда для его открытия хоть забрезжит проблеск надежды… А я, такова специфика моей работы, – Забродин скупо улыбнулся, – одним из первых узнаю, вернее, почувствую приближение надежды, нашей надежды… Тогда я сразу позвоню тебе! И начнем действовать вместе. Давай за это выпьем, Кирюша!..

Глеб Кузьмич позвонил в конце марта 1953 года – страна еще находилась в состоянии шока после смерти и похорон Сталина. Огромная держава как бы замерла в ожидании неминуемых перемен.

– С великим праздником, Кирилл! – услышал Любин через потрескивание и шорохи в телефонной трубке ликующий голос Забродина.

– С праздником?… – опешил Кирилл Захарович.

– Тиран и людоед сдох! Грядут новые времена…

– Ты звонишь… – перебил Любин.

– Из междугородного пункта… – Забродин смеялся. – Ты, Кирилл, ничего не бойся. Хватит нам бояться! И вот что… Бери командировку – и срочно в Москву. Тут уже переговорили с кем надо. Сегодня двадцать третье марта. Двадцать шестого в три часа у тебя встреча с заместителем министра культуры страны. Приготовь документы… не знаю, как сказать… аргументированную докладную о необходимости, важности, полезности для роста культурного уровня советского населения и прочая, и прочая… о необходимости Музея народного искусства России. Твоего музея, Кирилл! Наверно, нужен каталог имеющихся у вас экспонатов. Ну… Не мне тебя учить. Ты со своими коллегами сообразишь. И директор ваш в курсе. Ему только что звонили. Приезжай за день до аудиенции в министерстве. Сразу – ко мне. Я тебя буду напутствовать. – Забродин смеялся. – Все, Кирюша! Обнимаю. Дела.

В телефонной трубке забились короткие гудки. «Уж не померещилось ли? – в каком-то отупении думал Кирилл Захарович Любин. – Уж не слуховая ли галлюцинация?» А дальше все происходило как в волшебной сказке со счастливым концом: все двери открылись, полное понимание на самом высоком уровне, дружеские рукопожатия, денежные лимиты, все документы подписываются сразу, еще нет помещения, но уже утверждено штатное расписание. Любин пока живет в гостинице «Москва», но уже обещана квартира. Наконец найден старинный дворянский особняк во Втором Зацепном переулке. «За вами, Кирилл Захарович, заедет машина, будем смотреть: подойдет ли?» – «Подойдет! Подойдет!..» – заранее хотелось крикнуть Любину. Особняк, предлагаемый музею, оказался прекрасным. Только требовался капитальный ремонт. И к нему тут же приступили.

Новые времена! Прав, тысячу раз прав Глеб! И люди новые. Любин преобразился сказочным образом: помолодел, распрямился, стал следить за своей внешностью. Он работал буквально сутками. И Забродин, с которым теперь Кирилл Захарович встречался постоянно, торопил:

– Куй железо, Кирюша, пока горячо. Помни мой главный совет: не упускай ни одного часа. Кто знает… Все может измениться. Сегодня твое время. Спеши, спеши…

Незаметно, казалось Любину – мгновенно, пролетело полтора года. Близился день открытия Музея народного искусства России – такое название было определено детищу Кирилла Захаровича. Для сервиза «Золотая братина» он выбрал небольшой подвальный зал, решив: главное – свет. «Мы его установим так, чтобы каждый предмет, каждый рисунок был виден, ясен. Это при первом взгляде на сервиз. А потом… Потом свет будет меняться, он выделит то один предмет, то другой – именно то, что нужно экскурсоводу для рассказа. В нашем освещении сервиз будет жить…»

Лишь одно мучило Любина: в экспозиции не будет основы сервиза – самой братины. «Может быть, – мучительно думал Кирилл Захарович, – сделать муляж, дубликат? Нет, подделка все разрушит…» Как поступить? На этот вопрос ответа не было. И – в который раз! – вмешались Высшие Силы. Нет, наверняка есть своя магическая судьба у фамильного сервиза графов Оболиных «Золотая братина», очевидно начертанная на Небесах.

Музей открывался пятнадцатого апреля 1956 года. Восьмого марта в кабинете директора музея, еще пахнущем олифой, зазвонил телефон.